Предлагаемая Вашему вниманiю книга, чей заголовокъ, наверно, имѣетъ смыслъ перевести какъ «Мелочи», состоитъ изъ трёхъ частей. Первая – два ранѣе не опубликованныхъ эссе, оба на римскую тему, вторая – поэтическiй сборникъ «Неуловимыя мгновенья» съ приложенiемъ нѣкотораго количества стихотворныхъ переводовъ, и, наконецъ, третья – почти полная подборка опубликованныхъ статей, посвященныхъ творчеству русскаго поэта XVIII в., котораго я считаю великимъ, – Михаила Матвѣевича Хераскова. Эта послѣдняя часть – примѣрно двѣ трети книги. Получились своего рода «Опыты въ стихахъ и прозѣ» – и отчасти это рѣшеніе вынужденное, потому что стихотворный сборникъ, включающiй все, написанное за десять лѣтъ, вышелъ бы такимъ, что, взявъ его въ руку, его нельзя было бы замѣтить.
Какъ и прежнiе, онъ выходитъ не по моей иницiативѣ. На этотъ разъ свою благодарность я приношу автору идеи и спонсору Михаилу Спартаковичу Тейкину, безъ чьей поддержки эта книга не могла бы явиться въ свѣтъ. Михаилъ Спартаковичъ – доблестный и рѣшительный ревнитель традицiоннаго русскаго правописанiя, и въ его возстановленiи онъ проявляетъ такiя мало свойственныя русскимъ качества, какъ послѣдовательность и упорство.
Книга украшена символами ночи и смерти – она содержитъ и литературную автоэпитафiю (не слишкомъ распространённый жанръ). Воспринимать ли это какъ постмодернистскую иронiю или всерьезъ, отдается на произволъ читателя. Но постмодернистская иронiя – сама по себѣ ночь и смерть…
Обложка книги. Фото: Издательство «Новое время».Обратимся къ стихамъ и прозѣ. Стихи написаны филологомъ; статьи и эссе по большей части – да и практически полностью – посвящены поэтамъ. О статьяхъ разсказывать, пожалуй, не имѣетъ смысла, – они интересны тѣмъ, кому интересно творчество Хераскова или кто по крайней мѣрѣ долженъ знакомиться съ нимъ по служебнымъ обязанностямъ, и теперь имъ это будетъ удобно дѣлать: бумажныя публикаціи давно недоступны мнѣ самому, а нѣкоторыя просто трудно найти. За рамками круговъ, интересующихся русской поэзiей XVIII в., вниманiе можетъ привлечь, пожалуй, только одна статья, самая большая, – «Русскiй Гомеръ», – посвященная исторiи литературной репутацiи М.М. Хераскова, который когда-то считался первымъ поэтомъ страны, а потомъ сталъ въ глазахъ потомства воплощенiемъ надутой бездарности. Мнѣ хотѣлось прослѣдить исторію этой поразительной метаморфозы и сдѣлать предположенія о закономѣрностяхъ; не мнѣ судить, насколько это удалось. Пожалуй, о прозѣ все, и теперь можно обратиться къ стихамъ. (Позволю себѣ одно замѣчанiе въ скобкахъ: поэзiя, на мой взглядъ, должна быть сегодня не проституткой въ подворотнѣ, а отшельницей въ горномъ монастырѣ, ей не подобаетъ громко заявлять о себѣ и привлекать къ себѣ. Кто хочетъ её найти, пусть её ищетъ.)
Но поговорить мнѣ хотѣлось бы не о стихахъ или по крайней мѣрѣ не только о нихъ, а о томъ, какое мѣсто поэзiя занимаетъ и вообще можетъ занимать въ современномъ мірѣ. Это трудно: у насъ есть инструменты, которые позволяютъ понять, что происходило тысячу или сто лѣтъ тому назадъ, но знать, что происходитъ за окномъ, очень трудно, а понимать – ещё труднѣе. Мы ограничены секторомъ обзора своего прицѣла и не можемъ претендовать на полноту, а заботливая рука времени не успѣла убрать лишнее и ненужное.
Тѣмъ не менѣе, кажется, кое-что сказать объ эпохѣ можно. Классическое развитiе мы могли наблюдать въ античной Грецiи – стихiйная мощь архаики, точка равновѣсiя, достигнутая въ классической эпохѣ, и изсяканiе жизненныхъ силъ въ александрiйствѣ, сопровождаемое, съ одной стороны, техническимъ совершенствомъ въ искусствахъ, съ другой – появленiемъ филологiи, стремленiя инвентаризировать и сохранить старое наслѣдіе, выбрать изъ него наиболѣе цѣнные элементы, издать, прокомментировать…
И вотъ эта столь стройная и логичная схема оказывается неработоспособной. Она не была работоспособна и раньше: единственная эпоха русской классики – пушкинская – была не только точкой равновѣсiя, но и вершиной въ стихiйной мощи, а русскiй эллинизмъ, русская александрiйская эпоха, которую мы называемъ Серебрянымъ вѣкомъ, на мой взглядъ, была эпохой разложенiя формы, а не техническаго совершенства. Но сейчасъ она представляется совсѣмъ неадекватной: наша эпоха должна была бы быть александрiйской, но она совсѣмъ не такова.
Часто то, что намъ кажется отличительной чертой эпохи (нацiи, государства и т. д.), на самомъ дѣлѣ является нѣкоторымъ общераспространённымъ или по крайней мѣрѣ объединяющимъ многое признакомъ. Но, думается, сегодня благодаря побѣдѣ того, что (или кого?) Ортега-и-Гассетъ называлъ hombre masa, «человѣкомъ какъ всѣ», благодаря рухнувшей вслѣдствіе этой побѣды идеѣ культурной іерархіи все же нѣкоторыя качественныя измѣненія произошли. Насъ они интересуютъ въ первую очередь въ области поэзіи и филологіи, о которыхъ идётъ рѣчь. Была ли поэзія когда-нибудь общенароднымъ достояніемъ, важнымъ для всѣхъ и каждаго?
…На память ничего не приходитъ, кромѣ классическихъ Аѳинъ V в. до Р. Х. Да, въ совѣтское время поэты собирали стадіоны, но не потому ли это происходило, что выборъ развлеченій въ СССР былъ искусственно ограниченъ? Сейчасъ эти стадiоны и представить себѣ нельзя. Что касается соцiальнаго статуса поэта, вспомнимъ «Египетскiя ночи» Пушкина: «когда находила на него такая дрянь (такъ называлъ онъ вдохновенiе)»… Разложенiе формы, начавшееся въ серединѣ XIX в., послѣ ухода со сцены пушкинской плеяды, ускоренное символистами и совѣтскими поэтами, должно было дойти до крайней точки… И невѣроятный ростъ населенiя, какъ и той его доли, которая повадилась публично высказываться, и въ прозѣ, и въ стихахъ, усугубляетъ наше положенiе.
«Человѣкъ какъ всѣ» совѣтской эпохи, утративъ представленiе объ iерархiи, сохранялъ все же нѣкоторыя изъ нея вытекающiя культурныя установки. Да, «Завтракъ тракториста» отличается отъ «Послѣдняго дня Помпеи», но въ глазахъ народа на картинѣ должны были быть изображены люди, звѣри, волны, деревья, а не кубы и квадраты. Но демократическая идеологія должна была разрушить представленiе «искусство – то, чего я не могу». И если понятно, что то, чего «человѣкъ какъ всѣ» не можетъ, сохраняетъ нѣкоторое внутреннее единство, то можетъ онъ многое и разное. Сейчасъ мы видимъ ситуацiю не только распада формъ, но и разобщенiя: кому-то нравятся верлибры, кому-то – условный переведённый на языкъ поэзiи «Завтракъ тракториста» (такихъ, думаю, больше всего, но въ общенародной массѣ они вполнѣ незамѣтны), кто-то сохранилъ прежнiе классическiе вкусы, съ поправкой на современное разложенiе формъ. Большинство же потребляетъ стихи подъ музыку и предаётся безудержному рэпству или попсѣ. Есть и тѣ, кто понимаетъ: нельзя позволять себѣ того, чего не позволялъ себѣ Е.А. Баратынскiй; но они вовсе незамѣтны.
Сейчасъ публика хочетъ искренности, есть даже направленiе подъ названiемъ «новая искренность». Но что искренность даетъ для поэзiи? Представимъ себѣ, что человѣкъ въ сандалiяхъ на босу ногу идётъ по дорогѣ, смотритъ въ свой смартфонъ, не замѣчаетъ камня и сильно ударяетъ его пальцами; возможно, изъ человѣка при этомъ извлечётся нѣкоторый звукъ, и этотъ звукъ будетъ вполнѣ искреннимъ; но въ его эстетической цѣнности позволительно усомниться. А съ другой стороны, возьмёмъ одну изъ лучшихъ русскихъ строфъ, –
Ты скажешь: вѣтреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящiй кубокъ съ неба,
Смѣясь, на землю пролила.
Какая ужъ тутъ искренность! Ни авторъ этихъ строкъ, ни всѣ ихъ возможные адресаты ни въ какую Гебу, ни въ какого орла и ни въ какого Зевеса уже не вѣрили.
Возможно, это представленiе иллюзорно, – то, что за окномъ, какъ я говорилъ, понять всего труднѣе; но меня – и, кажется, не одного меня – не оставляетъ ощущеніе, что мощныхъ стихiйныхъ силъ внутри и поблизости не наблюдается. По крайней мѣрѣ внутри себя я ихъ не чувствую. Я неоднократно говорилъ, что новаго творчества и не нужно, но желанiе писать сугубо необязательные къ прочтенiю стихи всё же не оставляетъ, а, какъ отмѣчалъ еще Горацiй, это вполнѣ извинительная слабость. Такъ что иногда я ихъ пишу. Понемногу, чтобы – если это и вода – лить ее на ближняго кружками, а не бочками.
Что дѣлать въ эту эпоху человѣку, который хочетъ быть александрiйцемъ? Двѣ вещи. Если онъ филологъ – заниматься старомодной филологiей, которая готовитъ къ изданiю классическiе тексты (я выбралъ для себя Хераскова, и всѣ мои статьи – матеріалы для будущаго его собранія сочиненій), если онъ – не будемъ говорить «если онъ поэт», ограничимся скромнымъ «если онъ пишетъ стихи», нужно наложить на себя оковы строгихъ правилъ классической эпохи. Объ этомъ очень хорошо писалъ Вольтеръ: «На всякаго, кто хотѣлъ бы избавиться отъ бремени, которое нёсъ великiй Корнель, съ полнымъ основанiемъ смотрѣли бы не какъ на отважнаго генiя, открывающаго новый путь, а какъ на человѣка чрезвычайно слабаго, который не въ состоянiи идти по старой дорогѣ.
…Мы не позволяемъ мельчайшей вольности; мы требуемъ, чтобы авторъ непрестанно носилъ всѣ свои цѣпи и чтобъ онъ при этомъ всегда казался свободнымъ; и поэтами мы признаёмъ только тѣхъ, кто исполнилъ всѣ сiи условiя». Найдется ли для такихъ стиховъ аудиторiя? Не знаю; поскольку это не способъ заработка на жизнь, здѣсь съ ней можно не считаться и трудиться для себя, не скрывая своихъ трудовъ отъ публики, но ни въ коемъ случаѣ ей ихъ не навязывая2.
Фото: Алексей ЛюбжинОдинъ примѣръ я всё-таки позволю себѣ привести, и сдѣлаю это изъ побужденiй, за которыя мнѣ стыдно. Я не слишкомъ хорошо отношусь къ жанру автокомментарiя; у насъ этимъ занимался, если мнѣ не измѣняетъ память, В.Я. Брюсовъ, которого я цѣню не очень высоко. Но въ одномъ изъ стихотворенiй филологическiй ребусъ такого сорта, что самъ бы я его никогда не разгадалъ; а я хочу быть понятнымъ. Это посланiе къ Авзонiю, и адресатъ выбранъ такъ потому, что мысли, зариѳмованныя здѣсь, пришли мнѣ въ голову, когда я въ Бордо наткнулся на памятникъ ему – затерянный гдѣ-то во дворахъ, очень скромный, съ подрисованными усиками. Вотъ это стихотворенiе:
Авзонiю
Нашъ вѣкъ неправильный, и неизбѣжна кара.
Пусть Эльба близится, но далека Феррара,
И столько долгихъ лѣтъ солёные валы
Надъ прѣсными стяжать не могутъ похвалы.
Мнѣ голосъ былъ: «Оставь, брось трудъ, тобою начатъ:
Ты тоже вѣку сынъ, не пасынокъ, а значитъ,
Отрава, у него кипящая въ крови,
Твою испортитъ кровь. Мгновенiемъ живи –
Мгновенiемъ умрёшь, но роскоши вкушая,
Не заплативъ за то, что часть твоя большая,
На вѣчность покусясь, влекомая тщетой,
Бездарно упадётъ въ могильный мракъ густой.
Что можешь ты создать, вовѣкъ не будетъ прочнымъ.
Паллада или Фебъ не въ силахъ здѣсь помочь намъ:
И – поздно будетъ – самъ извѣдаешь съ тоской,
На жизнь по смерти нѣтъ надежды никакой.
Въ преданiяхъ однихъ Гомеры и Мароны,
Не вспомнитъ ни тунгусъ, ни пьющiй воды Роны».
Что мнѣ сказать въ отвѣтъ? «Я пропасть вижу ту
И признаю твоихъ реченiй правоту;
Ядъ чувствую въ крови; жестоко сердце гложетъ,
Какъ лютая змѣя, коварное «быть можетъ»,
И въ тишинѣ ночей, и въ сутолокѣ дня,
И слабость скудныхъ силъ – не тайна для меня.
Но ты подумай самъ – сей помыселъ лукавой
И въ радостяхъ земли мнѣ будетъ злой отравой;
Въ успѣхѣ дѣлъ своихъ увѣренъ не вполнѣ,
Но также въ крахѣ ихъ; что остаётся мнѣ?
И если буду самъ достоинъ я забвенья
И смерти – что дадутъ ничтожныя мгновенья?
Покуда вижу я изъ тысячи одну
Надежду впереди – я всё-таки рискну».
16 мая 2018 года
Во второмъ стихѣ Эльба – символъ соединенія двухъ побѣдоносныхъ армій; точно такъ же я двигался, переводя Гомера, навстрѣчу Е.И. Кострову, и эта точка – 482-й стихъ IX пѣсни «Илiады», гдѣ мы съ нимъ встрѣтились. Когда я писалъ это стихотворенiе, этаго пока ещё не произошло, но событiе приближалось. Феррара – городъ двухъ великихъ эпиковъ, Арiосто и Тассо; общiй смыслъ стиха – перевести чужое великое ещё можно, а создать что-то своё уже нельзя.
Этотъ образчикъ долженъ проиллюстрировать тезисы, высказанные въ данной рѣчи. А затѣмъ, если кто-то не испугается сказанного и все же рѣшится завладѣть моей книгой, я пожелаю прiятнаго чтенія.
Въ Москвѣ, 3 октября 2023 года
Презентация книги состоится 13 октября, о регистрации подробнее здесь.
2Такая позиція уже замѣчена современной филологіей. См. объ этомъ статью Ф.Н. Двинятина.
