Меньше всего мне хотелось бы, чтобы мои заметки были восприняты как политическое высказывание. В политике никогда не следует говорить «никогда»: всё ещё может измениться, и самым неожиданным образом. Но пока на обозримое будущее трудно ожидать, чтобы отношения между русскими и украинцами (или, если угодно, великороссами и малороссами) были чем-то иным, нежели взаимная ненависть – горячая, испепеляющая, ослепляющая. (Мои семейные корни по отцовской линии – Харьковская губерния…) И вот перед этой если не вечной, то во всяком случае долгой разлукой мне хотелось бы поделиться одним прощальным воспоминанием – о том, что значили Киев и «киевляне» на ранних этапах развития русской образованности. Так и определим жанр того, что будет сказано ниже, – прощальное воспоминание.
1. До Петра
Московская Русь, обладая как государство многими привлекательными чертами, не обладала такой важной вещью, как интеллектуальная самостоятельность. Сосредоточив свои интересы исключительно в духовной сфере, она и здесь не могла обойтись собственными силами. Не имея иной образовательной системы, кроме начальной, она не располагала средствами, чтобы обучать свою молодёжь древним и иностранным языкам. Для того чтобы перевести необходимую богословскую и богослужебную литературу, необходимо было приглашать людей со стороны. Патриархи, прибывшие судить Никона, отметили как высокий уровень благочестия москвичей, так и полное и ошеломляющее их невежество.
Отметим при этом, что просветительские мысли усваивались московскими умами чрезвычайно медленно. Алексей Михайлович, сам познаниями не превосходивший обычного начётчика (идеалом старомосковского образовательного типа, кстати, были видные старообрядцы), созрел для того, чтобы дать хорошее образование своим детям. И только следующее поколение – Фёдор, Пётр, думаю, и Софья, случись ей править дольше, – стало заботиться о введении более высокого типа школы. Каждый новый шаг требовал нового поколения.
Но к кому можно было обратиться? Иноверцам не доверяли. Эту традицию смог сломить только Пётр. Оставалось два возможных источника – греки, усвоившие русский язык, и европейски образованные киевляне. Обращались и к тем, и к другим.
Если мы взглянем на земли по ту сторону западной границы Московии, то там образовательная картина была принципиально иной. Католическое давление требовало организации равноценных школ, чтобы было кому противостоять. Для судеб Православия было бы фатально, если бы православная Русь ассоциировалась с «глупой Русью», если бы можно было поставить знак равенства между словами «православный» и «невежда». Возможно, это, а возможно, и более живой темперамент побуждали юношей, жаждущих познаний, отправляться в далёкие земли и высшие школы. Там они принимали католичество, учились, возвращались на родину, приносили покаяние и начинали распространять просвещение на родине. Об одном из таких – Феофане Прокоповиче – я уже писал на страницах этого сайта. Но и судьба его оппонента – Стефана Яворского – точно такая же. Он учился много где – во Львове и Люблине, в Познани и Вильне. Но до Рима, в отличие от Феофана, не добрался. И, в отличие от Феофана же, сохранил благодарность к своим учителям-католикам.
Митрополит Стефан Яворский. Фото: varnitsy.spb.ruВ 1649 году Алексей Михайлович обратился к Киевскому митрополиту Сильвестру Коссову: «Ведомо нам Великому Государю, Нашему Царскому Величеству учинилося, что учители священно-иноки Арсений, да Дамаскин Птицкий Божественного писания ведущи и Еллинскому языку навычны, и с Еллинского языка на Славенскую речь перевести умеют, и Латинскую речь достаточно знают, а Н. Ц. В. такие люди годны… и вам бы Митрополиту Нам Великому Государю послужить и Нашего Царского жалованья к себе поискать, и тех учителей приговорити и прислати к Нам… для справки Библии Греческия на Славянскую речь… а на Москве, у Н. Ц. В., побыти им вольно, по их воле и хотению…». Таким образом проникла в Москву интеллектуальная жизнь; как мы видим, о преподавании и школе царь не думает (слово «учитель» – из церковного лексикона, а не образовательного), но у великого гуманиста Епифания Славинецкого есть два ученика – оба сыграли в московской жизни XVII века выдающуюся роль; это боярин Фёдор Михайлович Ртищев и инок Евфимий Чудовский. Автор этих строк видел рукописную копию так и не изданного Греко-славено-латинского лексикона Епифания; это производит неизгладимое впечатление.
В 1667 году Россия получает от Польши по Андрусовскому перемирию Киев; Россия должна была возвратить его Польше, но не сделала этого, выкупив при заключении вечного мира. Таким образом она завоевала чужую высшую школу – Киево-Могилянский коллегиум, уже при Петре получивший академический статус, – раньше, чем создала свою собственную.
Не следует думать, что народ встретил латинскую учёность с распростётыми объятиями. Сильвестр Коссов писал: «Вот уже четвёртый год проходит, благосклонный читатель, как мы, изучив науки Паллады в католических академиях, стали насаждать в русские умы латинский язык лучше, нежели бывшие до нас наставники; и это не из иных каких-либо побуждений, как только потому, чтобы мы могли заслужить у Предвечного какое либо воздаяние такими добрыми делами, которые в особенности повелевают просвещать незнающих, а также, чтобы вышедшие из среды православного народа нашего успели распространить в нем свет Аполлона. Такие намерения неблагоприятно встретило легкомыслие, которое царствует в обществе. Как скоро мы с его милостью отцем Петром Могилою, киевским митрополитом (в то время еще архимандритом) достигли до тебя, приснопамятный Киев, и, охраняемые святыми стражами, твоею оградою непобедимою, применили primum Minervae munus (первый дар Минервы – А.Л.), то о нас начали внушать народу, что будто мы униаты, что будто мы неправославные. Какие перуны, какие громы и молнии разные посыпались на нас тогда, того невозможно описать чернилами. Было такое время, что мы, исповедавшись, только и ждали, что вот начнут начинять нами желудки днепровских осетров, или же того огнем, другого мечем отправят на тот свет. Тогда-то Он, непостижимый Сердцеведец, видя нашу невинность и большую нужду русского народа в ученых мужах, рассеял эти тучи несправедливых мнений… А затем по особенной милости и благословению Всевидящего господа обыватели киевские и других мест, охотнее, чем при предках наших (которые и до нас постоянно учили по-латыни), стали наполнять своими детьми, как муравьями, наши Аполлоновы житницы, называть их Геликоном, Парнасом, величаться ими».
.jpg)
2. При Петре и после Петра
Я уже писал о важнейшей роли Феофана Прокоповича в консолидации русской образовательной системы. Но не только это. Ограничимся несколькими примерами. Славяно-греко-латинскую академию создали греки, но она вряд ли могла бы существовать без киевлян (от которых получила скорее «латинский», нежели «греческий» отпечаток). К числу видных церковных деятелей петровской эпохи, связанных с нею, относятся Гавриил Бужинский, бывший ее префектом и – позднее – синодальным протектором школ и типографий, Гедеон Вишневский, а также знаменитый Феофилакт Лопатинский. В петровскую эпоху великороссы могут противопоставить малороссийскому засилью только одну равнозначную фигуру – новгородского митрополита Иова, сторонника Петра, горячего ревнителя просвещения, который дал у себя пристанище опальным Лихудам.
Епископы из киевлян руководили великорусскими епархиями и насаждали просвещение. Надо сказать, детей клириков, которые попадали в их руки, они щадили меньше всего. Семинарская наука вбивалась в неподатливые великорусские головы предельно жестоким способом. Картины бурсы Помяловского (для его времени, незадолго до того, как оттуда стали энергично изгонять последние воспоминания о розге, малохарактерные) для XVIII века представляются весьма правдивыми. Внутреннего напряжения было много – и между великорусским и малороссийским клиром, и между клиром и другими сословиями. Но, несмотря на сопротивление просвещаемого населения, дело потихоньку двигалось вперёд. Одной из ярчайших фигур малороссийского просвещения на негостеприимном к музам Севере был Лаврентий Горка. Когда он возглавлял Вятскую кафедру, ему пришлось пережить подобное тому, что испытали наставники Киево-Могилянского коллегиума. Он взял (по-видимому, неволею) в школу посадского мальчика, и возмущённый народ взбунтовался. Лаврентий писал в доношении на Высочайшее имя: «По поданной от него в Воеводскую канцелярию челобитной, дому нашего келейников и стихарных подьяков и учеников, и служителей в тое воеводскую канцелярию похватали… и тоеж канцелярии подьячие, и рассыльщики, и посадские человек со сто и больше на дом архиерейский, в котором и школы имеются, с дубинами и с кирпичьем нападали, и школы разоряли, и в дом архиерейской, и в избу кирпичьем бросали, и в ворота необычно ломились, что те ворота были от них и досками подперты. И мое смирение в доме архиерейском, яко в осаде, доселе содержусь, и нельзя из дому архиерейского никому вон вытить. Понеже из оной канцелярии дому нашего учителей и служителей хватать различно похваляются, а некоторых служителей содержат в той канцелярии другую неделю».
Судьба школьного дела в епархиях зависела прежде всего от ревности архиереев – главным образом малороссов. Приведём несколько имён. К числу ревнителей духовного просвещения относились псковский архиерей Рафаил Заборовский, иркутский святитель Иннокентий Кульчицкий и Гавриил Бужинский, которому досталась рязанская кафедра. Смоленскую школу поднял Гедеон Вишневский. Все четверо стремились использовать любую возможность для поддержания школ, как бы скудны ни были средства их епархий. В 1729 году Варлаам Леницкий изыскал средства для открытия духовной школы в Астрахани. Реакция великорусов при Петре II подорвала было позиции сторонников насаждения духовного образования. Однако в царствование Анны Иоанновны позиции «малороссийской партии» и отстаиваемого ею школьного дела были восстановлены. О том, насколько важны были духовные семинарии для интеллектуального климата в стране, я уже писал.
Не забудем, что Малороссия располагала и первоклассными духовными семинариями, более открытыми с сословной точки зрения, чем великорусские. К числу лучших относится Харьковский коллегиум. Там учились, например, будущий кавказский герой П.С. Котляревский и знаменитый переводчик «Илиады» Н.И. Гнедич.
Где-то со второй половины XVIII века Великороссия «обработана» настолько, что она может уже обходиться и собственными силами. Древняя Киевская академия даёт прекрасных выпускников, но у неё появились достойные конкуренты, достигшие наконец должного уровня. В качестве лидера и яркого представителя уже великорусского просветительства можно назвать митрополита Платона Левшина. Но у киевлян оставался ещё один путь влияния на великорусскую жизнь. За счёт Киевской академии комплектовался штат Малороссийской коллегии в Глухове, откуда толковые служащие, если в столице обращали внимание на качество подготовленных ими документов, попадали в центральные ведомства империи.
К числу таких «сделавших карьеру» относится граф П.В. Завадовский. Он понравился малороссийскому губернатору графу П.А. Румянцеву, был им представлен Императрице, стал её фаворитом; среди его государственных обязанностей было и присутствие в Комиссии об учреждении училищ. Впоследствии он стал первым министром народного просвещения империи. Но Великороссия к тому времени интеллектуально повзрослела, и её столицы – Петербург и Москва – учёностью пожалуй что и превзошли древний Киев.
* * *
Нужно ли делать отсюда какой-либо вывод? Я хотел только напомнить событийную канву (может быть, и не напомнить, а рассказать; подробности образовательного взаимодействия Великой и Малой России в XVIII веке знают немногие). Пока же остаётся только молиться о том, чтобы Господь не дал прорасти обильно рассеваемым сегодня семенам взаимной ненависти. Но как бы мы ни желали противоположного, союз обеих Россий requievit in bello, почил в войне – если и не навсегда, то надолго.
