Мать Мария (Скобцова): мы все и церковь приближаемся к катастрофе

Новая душа

– Говорить о матери Марии (Скобцовой) непросто из-за обилия больших даров и ярких и значимых событий в её жизни. Что для вас главное в ней?

– Первое – что она поэт, второе – что она мыслитель, третье – наверное, то, что мать Мария удивительно открыта к любому человеку, способна увидеть в другом образ Божий – самого Христа. Увидеть и найти в общении с этим человеком такие слова (может быть, единственные на свете), которые устанавливали между ними глубокое доверие. И ещё я бы сказала, что она мать. Так её называли ещё до того, как она стала монахиней, за какую-то невероятную возможность со-бытия с другим человеком, за умение сострадать, сочувствовать, сопереживать, оказывать поддержку людям, в каком бы состоянии они ни были. Мы все знаем этот образ материнства: мать – тот человек, который должен уметь всё понять и всё простить; даже если нигде тебя не примут, мать тебя примет. 

О биографии матери Марии можно сказать, что она пережила самые адские для России события: обе революции, две мировые войны, гражданскую войну, изгнание и жизнь в эмиграции. Она начала жизнь в аристократической среде, училась в лучших учебных заведениях, общалась с самыми именитыми высокохудожественными и высокодуховными людьми. Можно вспомнить её общение с Бердяевым, Блоком, Ахматовой, Гумилёвым. Правда, об этом общении в высших сферах она говорила, что чувствовала себя там чужой, «варваром в этой среде элиты», и быстро сбежала из этого общества. Человек высококультурный, который всё понимал, во всём разбирался (последний римлянин, как она себя иногда называла), мать Мария ещё до эмиграции последовательно отказывалась от общения с элитой ради близости с простыми людьми. 

Лидия Крошкина. Фото: sfi.ru

Как говорил Бердяев, мать Мария – это «новая душа», потому что она соединяла в себе несоединимое. Поэт, богослов и при этом политик и революционер, эсерка. В страшном 1918 году она стала городским головой своей родной Анапы, когда другие политики просто сбежали. Ну и она –  христианка и мученица, конечно, испившая до дна эту чашу общения, полной материнской отдачи другим людям. Есть очень символическое стихотворение, которое она написала почти за десять лет до своей кончины, осенью 1936 года:

Господь мой, я жизнь принимала,

Любовно и жарко жила.

Любовно я смерть принимаю.

Вот на́лита чаша до краю.

К ногам Твоим чаша упала.

Я жизнь пред Тобой разлила.

Можно сказать, что она разлила её не только перед Христом, но и перед каждым человеком, с которым её свела жизнь. 

– Согласно легенде, будучи узницей Равенсбрюка, мать Мария вошла в газовую камеру вместо еврейской девушки. Даже если это миф, то у него глубокие корни, ведь она попала в этот лагерь, потому что спасала евреев в Париже, выдавала им фиктивные справки о крещении и за это была арестована нацистами…

– Здесь надо поправить. Точно она не могла отдать жизнь за еврейку, потому что в том лагере, где она была, евреев как раз не было. И хотя выдача фиктивных справок для спасения евреев была главной причиной её ареста, не только евреев она спасала в Париже. Она скрывала и помогала перебраться в безопасное место сбежавшим военнопленным, русским эмигрантам и другим участникам Сопротивления, над которыми нависла угроза ареста.

Если же говорить о её мученической смерти, то есть ещё одна версия, о которой свидетельствует митрополит Сурожский Антоний, и мне она ближе всего. Это был Югендлагерь, филиал Равенсбрюка, в который отправляли самых обессиленных, неспособных к работам. Мать Мария тоже была уже истощена, и когда проводилась очередная селекция для отправки на смерть, одна женщина билась в истерике, и её никак не могли забрать. И мать Мария стала ей говорить: «Ты не бойся, смерти нет». А та ей задала вопрос: «Чем вы докажете?». На что мать Мария ответила: «А я вместе с тобой пойду». Есть разные мнения, насколько такой выбор в лагере был возможен для заключённых, но если был – она вполне могла его осуществить. Это близко очень ко всей её жизни.

Женщины-заключённые на строительстве лагеря Равенсбрюк. Фото: Федеральный архив Германии

– Что это за феномен XIX–XX веков, когда многие русские женщины искали не того привычного идеала женского семейного счастья, которое показывает, например, Толстой в образе жены и матери Наташи Ростовой, а стремились послужить людям, послужить Богу всей своей жизнью и имением. Это и великая княгиня преподобномученица Елизавета Фёдоровна Романова, и игуменья Екатерина (Ефимовская), и Наталья Оржевская, и педагог Александра Ершова-Штевен. В этом созвездии мать Мария – одна из ярчайших личностей. Что это было?

– Это уходит корнями в XIX век, в эпоху новой педагогики, которая возникала в дворянских семьях в усадебной культуре, в том особом колорите жизни, в общении, которое у матери Марии точно было. 

Мне кажется, что мы должны различать эмансипацию, борьбу за права женщин, которая по преимуществу западное явление, пришедшее потом и в Россию со всеми демократическими, революционными течениями, и иное, на мой взгляд, более творческое явление, появившееся в России уже в XIX веке: женщин-матерей, которые воспитали многих наших великих писателей и мыслителей, которые оказались причиной духовного и культурного возрождения. Это было не у всех, по-разному жили дворяне и по-разному были устроены усадьбы. Мы можем вспомнить Салтыкова-Щедрина, «Пошехонскую старину» и его романы. Но были и славянофилы, которые жили в том духе, о котором вы говорите. Собственно, Алексей Степанович Хомяков во многом обязан своей матушке, которая была человеком веры и ему передала целостность жизни. В её жилах текла не только русская кровь, как и у матери Марии есть корни и французские, и казачьи, и русские. 

Воспитание в очень тесном и одновременно открытом другим людям семейном кругу –  это, мне кажется, было очень русское явление. Это общение, в котором вместе с господами как-то по-семейному жили и слуги, рождало особое родство. О таком мы прочитаем и в воспоминаниях Фёдора Степуна. У Лизы Пиленко, будущей матери Марии, действительно в этом отношении было золотое детство. Не случайно Бердяев говорил, что русский народ самый коммюнотарный. У Чернышевского в романе «Что делать?», где он пытался писать о новых людях, получился только один приличный герой – Вера Павловна. Можно здесь вспомнить Гончарова и его образ России как бабушки. И у матери Марии в её воспоминаниях о встречах с Блоком тоже есть образ России, только это образ старухи, которая воет в этой вьюге, в этой смуте. 

Когда Николай Бердяев пишет в своей работе «Новое средневековье» о переломе, происходящем в мире (и прежде всего в Европе и России), то предсказывает, что в этой новой религиозной эпохе женщина будет играть особую роль. С одной стороны, женщина становится образованной и может лучше свои дары реализовать, а с другой, в новую эпоху в женщине проявляется с силой качество верности Богу, людям и своей земле.

Н. А. Бердяев, Е. Ю. Скобцова, о. Стефан Цанков. Фото: общественное достояние

Интересно, что когда на Поместном Московском соборе 1917–1918 годов спорили о том, может ли женщина проповедовать в церкви, то одним из аргументов было то, как женщины ведут себя в начавшуюся эпоху смуты. Как сказал один из участников собора, мы видим массовое отступничество мужчин, но не скажем такого о женщинах. Посмотрите, как они несут веру сейчас.

Ночь с Блоком

– Интересны отношения матери Марии с Александром Блоком, с которым, насколько я помню, они тоже говорили о судьбе России. Это была какая-то особенная мистическая дружба? Влюблённость?

– Если мы почитаем письма матери Марии к Блоку, то можно сказать, что она была в него влюблена. И многие так и писали, и говорили об этом. Если посмотреть её воспоминания о Блоке, особенно в последнем издании – первом томе её собрания сочинений, которое сейчас ещё выходит, – то мы поймём, что Блок – это человек, который ей открыл саму себя, её главный дар – материнство. И очень интересно, как это происходило.

Когда Лиза была совсем ещё девочка (он был старше на девять лет) – она испытывала к нему, как она говорит, «материнскую встревоженность», которая в ней впервые пробудилась в этом общении при очень романтических обстоятельствах, когда девочка-гимназистка приходит к известному на всю Россию поэту и проводит у него, извините, ночь. Правда, проводят они эту ночь у печки за философскими беседами. И вдруг на высоте этого общения в финале она понимает, что этого большого человека ей очень жалко. Лиза чувствует эту встревоженность, которая впоследствии становится для неё тем чувством всеобъемлющего материнства, которое, как она считает, должно быть положено в основание тайны человекообщения. 

Эта их встреча случилась в ту эпоху, когда Лиза была неверующей. Она собственно пришла к нему и сразу выпалила, что уверена – Бога нет. Но когда она позднее приходит к христианству, то становится для Блока миссионером-благовестником. В 14-м году, когда у Елизаветы Юрьевны – уже не Пиленко, а по фамилии мужа Кузьминой-Караваевой – происходит новая серия встреч с Блоком, у них возникает такой негласный договор, когда Блок просит её ежедневно проходить под окнами его дома и просто смотреть на эти окна, она пишет об этом стихотворение. 

Не жду ничего я сегодня:

Я только проверить иду,

Как вестница слова Господня,

Свершаемых дней череду.

Я знаю, – живущий к закату

Не слышит священную весть,

И рано мне тихому брату

Призывное слово прочесть.

Смотрю на горящее небо,

Разлившее свет между рам;

Какая священная треба

Так скоро исполнится там.

Александр Блок. Фото: общественное достояние

Она себя мыслит таким вестником, но ничего не добивается – ей не удаётся открыть ему веру Христову, в которой есть надежда. Ведь Блок умирает оттого, что теряет надежду. Когда она узнаёт о его смерти в этот год, она пишет совершенно потрясающее стихотворение на смерть Блока (оно до сих пор не опубликовано), где она Блока соотносит с Россией и говорит, что он самый на неё похожий, и нам Россия его кинула на руки, как ребёнка няньке, и мы с этим не справились. И это стихотворение завершает  словами: «Примем мы его неверья мрак». И этот свой новый глубокий мистический опыт человекообщения она потом распространяет на всех людей, но впервые она к нему прикасается в общении с Блоком.

Лаборатория для будущей России

– Интересны отношения матери Марии со своими духовными учителями – Николаем Бердяевым, отцом Сергием Булгаковым. Как мне видится, это не было учительство в классическом смысле слова, но какой-то особый вид дружества.

– Да, есть стихотворение, которое она написала, узнав о том, что отец Сергий Булгаков – действительно её духовный отец – смертельно болен. Стихотворение, в котором она так и говорит: «отец и друг – руководящий»:

Приемлю радость и беду

Я средь метелицы слепящей.

Отец и друг – руководящий,

Прощай и будь, – я в мглу иду.

И действительно, они одним миром были мазаны. Очень многие из тех идей, которые разработаны у матери Марии, были связаны с отцом Сергием Булгаковым – в частности, охристовление жизни, подражание открытости Богоматери, для которой, по слову евангелиста, смерть Сына становится мечом, «рассекающим душу», «чтобы обнажены были помышления многих сердец». Так Богородица становится откровением об образе Церкви, ставшей ходатаицей за человечество. У Булгакова это выражено более системно и сложно, у матери Марии – по-своему. 

Николай Александрович Бердяев и отец Сергий Булгаков оказываются сподвижниками в её объединении «Православное дело», открытом в 1935 году в Париже. Именно Бердяев предлагает название этому объединению, где и воплощается служение человекообщения, приведшее её на крест. Как потом мать Мария писала в сборнике «Православное дело», у нас такая степень единодушия, что под любой из этих статей мог бы подписаться любой из нас. Она это называла братской группой. Можно сказать, что они были таким многоединством – и в духе, и в смысле, и в действии.

– Мать Мария говорила о задачах русской эмиграции: «Мы здесь как лаборатория для будущей России». Что современная Россия приняла из опыта этой «лаборатории»? Что не приняла? К чему нам сейчас важно обратиться в первую очередь?

– Можно сказать одним словом: закваска. Сегодня как раз читала вышедший недавно новый сборник «Риск надежды», там есть беседа про церковь, где как раз говорят об образе закваски, которая меняет природу теста, делает его пышным, способным стать вкусным хлебом. Не положишь закваску – получается резиновый малосъедобный пирог, о который можно сломать зубы. 

Примерно так она мыслила своё «Православное дело» – как работников церковного обновления на социальной ниве, братскую группу людей, которые поняли, что церковь должна жить соборно и личностно, о чём прекрасно писали Бердяев, Булгаков и многие деятели русского религиозного ренессанса. В эпоху великой депрессии, мирового кризиса и тотальной нищеты для них было важно социальную работу осуществлять именно православным образом. Под православным они подразумевали особую закваску жизни, когда участники общего дела друг с другом единодушны, единомысленны, составляют единый организм во Христе.

Обложка книги. Фото: Издательство Форум "Имеющие надежду"

Лаборатория – это именно дерзновенное созидание «закваски», нового качества отношений с Богом и друг с другом. Потом эта закваска послужит для России. Ровно об этой закваске и говорится в сборнике «Риск надежды». От качества жизни христиан, была уверена мать Мария, зависит не только судьба России и Русской церкви, но и судьба мира.

Церковность – это любовь

– Можно сказать, что мать Мария не была обыкновенной христианкой и обыкновенной монахиней. Она, например, не смогла бросить курить, часто пропускала богослужение, чтобы бежать на рынок за едой для нищих, чем возмущала многих церковных людей в эмиграции. Что это за новая церковность?

– Она бы сказала, что это за новая церковность. Одним словом, это любовь. Христос дал заповедь о любви, но как мы её исполняем? У матери Марии есть такая замечательная статья «В поисках синтеза», где она всю историю христианства пытается рассматривать с точки зрения исполнения заповеди о любви к Богу и ближнему. Она пишет, что тысячу лет христиане пытались любить Бога, а человек был забыт. Потом произошёл бунт в эпоху Возрождения, и всё внимание и любовь постарались посвятить человеку. Так выпала любовь к Богу. И опять получилось нехорошо. Нам нужен синтез, нужно научиться любить человека и любить Бога одновременно, это и есть новая церковность. 

Мать Мария считала, что именно русская мысль начиная с Хомякова, Достоевского, Соловьёва открывает путь любви к человеку, она не исключает любви к Богу, не исключает церкви, а напротив, нуждается в ней, что самое важное. Она говорит, что новые русские мыслители и деятели заново почувствовали над собой купол церкви и поняли, что означает любить человека во всей его тайне, во всей его сложности. Это и есть церковность – соборные отношения, где люди друг другу родные. Не куча песка, соединенная в какую-то форму, или кирпичей, из которых выложена стена, а где каждый является живой частицей в едином организме. Православная церковь – это не одинокое стояние пред Богом, а соборность, связывающая всех узами Христовой любви. И в этой связанности принципиальное значение имеет лицо каждого человека. Все незаменимы. Но надо научиться жить по этой заповеди Христовой, а не просто об этом красиво говорить. Она ставила задачу себе и всему «Православному делу» – осуществить подлинную христианскую соборность.

– Можно вспомнить мысль Николая Бердяева, что надо от ангельско-символического, сакраментального христианства перейти к христианству личному и межличностному, реальному.

– Именно. И поэтому, учитывая этот многовековой православный опыт, она говорила, что нам трудно делать наше дело так, как мы хотим. Мы видим, как это делают католики, казалось, мы могли бы взять их методы, но нам важно обрести и воплотить новую евангельскую церковность – не превращать человека, который к нам приходит за помощью, в объект, в некую исчисляемую вещь, которую мы накормили, на какое-то время приютили, помогли найти работу и так далее. Нет. Она говорила: пока ты не увидишь в человеке человека, ты не можешь ему дать куска хлеба. 

Это не благотворительность, где ты организовываешь какие-то дома для несчастных, а сам живёшь в своём особнячке и помогаешь им. Нет, ты сам оказываешься членом этого сообщества, в которое ты приглашаешь и тех, кто трудится и помогает, и тех кому помогают. 

В качестве эпилога к нашему разговору я хочу предложить коротенькую цитату из только что вышедшего третьего тома трудов матери Марии, который называется «Путь». Это из её записных записок, не публиковавшееся ранее. Она очень актуальна, мне кажется. «Мы все и даже церковь, а главным образом каждый отдельный человек приближаемся к катастрофе. Средств избежать её нет. Слегка помочь и облегчить может только жертвенная любовь. Как её мало…»