Мы мертворождённые, да и рождаемся-то давно уж не от живых отцов, и это нам всё более и более нравится. Во вкус входим. Скоро выдумаем рождаться как-нибудь от идеи.
Ф.М. Достоевский. Записки из подполья
25 лет назад, когда только-только объявили о клонировании овечки Долли, русская философия в лице её исследователя Александра Ермичева не преминула сказать своё веское слово. «Бедная русская мысль! Как ты не могла увидеть, что идёт не антихрист, а прогресс, а впереди его семенит копытцами и мемекает кудрявый агнец – овечка Долли. И победную поступь прогрессивного человечества не остановить».
У иронии Ермичева есть несколько слоёв. Профессор ехидничает над апокалиптическими настроениями, охватившими русский Серебряный век – не туда, мол, смотрели; над I Всероссийским философским конгрессом 1997 года, тормошащим идеи столетней давности; наконец, над наивной мыслью эволюционистов, что «природа вас не спрашивается; ей дела нет до ваших желаний». Отнюдь! Именно нашим-то желаниям и должна соответствовать природа. Да и если призадуматься, то и природы-то вовсе никакой нет – так, одна умозрительная конструкция, обусловленная культурой. Но есть человек, есть его воля, его творчество и его мысль. И мысль эта устремлена к воспроизводству и утверждению себя самой, к победе над данностью, а значит, к бесконечному прогрессу и расширению, символ которого – овечка Долли.
Александр Ермичев. Фото: RHGAru/YotubeВ русской философии тема прогресса крепко связана с его религиозным измерением. Консерватор Чаадаев выделял два типа прогресса: мнимый, тот, что развивается исключительно человеческим волеизъявлением, и действительный, осуществляемый силами Провидения. Первый тип можно обозначить человекобожеским: он «тешится бессмысленной системой механического совершенствования нашей природы», будто бы эту природу надо именно совершенствовать, длить в бесконечность, а не преображать. Второй тип, прогресс богочеловеческий, – это «истинное восходящее движение, действительный принцип непрерывного развития и прочности». Восходящее – поскольку оно имеет предел, к которому стремится; непрерывное – поскольку в условиях сугубо посюсторонних этот предел недосягаем.
Однако граница между богочеловечеством и человекобожием, «Троицей» Рублёва и овечкой Долли, смутно ощущаемая русской философией, при этом всегда была для неё и великим соблазном. С предельной честностью писал Бердяев, что его философия мечется между двумя этими полюсами. Здесь выражена вся трагедия земного творчества: что бы ни создал человек – не только в художественном, но и в политическом, научном, даже церковном плане, – всё это будет отмечено печатью тления и несовершенства. Человек – лишь подобие, которое никогда не достигнет полноты своего Образа. И человеческая культура как поиск совершенства бессмысленна. Сплошной сизифов труд. Так Бердяев объясняет неудачу Возрождения: невозможно совместить античное требование совершенства с христианской эсхатологией.
Пётр Чаадаев. Фото: общественное достояниеИ тут-то, стремясь разрешить это противоречие, обнаружить действительный «смысл творчества» (повторяюсь, творчества не только художественного, но и научного, политического), Бердяев и скатывается к человекобожию.
Сделаем несколько шагов назад. Согласно христианскому представлению о природе творчества, только Бог способен создавать из ничто, ex nihilo. Следовательно, что бы ни создал человек, его творение всегда будет лишь продолжением того, что уже было помыслено Богом; будет раскрытием тех потенций, которые были заложены Им в материи. Получается, что человеческое творчество носит негативный характер: оно не создаёт, а лишь проявляет и очищает от случайного уже данное и уже существующее. Прекрасная иллюстрация к этому христианскому мироощущению – стихи, приписываемые Микеланджело:
И высочайший гений не прибавит
Единой мысли к тем, что мрамор сам
Таит в избытке, – и лишь это нам
Рука, послушная рассудку, явит.
Ужасаясь этой негативной точке зрения на человеческую природу, Бердяев формулирует своё учение о Ничто, бездне Ungrund. Ничто по силе своего существования равнозначно Богу. Оно, а не всеблагой Бог, обуславливает и зло, и свободу, а вместе с ними – порочность человеческого творчества; в преодолении этого Ничто и в приобщении к Богу заключена возможность совершенства. Бердяев обозначает этот процесс магическим термином «теургия», подразумевая под ним соработничество человека и Бога. Причём, как неустанно подчеркивает философ, свободу человеческой теургии не может нарушать сам Бог, иначе это будет не соработничество, но подчинение. Иными словами, Бог не способен предвидеть, что именно создаст человек.
Андрей Рублёв «Троица». Фото: Государственная Третьяковская галереяНетрудно заметить, что в философии творчества Бердяева Бог используется инструментально: как лозунг, источник легитимизации, как образ человеческого величия. Теургия – это как написание шедевра, так и построение Империи, принципиальных границ здесь нет. В этом и заключена суть человекобожия: подчинив Бога своим целям, образ – подобию, у творцов чего бы то ни было фактически развязываются руки. В этом свете совсем немудрено, что разговоры о прогрессе и гуманизме, как правило, идут рука об руку. Прогресс – он ведь не просто так, он на службе у человека и его благоденствия, его конечного торжества.
Но тут же возникает парадокс: войдя в свои полные права, идея прогресса обретает автономию и оборачивается против самого человека, стремясь преодолеть его как данность. Гуманизм проигрывает трансгуманизму, кожаные ризы – виртуальному аватару, а идея прогресса вскрывает свою совершенную умозрительность. Обнажается и конечная цель прогресса как такового – преодоление материи, победа над смертью. А вслед за материальным и тленным – и всего данного и конкретного: пола, тела, национальности, гражданства, труда, этих маленьких «смертей» и пределов человеческой самоидентификации. Думаю, читателю ясно, к чему я клоню: идея прогресса сводится к отказу от последствий первородного греха, вернее, к отказу от того бремени, что было возложено на нас грехопадением: «в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься».
Николай Бердяев. Фото: общественное достояниеОтчасти поэтому – лишь отчасти, но всё же – вот уже пару дней как «стыдно быть русским»: не прогрессивно ведь, отдаёт каким-то варварством, средними веками, запахом le moujik и всё такое прочее. Прогресс требует от нас встать на позицию «всеобщего», быть citoyens de monde, лицами, чьё гражданство, в сущности, совершенно произвольно и определяется исключительно сиюминутным – а потому праздным – интересом. Овечка Долли продолжает семенить копытцами и после своей смерти, а вслед за ней – и всё прогрессивное человечество, преодолевшее свою привязанность к чему бы то ни было; человечество, чья власть простирается на само Ничто.
