Время Адельгейма

Это была моя последняя съёмка отца Павла, до этого я снимал его в Москве, Подмосковье, Пскове, Архангельске...  Мы мечтали сделать фильмы и о том, как он отбывал заключение, и как воспитывал детей-инвалидов, и как устроил школу регентов, и о его учителях… О двоих его духовных наставниках, исповедниках веры из мечёвской общины, кстати, фильмы сняли – отце Георгии Ивакине-Тревогине и об архимандрите Борисе (Холчеве). Кадры с похорон и поминального ужина-агапы вошли в мой первый фильм об отце Павле, «Взрастут хлеба так солнечно и щедро», который рассказывает не о его смерти, а о жизни, о том, как в 1969 году отец Павел стал исповедником веры XX века. Ещё успели снять фильм и о последнем сражении отца Павла – борьбе против унижения и уничтожения церковной властью церковных приходов – «Время отца Павла Адельгейма».

Будет ли раскрыта тайна его убийства, которое, как я слышу, воспринимают иногда чуть ли не за нелепый несчастный случай? В августе 2013 никто из знавших отца Павла не смел так сказать и даже подумать. Это было умышленное зло, направившее руку убийцы, оно было слишком близко. Сейчас, я думаю, это с одной стороны заглушено организаторами преступления, а с другой – воскресный свет и сила его жизни и его слова отодвигают печаль и всякую тьму.

Олег Глаголев. Фото: psmb.ru

Когда-то, глядя на отца Павла, я понял, чем отличаются святые от всех остальных. Все ведь знали, что он святой человек, даже (или особенно) его гонители. Святые – удивительные люди, в смысле, они удивляют.

Когда до первой встречи в 2001 году я читал его интервью, видел фото и слышал рассказ о том, как священник построил храм в советском Узбекистане, был посажен в зону, где потерял ногу – я представлял мужественного, даже немного сурового человека, изведавшего боль, гонения, предательство. Так ведь и было. Как же я изумился, когда, увидел его впервые – перед началом литургии, как он смиренно и нежно давал после исповеди целование, каждому, кто у него исповедовался.

Помню, московские братья и сёстры мне передали видеосъёмку его старых знакомых из узбекского Кагана, которым рассказывают, что месяц назад был убит отец Павел. Камера наведена на хмурящегося от печальной вести мужчину-каганца, знавшего отца Павла в детстве. Низкий голос московского брата Игоря за кадром говорит: «Отец Павел был святой человек!» «Дажэ чэрэс чур!» – не поведя бровью соглашается каганец. Я не поставил этот фрагмент в фильм, потому что уж слишком иронично может прозвучать про святость это невозмутимое и с акцентом «чэрэс чур».

Удивляло, сколько он знает прекрасных русских стихов. Сколько может наладить, устроить и построить инвалид на одной ноге. Его абсолютное доброе бесстрашие. Открытость и простота его псковского дома. Добрая и ясная память, которую хранят где-то в Ташкенте, Фергане, Кагане люди, знавшие его пару лет в детстве. Удивляла его любовь к людям. Чтобы последнее не казалось штампом, расскажу такой случай. На круглом столе конференции «Равнина русская», устроенной Преображенским братством и Свято-Филаретовским институтом, кто-то задал отцу Павлу вопрос:

– Вы сидели в тюрьме для самых отъявленных преступников. Что вам помогало сохранить свою веру, доброе сердце и достоинство среди таких подонков?

– Знаете, я подонков там не встречал, – без укора очень ровно и искренне сказал отец Павел, рассказывавший перед этим, в какой дикой зоне он отбывал свой срок, где совершили несколько покушений на его жизнь и искалечили.

И конечно, главное удивление, что такие люди бывают и ты можешь с ними разговаривать.

Андрей Васенёв:

Это было моё первое церковное паломничество, 2009 год. Основным городом в поездке был Псков, а в Пскове мы встретили двух человек. 

Первым был митрополит Евсевий. Мы просто пришли посмотреть Троицкий кафедральный собор и уже с парадной лестницы вспотевший перепуганный дьякон требовал от нас определенности: мы идём внутрь храма или с глаз долой, ведь ОН уже близко. 

Мы решили зайти внутрь. Собор велик, массивные колонны, росписи и никого кроме нас и встречающего владыку духовенства. У входа лицом в к лестнице синхронно кадили два дьякона. От сизого кучерявого дыма уже с трудом просматривался дверной проём. И тут появился митрополит. Он грузно зашёл внутрь, остановился, чтобы перевести дыхание – болезное покрасневшее лицо выдавало, что соборная лестница была для владыки большим испытание. Затем он оглядел пустой храм, прошёл вперёд и приготовился к переоблачению. По чину положено снять с него одну верхнюю одежду и надеть другую. В этот момент один из молодых протодьяконов запутался с пуговицей на плече и тут же получил акустический удар от грозного рыка от архиерея: «Что ты возишься, малохольный! Руки где у тебя?!» На счастье парнишки брань длилась недолго, так как епископ сквозь дым и гнев разглядел за колонной нашу группу и замолчал. Мы ещё минуту потоптались у икон и тихонько выбрались наружу. Нам нужно было торопиться на вторую встречу. 

В приходском доме у храма Святых Жен Мироносиц на одноимённом кладбище нас уже ждал отец Павел Адельгейм. Седой косматый дедушка в рубахе почти до колен, он стоял на дорожке и улыбался. Первого, кто к нему подошёл, он благословил, потом поцеловал в макушку, придерживая теплой большой ладонью за плечо. Затем второго – так же. Все сёстры из нашей группы мигом выстроились в шеренгу под благословение о. Павла и после, даже спустя годы, вспоминали именно этот момент как самое большое событие того паломничества. То ли контраст после встречи с местным митрополитом был настолько поразительным, то ли такой отеческий подход и лучистые глаза священника пробудили ответные чувства – трудно сказать. О его подвижнической жизни мы тогда почти ничего и не знали.

Андрей Васенёв. Фото: Анастасия Чистякова

Помню тогда мы много говорили про общину, о том, что связывает людей и что должно сохранить свою связь на Небесах. На это о. Павел хмурился и говорил, что негоже так вольно трактовать Евангелие. А потом он рассказывал, как его архиерей, тот самый владыка Евсевий, которого мы встретили утром, потихоньку сживает его со свету. И что сейчас вскрылась махинация, которую митрополит провернул, нарушив тайну исповеди. 

– Но это же нельзя!, – возмутился я. – Как это противно. 

– То-то и оно, что нельзя. Да только, чтобы с этим справиться, нужен рычаг, канон нужен. Я тогда смогу правду отстоять. Но никак не могу найти в церковных положениях, – ответил отец Павел.  

– Я помогу!   

В образе мысли отца Павла Адельгейма было что-то от упёртого советского диссидента. Там, где не действовала любовь, он добивался правды. Но в своём ближнем кругу, с домашними, с прихожанами, с теми, кого он опекал, он говорил на совсем другом языке – так же, как он нас встретил утром у храма. 

И, действительно, через некоторое время я написал отцу Павлу письмо, в котором указал, что есть соответствующие церковные постановления в Номоканоне при Большом Требнике. Пожалуй, это была наша единственная и такая короткая переписка. Все остальные встречи были личными. 

Я помню, как он приезжал в Тверь, как в нашей областной библиотеке он читал «Реквием» Ахматовой наизусть. Как вдохновенно и твёрдо он отвечал на вопрос из зала «Что такое христианство» строчкой из анафоры. 

– Вы знаете, христианство – это любовь Бога к нам, – сказал о. Павел. – Ведь Бог так возлюбил Свой мир, что отдал Сына Своего единородного, чтобы всякий верующий в Него не погиб, но имел вечную жизнь. 

Были чудесные встречи с ним на международных конференциях, которые устраивало Преображенское братство. И сейчас, спустя 10 лет со дня его гибели, встреча с ним не заканчивается. В некоторомы смысле, когда читаешь его книги, когда вспоминаешь его в молитвах, когда обращаешься к нему в памяти, понимаешь, что эта встреча только начинается. 

Ольга Солодовникова:

В протестном 2012-м я только приближалась к стенам Церкви, идя, понятное дело, несколько поперёк общего течения. Работала я тогда в «Огоньке», для репортажей наведываясь на разного рода собрания, которых проводилось множество – штабы оппозиции, координационные советы, круглые столы и т.д, и т.п. Одно из таких круглостольных обсуждений оказалось посвящено Церкви: её будущему, необходимым реформам, передовым планам... Я огляделась и среди пришедших человек 20 обнаружила только двух спикеров, которые имели голос в публичной церковной повестке; остальные по всем признакам были людьми сугубо светскими. Незадолго до начала разговора к общему столу подсел высокий священник, узнаваемо-интеллигентного облика. Поставили табличку, что это о. Павел Адельгейм – единственный из представителей клира, посетивших собрание. 

Потом все стали высказываться, и слушать их было невозможно. Стоит сделать поправку на мой неофитский слух, но уважаемые эксперты говорили о Церкви как товарки в вагоне могли бы обсуждать отсутствующую и неприятную всем общую знакомую: и тут у неё всё плохо, и там скверно, и нрав дурной, и родители не лучше… При этом все наперебой советовали ей стать такими, как они сами – ну вот попроще, посвободнее, подоступнее. Тон разговора, его стилистика провоцировали меня на симметричную реакцию, и вполне хамский репортаж внутренне уже сложился. 

Слово дошло до отца Павла, и – не просто неожиданно, а перпендикулярно всему предыдущему – это слово началось с благодарности: «Спасибо, что пригласили меня на это обсуждение. Видимо, я должен ответить за всю Церковь…» – я тогда подумала, что даже не само сказанное, а то, как оно было сказано, технически непостижимо. Было видно, что человек любит Церковь (подробности биографии отца Павла, его исповедничества оставались для меня тогда туманными), видно, что желает ей добра, и при этом не раздражается на тех, кто… ну просто ничего не понимает! Содержательно его ответ собравшимся мне даже не запомнился (хотя он явно был ответом, ограничивающим общее прожектёрское хамство), но запомнился сам отец Павел как явление другого «человеческого типа”. Как явление человека Церкви. И стало самой стыдно хамить. 

Думаю, эта нечаянная встреча была в ту пору одной из самых важных для моего воцерковления не на словах, а на деле.