Очень трудно говорить о происходящем с Архиепископией после её упразднения 27 ноября Константинополем и передачи приходов, как сказано в коммюнике, «в различные святые митрополии Патриархата». Трудно не только потому, что ситуация драматическая и до конца мирно по-хорошему уже не разрешаемая, а потому ещё, что говорить правду – это и одних обличать, и другим сыпать соль на рану. Все стороны, к сожалению, показали себя довольно плохо: и Москва, и Константинополь (Стамбул), и Архиепископия.
В истории Архиепископии много славных страниц, но много и спорных, а есть и просто нехорошие, начиная с 30-х годов, то есть с начала истории этой Архиепископии, или Экзархата. С конца ХХ века непрекращающийся кризис Архиепископии связан, с одной стороны, с пониманием себя наследниками русской традиции, а с другой – с увлечением какой-то фантастической идеей создания поместной автокефальной западноевропейской, чуть не французской, православной церкви. Эта нетрезвенность, нечувствие своей роли и своего места связаны с тем, что многие потомки первой и второй волны русской эмиграции не сохранили того духовного напряжения и того творческого потенциала, которые имели их родители и прародители. Они стали теперь часто совершенно равнодушны к церкви и её подлинным проблемам, как и к духовным проблемам жизни общества, и к России. Самый яркий пример обратного – Никита Алексеевич Струве. Но он был последним столпом русской эмиграции, несущей свою миссию – культурную, церковную, национальную.
Конечно, правильно говорят, что отцы-то собрали и вывезли из России богатства русского духа, русской культуры, Русской церкви, чтобы их сохранить и вернуть умноженными. И благодаря любви к Русской церкви, русской православной традиции, культуре, земле, к русским людям они не только прославили православие в Европе и во всём мире, но сделали русскую религиозную философию и русское православие центральной темой, важным духовным и богословским центром для мирового христианства. Это и Свято-Сергиевский институт в Париже, а потом ещё Свято-Владимирская семинария в Америке. И хотя, конечно, в Америке это уже был не Экзархат, но это очень связанные явления.
Теперь Экзархат распустили и всем предложили присоединяться к местным греческим епархиям именно потому, что теперь никому стали не нужны эти русские богатства, кроме русских. Потеря самоидентичности многих представителей Русского экзархата и повлекла столь печальные последствия. Но всё-таки, если бы не это решение Константинопольского Синода, ещё можно было бы что-то поменять. И тут, понятно, возникли большие политические силы, которым всё это было не нужно, и взяли себе в союзники Константинополь.
За то, что в 1931 году Константинополь принял изгнанников Русской церкви на попечение, им надо воздать благодарность. Это должно быть обычно для церквей – помощь собратьям, оказавшимся в большой беде. Понятно, что грекам захотелось этот «вкусный пирог» оставить у себя, и они его прихватили, спекулируя, прямо скажем, на этой большой беде русских людей и России. Такой соблазн надо было побороть. Когда беда миновала, они должны были бы сказать: да, мы сохранили, но это ваше, вот, возьмите, пожалуйста, назад. В конце концов, пусть люди определяются каждый самостоятельно или по желанию целого прихода и выбирают, где им быть. Но нужно было вернуть России её достояние, которое только русские могут усвоить, сохранить, разработать и ввести в общецерковный оборот для мирового православия, мирового христианства.
Надо было так поступить грекам, но они оказались очень узкими националистами и эгоистами, больными теми болезнями, которые сейчас у всех на слуху. Я имею в виду прежде всего этнофилетизм, жажду власти и отсутствие желания мирного церковного единства. Потому что когда только себя ставишь в центр мира, от этого ждать ничего хорошего не приходится. Сейчас можно услышать, что Константинополь ведёт себя безумно и безрассудно, не понимая, что творит. Это не совсем так. Очень хорошо видно, как они чётко сознают и блюдут только свои политические, имущественные и националистические интересы, что у них мощная антирусская настроенность и этим всё определяется.
Но и Москва, конечно, – это уже не Россия, а РФ. Не только СССР не Россия, РФ – тоже не Россия. И понятно, что церковные структуры Московской патриархии очень часто выполняли больше волю государства – интересы государства часто блюли выше церковных. Впрочем, им это задавалось в обязательном порядке, и они сами часто не очень понимали, что тут надо делать. Поэтому Экзархат чувствовал, что Русская православная церковь в её нынешнем состоянии – это действительно какая-то, если можно так сказать, «красная церковь». Как её называли порой в полемическом задоре, так она себя иногда и проявляла. Конечно, как у греков, так и у представителей Русской православной церкви это было связано и с материальными интересами, и с политическими. Меньше всего, к сожалению, с заботой о народе, о возвращении его духовных и культурных богатств. И возвращать-то было нужно не только потому, что оно по праву принадлежало России, но и потому, что, повторяю, только русские могли понять это наследие, его по достоинству оценить и сохранить. Всё же нужно особое пространство для русской литературы, живописи, русского богословия и религиозно-философской мысли, для освоения духовного опыта жизни святых Русской церкви. Это не вообще везде может сохраниться и развиваться – жить. Есть дары народного духа, дары национальности, языка общения, без которых мир теряет такие сокровища, будь они русские, немецкие или ещё какие-то.
За то, что часть нашего достояния всё-таки вернулась в Россию, надо ещё и ещё поблагодарить Никиту Алексеевича Струве и его близких помощников и сотрудников, которые, например, организовали в Москве Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына. Но это всё равно лишь малая часть того, что сохраняется во Франции и других странах, что связано с русской историей, такой трагической, такой значимой для всех. Великое духовное наследие русской эмиграции не могло родиться без этих страданий, без этих страшных переломов. Но уж коли люди это пережили и претворили в откровение воли Божией, Божией любви, правды, истины и свободы, то надо было бы нам это очень ценить и понять, что на самом деле это принадлежит всему миру. Но как сделать так, чтобы оно не погибло? Чтобы могли вернуться и найти себе пристанище на нашей земле живые люди, выходцы из России, которые помнят свои корни и не хотят их предавать и забывать. Чтобы сохранились храмы, построенные русскими людьми на русские средства. Как это всё устроить по-божески – по справедливости и по милости Божией?
Конечно, когда ещё прежний патриарх Алексий II предлагал объединиться РПЦ и Западноевропейскому экзархату, это предложение не было обеспечено со стороны руководства РПЦ просто нормальным отношением к людям и к приходам. Не надо было давить, не надо было нарушать «законы правды и совести», как сказал некогда Никита Алексеевич Струве. Московской патриархии нужно было признать канонизированных Экзархатом святых, это и сейчас можно было бы сделать. Тогда можно было бы не потерять авторитет патриархии и Русской православной церкви в Европе, и люди пошли бы на единство, а теперь они очень боятся, что к ним будут прилагать какие-то недостойные методы управления, что начнут как-то неверно распоряжаться имуществом и наследием этих приходов, монастырей, епархий или конкретных людей. У всех ещё на памяти пример с Сурожской епархией, где в результате был просто учинён раскол и почти рейдерский захват. И хотя грустные примеры ещё можно приводить, всё же Русскому экзархату можно было бы договориться с Русской церковью, как это сделала, скажем, Карловацкая церковь (РПЦЗ), когда она сохранила полностью автономию и иерархическую, и имущественную, и автономное управление.
Итак, что же мы имеем теперь? Теперь остаётся ждать, как выскажется Архиепископия: согласится с решениями Константинополя или станет искать возможность свободного автономного существования, которое тоже будет только полумерой и всей проблемы не решит. Остаётся очень усердно молиться, чтобы Господь помог хоть как-то, хоть что-то основное сохранить из прошлого и из настоящего, чтобы было достойное будущее. Западноевропейское православие – в первую очередь достижение русской эмиграции, лучшей части той России, которая могла выжить в очень тяжёлых условиях. Многие просто погибли, а те, кто выжили и остались в СССР, к сожалению, часто ломались. Поэтому – да, свидетельство о православии со стороны русской эмиграции было наиболее сильным. Никто, никакая другая церковь – ни в Америке, ни в Европе – нигде с такой силой не свидетельствовала о православии. Поэтому нам так важно это наследие – не для того, чтобы владеть, владеть и владеть, а чтобы не потерять даров Божьих, даров Русской церкви и русского народа, которые важны всему миру.
Материал подготовил Олег Глаголев
