О резонансном процессе над эсерами «Столу» рассказал историк Константин Морозов, руководитель программы «История борьбы антиавторитарных сил в СССР и Зарубежье» (1917–1965) и заместитель председателя Совета Научно-информационного и просветительского центра «Мемориал»*
Показательный судебный процесс над социалистами-революционерами состоялся летом 1922 года. Почему большевики решили провести этот процесс пять лет спустя после тех событий, которые им инкриминировали? Инкриминировали им вооружённую борьбу с советской властью, включая самые разные эпизоды, такие как Юнкерское восстание в Петрограде в конце октября 1917 года, поддержку похода Краснова на Петроград, попытку захвата власти во время созыва Учредительного собрания, когда они якобы планировали вывести в поддержку митингов Семёновский и Преображенский полки, чтобы захватить власть, и целый ряд эпизодов в течение всего 1918, 1919, 1920 годов. Это и борьба Самарского Комуча – правительства, созданного эсерами в начале июня 1918 г. в Самаре после падения там большевистской власти, целью которого было воссоздание власти Учредительного собрания. Это и обвинение в их адрес в подготовке покушения на Ленина и Володарского в 1918 году и целый ряд других эпизодов, включая связь с тамбовскими восставшими крестьянами в 1920–1921 годах.
Но большевики не ожидали целой цепи парадоксов и проблем, с которыми они столкнутся, посадив на скамью подсудимых и обвинив в сопротивлении людей, ими же самими незаконно лишённых власти дважды – сначала в октябре 1917 г., а затем в январе 1918 г. с разгоном Учредительного Собрания. Указывая на этот парадокс, заложенный уже в самой формуле обвинения, лидер меньшевистской партии Ю.О.Мартов ещё до начала процесса писал в статье «Кровавый фарс»: «Чтобы правительство, само созданное заговорщическим переворотом, судило сторонников предыдущего правительства за их противодействие перевороту, да ещё через 5 лет, – случай небывалый. Удивительно, как ещё не привлечены к суду члены разогнанного Учредит. Собрания за попытку провозгласить последнее единственным носителем власти!»
Ю.О. Мартов. Фото: общественное достояниеБез всяких сомнений самым уязвимым местом для организаторов процесса стала проблема его правовой обоснованности. Попытки решения этой проблемы породили массу юридических коллизий даже в рамках следствия, не говоря уже о самом судебном слушании, и придавали всему процессу (достаточно абсурдному с юридической точки зрения) характер политической расправы. Так, перед большевиками встала задача обойти один из основных постулатов римского права, гласивший: «Нет закона, нет преступления». Другими словами, все преступления, совершенные в конце 1917–1918 гг., должны были рассматриваться в рамках закона того времени. Здесь уместно отметить, что когда после Февральской революции Временным правительством была создана Чрезвычайная следственная комиссия, объектом внимания которой стала деятельность целого ряда высших должностных лиц, правовой основой её деятельности стали законы Российской империи, действовавшие на момент совершения преступления. Именно поэтому следствие и шло по направлению выявления «должностных преступлений», т. е. превышения служебных полномочий в рамках действовавших законов. Этот путь большевикам был заказан уже хотя бы потому, что после захвата власти ими путём отмены всех прежних законов, выкраивания лоскутных новых, ставших системой лишь к середине 1922 г., было сознательно разрушено правовое поле. Конечно, законы времён гражданской войны были в высшей степени приспособлены для эффективной расправы с политическими врагами, но устраивать на их основе процесс, находившийся в центре мирового общественного внимания, а следовательно, расписываться в вопиющем правовом нигилизме и потерять лицо значило не достичь целей, поставленных перед процессом над эсерами. Власть нашла достаточно простой выход из ситуации – она судила эсеров по УК РСФСР, принятому уже после инкриминируемых им преступлений — 1 июня 1922 г.
Это нарушение общепринятых норм и практик римского и европейского права, правовой нигилизм был характерен для большевистской власти изначально, как потом и для всего советского и постсоветского времени. Можно сказать, что это родовая травма большевизма, которая оказалась неизлечима, даже когда внешне мы ушли от большевизма достаточно далеко.
Почему большевикам пять лет спустя понадобилось затевать этот процесс? Этот вопрос лежит в политической сфере. Большевики мыслили как политики. Этот процесс им нужен был как форма дискредитации эсеров и информационный повод для раскручивания пропаганды против них. Дело в том, что разочарование в большевиках даже в кругах рабочих, в частях Красной армии было довольно большим, что показало Кронштадтское восстание в марте 1921 года. Люди устали от Чрезвычайки (так называли ЧК), от красного террора, который на словах прекратился в 1919 году, но на практике он не кончался. Усталость от этого была даже в большевистской партии. В РКП(б) начинают возникать различные фракции вроде децистов и рабочей оппозиции, которые пытались вернуть демократию хотя бы в партию. Разочарование среди немалой части общества было достаточно велико. Как следствие, авторитет меньшевиков и эсеров также начал расти, поэтому в декабре 1921 года было принято решение начать подготовку судебных процессов над социалистами-революционерами, меньшевиками и анархистами. Но опыт эсеровского процесса показал настолько неоднозначный результат, что Политбюро и чекисты уже в сентябре 1922 года приняли решение в дальнейшем отказаться от публичных судебных процессов над меньшевиками и анархистами, прекратить их подготовку. Процесс над эсерами ставил главную цель не юридическую, а политическую. Было понятно, что судить их в высшей степени проблемно, потому что эти люди защищали правительство и Учредительное собрание (последнее было совершенно легитимно), которые сами большевики свергли.
Таким образом, если бы судили по закону, который действовал 25 октября и 5 января 1918 г., то по нему нужно было судить большевиков за захват власти. Было понятно для всего мира, что суд абсолютно неправовой и странный. Для того, чтобы убрать все правовые коллизии, большевикам пришлось проявить «креатив» по отношению к устоявшимся правовым процедурам: они хотели сделать публичный процесс, но было очевидно, что на этом публичном процессе подсудимые эсеры, в том числе члены эсеровского ЦК, молчать не будут. Пыток в 1920-е годы не применяли, лишь только запугивали, устрашали. И власть, и чекисты понимали, что подсудимые эсеры попытаются превратить процесс в борьбу за правду так, как это делали народовольцы. Чтобы этому помешать, они сделали две вещи. Подсудимых разделили на две группы: в первую собрали членов ЦК и тех, кто отказался сотрудничать с властями, а во вторую группу подсудимых – тех, кто согласился сотрудничать, а также бывших эсеров, которые вступили в коммунистическую партию, включая Григория Семёнова и Лидию Коноплеву.
Григорий Семёнов написал брошюру о боевой и военной деятельности ПСР в 1917 – 1918 годах, которая стала основой для большевистского заключения. С одной стороны, часть событий он изложил верно. Но, с другой стороны, нет сомнений, что это писалось под диктовку чекистов и ключевые вещи были лживы, в частности, он обвинил эсеровский ЦК в том, что тот дал санкцию на проведение партийных покушений на Ленина и Володарского и создал для этого Центральный боевой летучий отряд под его, Григория Семёнова, руководством. Документами и исследованиями это опровергается. Можно утверждать, что сам Семёнов на собственный страх и риск пытался совершить террористические покушения при некоторой поддержке членов и отдельных руководителей партии, но вопреки решению Февральского пленума ЦК эсеров 1918 года, который запретил использование партийного террора. Между тем в своей брошюре 1922 г. он заявил, что это делалось с разрешения и по поручению Центрального комитета ПСР.
Картина Белоусова П.П. "Покушение на В. И. Ленина". Фото: prlib.ruИсторик Юрий Фельштинский считает, что уже в 1918 году Семенов и Коноплева сотрудничали с чекистами. Я думаю, что этого не было, сотрудничать с военной разведкой и чекистами они стали не раньше 1919 года, секретными сотрудниками и провокаторами они не являлись, но то, что они были предателями по отношению к эсеровской партии, сомнений не вызывает.
Надо сказать, что Семенов – личность на редкость гнусная. Исследования показывают, что он обманывал и чекистов, и большевистскую партию. Во время процесса выяснилось, что в своей брошюре Семенов о некоторых вещах умолчал. Своими обвинениями Семенов и Коноплева подводили бывших товарищей по партии под расстрельную статью, в результате чего двенадцать человек были приговорены к смертной казни. В этой брошюре была явная ложь. Есть ярчайший пример одного из подсудимых, которого привлекли по этой брошюре Семенова. Юрию Морачевскому инкриминировали причастность к покушению на Володарского. А в ходе следствия стало понятно, что вина Морачевского в том, что он пустил к себе на квартиру Семенова. Все разговоры и встречи Семенов проводил отдельно от Морачевского, а потом в брошюре изобразил его соучастником покушения на Володарского в июне 1922 года. Это очень ярко рисует его облик.
Юрий Морачевский в Бутырской тюрьме. Фото: общественное достояниеДвух групп подсудимых в мировой практике никогда не существовало. У первой группы непримиримых эсеров были классические адвокаты, известные российские адвокаты по политическим делам такие как Муравьёв, Тагер, Жданов, Оцеп и ещё несколько человек. Также у них были в качестве защитников приехавшие представители двух социалистических интернационалов. Это были Эмиль Вандервельде, Курт Розенблюм и Теодор Либкнехт. Им устроили на Рижском вокзале обструкцию, Либкнехта, брата Карла Либкнехта, встречали плакатами “Каин, Каин, где же твой брат Карл?”, намекая на то, что он, социалист, предал брата своего коммуниста Карла Либкнехта. Эту же обструкцию им неоднократно устраивали и в зале суда, в результате чего они отказались от участия в этом процессе, но им пытались запретить уехать, им пришлось проводить голодовку для того, чтобы покинуть советскую Россию.
Другая группа подсудимых тоже имела своих защитников, но это были не обычные адвокаты, а известные коммунисты, включая Бухарина, Шубина и многих других, которые не столько занимались защитой подсудимых, сколько нападали на эсеров из первой группы, превращая процесс в политический митинг, используя соответствующие приёмы. Они вели себя так, как обычно, ведь они были политиками, ораторами, умеющими митинговать, но игнорирующие любые понятия закона.
Для того, чтобы не допустить утечки сведений из зала суда (власть понимала, что подсудимые первой группы будут выступать с политическими заявлениями и объяснениями причин своей борьбы с большевиками), они отфильтровали состав публики. Большевики хотели сделать этот процесс максимально широким и публичным, это был первый процесс, который проходил в Колонном зале Дома союзов. Потом все серьёзные процессы 1920-х и 1930-х годов проводили только там. Общее количество зрителей, которых туда привели, было порядка полутора тысяч человек. Но вход был только по билетам. И билеты были выписаны малому количеству родственников подсудимых (одному или двум из подсудимых первой группы) и небольшому количеству журналистов. Все остальные были распределены через райкомы партии. Билеты раздавались только коммунистам, и к тому же шла ротация в зале: весь зал был забит коммунистами, которые вели себя так, как они привыкли вести себя на митингах. Они свистели, кричали подсудимым “долой!”, “пошли вон!”, а те иронизировали, что они не против выйти из зала суда. Они заглушали своими криками выступающих и мешали стенографисткам. Фактически это была ещё одна сторона процесса, потому что агрессивно настроенный зал в полторы тысячи человек оказывает довольно серьёзное психологическое давление. Это производило очень ужасное впечатление на немногих присутствовавших там иностранных журналистов: они видели какое-то средневековое судилище с торжествующей и кричащей толпой.
Дом Союзов в Москве. 1930-е годы. Фото: Иван Шагин / РИА НовостиВсё это в совокупности очень сильно ударило по репутации этого процесса и настроило значительные слои демократической общественности и социалистического движения на Западе против этого судилища и большевистских властей. Все эти попытки, с одной стороны, сделать процесс политическим и гласным, а с другой стороны, контролировать его привели к таким ситуациям, когда властям это во многом не удалось.
Правовой нигилизм и тот цирк, который они устроили из суда, очень сильно ударил по авторитету большевистской власти. Мало кто знает, но именно с этого процесса на Западе поднимается интерес к правам человека и их защите в СССР. До этого многим на Западе казалось, что большевики проводят какой-то очень интересный, яркий социалистический эксперимент, и большая часть социалистов, рабочего движения и профсоюзов им сочувствовали. Считалось, что на большевиков клевещет правая пресса, которая обвиняет их во всех ужасах. А здесь они своими глазами и через журналистов и представителей социнтернов, которым они доверяли, увидели абсолютный правовой нигилизм, диктаторство и тиранию, которую устроили большевики. И отношение изменилось в худшую сторону, можно сказать, навсегда. И вопрос о защите прав личности, политических свобод, свободы слова и борьбы политзаключённых за свои права стали с этого момента доминирующими. Это можно отнести к итогам процесса.
Кроме того, эсерами-эмигрантами при поддержке меньшевиков и европейских соцпартий была проведена очень мощная международная кампания в поддержку подсудимых первой группы, и в рамках этой кампании выступили все социалистические партии Европы и Америки. Особенно во Франции и в Германии. Политбюро ЦК РКП(б) было засыпано письмами и телеграммами от различных рабочих и профсоюзных социалистических организаций. Можно было бы подумать, что большевикам было наплевать на эти заявления, но это было совсем не так, потому что это нанесло мощный удар по авторитету и Коминтерна, и коммунистических партий в Европе. Итальянским и немецким коммунистам рабочие говорили: что же ваши товарищи, российские коммунисты, творят с политзаключёнными и с социалистами, это не суд, а пародия на суд, власть выступает в роли убийц. И удар этот был такой серьёзный, что ряд компартий – итальянцы, немцы – в этот момент просто отмалчивались. Потом на протяжении многих лет были неоднократные попытки со стороны Коминтерна снизить накал противостояния борьбы между чекистами и политзаключёнными, потому что 1922-м годом это все не кончилось, кампания в поддержку политзаключённых социалистов продолжалась и в последующие годы.
Почему власти физически не уничтожили их в 1923 или в 1925 годах, а оставили их аж до 1937 – 1938-го? Дело в том, что когда власти слишком сильно «закручивали гайки» в 1923 – 1925 годах, то поднималась волна возмущения на Западе среди социалистов. В том же 1925 году английские лейбористы, которые тогда имели довольно большое влияние на власть, прямо говорили послу в Лондоне, что они сорвут экономические соглашения. И советский посол писал в Политбюро, что эта попытка давления на политзаключенных закончится тем, что СССР лишится торговых соглашений с Великобританией. Если бы не было этой поддержки, их уничтожили бы значительно раньше. Только после того, как упал железный занавес, у властей оказались развязаны руки. Процесс над эсерами 1922 г. значительно усилил позиции демократических социалистов. И эсеры, и меньшевики — это представители демократического социализма. Именно из демократических социалистов, считавших, что социализм без демократии невозможен, был создан Социалистический интернационал. Знаменитый франкфуртский манифест начала 1950-х годов, который ознаменовал создание Социнтерна, на этих идеях и покоился. Именно эти социалистические и социал-демократические европейские партии сумели повлиять на создание той Европы, которую мы сейчас видим, с очень мощным социальным государством.
В этом контексте разговор о меньшевиках и эсерах — это разговор не о чем-то далёком от нашей жизни и наших реалий, а разговор о реальной альтернативе развития страны в духе демократического социализма или по крайней мере демократического социального государства.
Показательный процесс над эсерами был первым политическим процессом в советской России, на котором подсудимые первой группы вели себя так, как вели себя политзаключённые до 1917 года.
Значимость противостояния двадцати двух социалистов-революционеров советской тоталитарной системе, как и их место в шеренге противников этой системы, поняли лишь немногие. Много десятилетий спустя Шаламов сравнил суд над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем с процессом над ПСР: «Со времени дела правых эсеров – легендарных уже героев революционной России – это первый такой политический процесс. Только правые эсеры уходили из зала суда, не вызывая жалости, презрения, ужаса, недоумения…».
Андрей Синявский. Фото: Rob Mieremet / Anefo / WikipediaОдержав формальную победу над подсудимыми первой группы, моральной победы организаторам процесса одержать не удалось. «Несмотря на все усилия, им не удалось запугать посаженных на скамью подсудимых политических противников, не удалось вырвать из их уст ни одного слова отречения или раскаяния. Скамью подсудимых они превратили в политическую трибуну и с неё вели пропаганду своих взглядов, критиковали политику своих обвинителей. Этого власть им не простила и с мстительной жестокостью преследовала их в течение всех тех лет, которые протекли после суда», – написал в 1931 г. меньшевик Б. Николаевский, откликаясь на смерть члена ЦК ПСР Е.М. Ратнер.
Во многом из-за этого высказывания Шаламова суд над эсерами остался в памяти советской интеллигенции. Память эту выпалывали очень сильно, и в учебниках о нем не упоминалось. В нашем советском и постсоветском пространстве существует дилемма, когда говорят о репрессиях 1920-х – 1950-х годов, всегда говорят о палачах и жертвах. Но дилемма эта неверная. Здесь палачи — это субъекты, а жертвы — это те, кто выступают в роли объектов палачества, а не те, кто всегда были субъектами, которые сами боролись с палачами. К этой дилемме надо добавлять тех, кто участвовал в сопротивлении режиму. Их было иногда много, как, например, в Гражданской войне их были сотни тысяч, в 1920-е, 1930-е годы их были сотни или тысячи, а в 1940-е – 1950-е их были десятки или сотни, в 1960-е – 1970-е годы в диссидентском движении их были сотни. И эти сотни и тысячи опровергают миф о том, что российский народ и народы не сопротивлялись царскому режиму и коммунистической тирании. Процесс над эсерами и это небольшое количество людей, боровшихся за свои права на самом процессе, а потом и в тюремных камерах с помощью голодовок и самоубийств, разрушают миф о русском народе как о народе-рабе. Эти люди действительно боролись до конца и все были расстреляны или умерли в лагерях в конце 1930-х – начале 1940-х годов.
Парадоксально то, что власти, рассматривавшие процесс как общую могилу, призванную бесследно поглотить оппозиционных им социалистов, неожиданно для себя создали всем им, рассеянным и безвестно сгинувшим в советских лагерях и тюрьмах 20–30-х гг., один общий могильный камень-памятник, памятник, который мы сегодня воспринимаем как символ несломленной воли и непреданных идеалов.
*Внесён Минюстом РФ в реестр НКО-иноагентов и ликвидирован.
