Аверинцев и всемирная отзывчивость

– Отец Георгий, а если говорить о вкладе Аверинцева в церковную жизнь? Есть крупные имена в богословии и философии XX века – Бердяев, Булгаков. И каждый из них что-то внёс такое, чего не было до них в церковной традиции, в церковном предании. Ощущение, что Аверинцев может быть нами поставлен в этот же пантеон. А каков его главный вклад в церковную традицию?

Священник Георгий Кочетков: Сейчас, я думаю, рано об этом говорить. Чтобы увидеть его вклад в церковную традицию, надо сначала увидеть эту традицию как целостность, а здесь есть проблема. Потому что сейчас границы этой традиции как никогда расплылись и говорить о единой церковной традиции очень трудно, почти невозможно. И когда пытаются говорить о ней, даже обращаясь назад, скажем, к святым отцам эпохи Вселенских соборов, уж я не говорю про новозаветные или ветхозаветные времена, то даже здесь оказывается, что традиция поплыла. Отчасти это хорошо, потому что её стали воспринимать немножко по-новому, иногда это шаг вперёд, а иногда, наоборот, пытаются эту традицию законсервировать и тем самым оборвать те живые связи, которые в ней содержались. Это как раз то, о чём сейчас говорил Юрий Николаевич – как пытаются сейчас делать с тем же Аверинцевым. 

Георгий Кочетков и Сергей Аверинцев. Фото: архив Преображенского братства

Сергей Сергеевич меня однажды спросил, в очередной раз меня удивив: а при ком мы живём? Вот люди раньше жили при Наполеоне, или там при Платоне, или во времена Христа. А мы при ком живём? Он сам мне не дал ответа на этот вопрос, но внутри у меня тут же ответ родился – вы сами понимаете, какой: что мы живём во времена Аверинцева. Другое дело, что многие этого не знали, а если даже знали, то не понимали, что это значит. Всегда есть всего лишь два-три имени, которые определяют глубинное движение человечества. В XX веке – таком страшном – это могли быть, скажем, Достоевский и Бердяев, которые имеют безусловно мировое значение. А для нас очень важно почувствовать, что Аверинцев был таким крупнейшим именем не просто нашей гуманитарной науки, это само собой, но этого недостаточно. Если мы принимаем, что мы жили в эпоху Аверинцева, то мы должны понять, что через него мы были приобщены, скажем, к качеству всемирной отзывчивости. Это качество уходило и ушло по понятным причинам. Какая всемирная отзывчивость в советской стране? Даже если бы кто-то захотел, это невозможно, таких людей убивали по одному внешнему виду. Их всех просто уничтожили. А вот Аверинцев каким-то чудом сохранился, он действительно преемник Серебряного века. Таким же был, может быть, и Лосев, и он тоже чудом сохранился. Всем известно, что ни Флоренский, ни другие люди такого рода сохранить свою жизнь в советской стране не могли. А вот Аверинцев был таким, и он для нас – связь внутри нашей страны между тем миром, который мы уже не застали, этим гениальным Серебряным веком, и нашим поколением, нами самими. Это для нас просто драгоценно. Конечно, у него был какой-то свой круг – был Бибихин, были ещё какие-то люди. Были люди и из русской эмиграции, которые тоже могли послужить этой связи дореволюционной России с нашей современностью, с нами, но это другая линия.

– Типа Струве?

Священник Георгий Кочетков: Типа Струве (Никита Струве (1931–2016) – потомок русских эмигрантов первой волны, с 1978 года директор издательства YMCA-Press, издатель трудов русских философов и писателей, соучредитель Библиотеки-фонда «Русское зарубежье», попечитель Свято-Филаретовского института. – «Стол»). Потому что даже Солженицын уже другой. Нам важна эта связь, потому что старшего поколения мы не застали. Струве действительно был последним из могикан, и на нём русская эмиграция первой волны по сути закончилась. Из потомков эмигрантов был ещё митрополит Антоний Сурожский, это была зарубежная линия. И был Аверинцев. Для нас это очень важно, потому что должна быть преемственность – я бы даже сказал очень рискованно – в гениальности, в этой уникальности: уникальности судьбы, уникальности мысли, уникальности подхода, уникальности опыта, уникальности культуры, уникальности духа – явления духа и воплощения духа. Аверинцев справился с этой задачей, поэтому он своё призвание выполнил. Хотя у него было ещё столько планов, и каждый раз у меня сердце разрывается, когда я вспоминаю, что он хотел делать, что он делал и не успел завершить – взять хотя бы переводы Псалтири. 

Юрий Попов: Кстати, специалисты, которые занимаются древними рукописями, я видел, берут перевод не Синодальный, а именно Аверинцева.

Священник Георгий Кочетков: А мы именно эти переводы используем в богослужениях.

Юрий Попов: Да-да, про вас всё понятно. Но интересно, что и какие-то учёные, специалисты, которые занимаются Писанием, цитируют Псалтирь именно по Аверинцеву.

Священник Георгий Кочетков: Нужно восстановить высший этаж духовной, культурной, национальной жизни – в этом и главная роль Аверинцева. Это очень трудно, потому что всё это было искажено и порушено, и внешняя жизнь очень не способствует этому восстановлению. Но я считаю, что в каком-то смысле мы наследники этой задачи – мы наследники того, что Сергей Сергеевич делал, говорил. Наследники не механические, не эпигоны, а наследники постольку, поскольку нас интересуют такого же рода проблемы жизни и мы готовы ставить перед собой самые неудобные вопросы и предлагать их решения.

Прецедентное право в философии

– Что требует довершения после Аверинцева? Возможно ли это? Ведь человек живёт, у него есть планы, какие-то приоритеты в жизни – и наследование предполагает, что их можно как-то разделить. 

Священник Георгий Кочетков: За Аверинцева ничего сделать нельзя.

– То есть всё оборвалось – и на этом конец?

Священник Георгий Кочетков: Нет, дальше всё уходит в традицию – ту самую, о которой я сейчас говорил. Личные качества и свойства повторить невозможно, они уникальны. Но жить в той же традиции, которая питала таких людей, как Сергей Сергеевич, можно и нужно всем нам. Это большой труд – войти в эту традицию и из неё не выскочить, её не исказить, не произвести какую-то её редукцию, но это возможно.

Сергей Аверинцев (в центре). Фото: архив Преображенского братства

– И вы можете ответить, как?

Юрий Попов: Тот же Аверинцев говорил, что ощущал такое своё избирательное сродство с Вячеславом Ивановым, вроде этого гётевского Wahlverwandtschaften («Избирательное сродство», нем. Die Wahlverwandtschaften – роман Гёте, увидевший свет в 1809 году, название которого восходит к научному термину, обозначавшему в химии XVIII века способность химических веществ сочетаться с определёнными веществами или их соединениями, отдавая им предпочтение перед другими. – «Стол»). Он не был учеником Вячеслава Иванова, но он ощущал некую конгениальность, сродство с ним. Об этом только в таких категориях можно говорить – что появляется кто-то, кто внутренне, не обязательно в той же форме, в чём-то чувствует свою близость, не будучи ни прямым учеником, ни эпигоном. 

Конечно, эпоха второй половины XX века – это не эпоха систематической философии, никакой новой философии не появляется, скорее возникают какие-то деструкции. У нас последним систематиком был Лосев с такой попыткой, которую он тоже не успел завершить – так, остались рукописи какие-то, наброски к такой логической, понятийно-категориальной системе. Мне кажется, сейчас вообще вся философия существует немножко на манер англо-саксонской правовой системы, где судья, вынося решение, начинает вспоминать, а какое решение было 100 лет назад, 150 лет назад, 50 лет назад. 

– Прецедентное право.

Юрий Попов: И сейчас мы начинаем вспоминать: а что говорил по этому поводу Платон, как подходил к этому Аристотель, или Лейбниц, или там Гегель. Какие намечались подходы и какой в данном случае можно применить. И умение владеть этим инструментарием, не просто воспроизводить, а понять, что в данном случае надо помыслить именно так, – это уникальное качество. У Аверинцева можно пытаться учиться этому умению. 

Поэт и мистик

– А стихи Аверинцева – можно ли сказать, что они тоже вошли в какую-то копилку русской поэзии?

Юрий Попов: Тут мне трудно об этом судить.

Священник Георгий Кочетков: Для меня это тоже очень проблемный вопрос. Сергей Сергеевич, видимо, очень ценил свой опыт, вложенный в эти духовные стихи. Видимо, он вкладывал в них очень много, и это был почти мистический опыт, медитативно-мистический и гностический. Аверинцев был очень чуток к гностическому опыту, и он это много раз показывал в своих исследованиях древних авторов. У него был мистический дар. И мне кажется, что он вкладывал его не только в свои тексты, и в них тоже есть моменты, которые можно соотнести именно с настоящим мистическим опытом, совершенно оригинальным, уникальным, хотя этот опыт, конечно, систематически нигде не мог быть изложен. Но стихи – это возможность больше себя выразить в таком гностическом и мистическом плане – и через систему ассоциаций и интуиций, и через какие-то аналогии, пропущенные через диалог. Для него это было очень важно. Он не просто берёт древние цитаты, образы и мысли, он сначала их как бы вводит в нашу жизнь через диалог, который он сам внутри себя вёл, и только после этого он может использовать какие-то древние изречения или образы. И в этом смысле его стихи уникальны, они будут жить. Просто их надо уметь истолковать, к ним надо уметь подойти. Это трудно, это очень несовременно, как вообще мистика – настоящей мистики сейчас очень мало, нового мистического опыта почти нет. Это очень печально. Без подвига раскрытия духовных тайн Церковь не может полноценно жить, всё вырождается в каноны, в обряды, в формы, а иногда ещё и с их искажениями. 

В своей мистической одарённости Аверинцев тоже был уникален, и здесь трудно найти человека, подобного ему. Я не нашёл. Я много лет преподавал христианскую мистику в нашем институте – и проблемы мистики, и понятия мистики соответственно на магистратуре и на бакалавриате. И могу сказать, что Аверинцев здесь фигура очень значительная, так же как был, скажем, Бердяев. В своей антропологии он настоящий мистик. Но в антропологии больше, чем в теологии. Может быть, в каком-то смысле был таковым мистиком и отец Сергий Булгаков, но другого типа. Это очень разные люди. И, мне кажется, этот опыт переживёт все эпохи забвения. У Аверинцева есть будущее уже потому, что он внёс в мировой опыт христианской жизни такие откровения, которые не умирают. Они имеют мировое значение – правда, они малоизвестны. Мы знаем, с каким восторгом воспринимали его выступления, скажем, в Италии, но не только – его очень хорошо воспринимали люди разных культур, разных народов, разных религий. И не потому, что он делал какие-то реверансы, на внутренние компромиссы он никогда не шёл. И нам нужно научиться его воспринимать адекватно на всех этажах его мысли, его духовного опыта. 

Сергей Аверинцев (крайний справа). Фото: архив Преображенского братства

Наука всё время движется, в историю науки он, конечно, войдёт, но это не так важно. А вот в историю духа он войдёт значительно мощнее. И поэтому мы должны молиться о том, чтобы преодолеть все препятствия и способствовать собиранию и изданию собрания сочинений Сергея Сергеевича. Этот вопрос надо поднимать, будировать, пока не поздно, потому что, во-первых, есть вещи неизданные, а во-вторых, если даже изданные, то часто в разных вариантах, и неизвестно, какой вариант самый последний, самый лучший, который считал бы таковым сам Сергей Сергеевич. 

В завершение этой части интервью предлагаем нашим читателям мистический стих Сергея Аверинцева о России.

Жёсткие навершия елей,

что кресты на холмах могильных;

дрёма от пения хвои,

овеянной забвенным ветром;

над далями без предела

суровое рядно неба,

что веселий не сулит и не просит… 

Россия, матерь Россия:

ни хвалы, ни хулы ты не слышишь,

оне до тебя не коснутся,

утонут в пучине великой,

молчания твоего пучине,

истают в твоих далях,

развеются твоими ветрами,

канут без следа и ответа.

А Божий приговор неотменен,

неотменен, да недоведом.

Ты руки мне на плечи положишь,

поглядим мы в глаза друг другу

неотрывно да неотступно, –

и ни слова друг другу не скажем…

Первая часть  здесь

Вторая часть здесь

Продолжение следует.

Интервью записано в рамках проекта Свято-Филаретовского института «Науки о человеке». Смотреть весь разговор на видео.