– Что там алкоголь льётся рекой?
– Алкоголь появляется, только если не следит руководство. Нам изначально твёрдо вбивали, что на БЗ (БЗ – аббревиатура, означающая «боевое задание». – «Стол») пьют только идиоты. У нас если кто с этим делом попадался, сразу увольняли. Командир взвода нам сказал: «Парни, можно взять по фляжке коньяку с собой, но выпьете только тогда, когда я разрешу». То есть это возможно чисто в медицинских целях.
– А как же пресловутые «фронтовые» или «100 грамм для храбрости»?
– Я такого не видел. Конечно, и без этого есть срывы и странности у людей. Был у нас парень… Может, у него всё началось во время отступления под Изюмом в марте, когда они попали в «Шервудский лес» – так обозвали место, где на деревьях висели телекамеры и стояли ловушки – управляемые минные поля. Там много погибло, а он был в добровольческом батальоне, где сражались ветераны, и вышел. Он немножко заикается и странно себя ведёт. Вот, допустим, ставят нас втроём на нерабочую заправку с РПГ (РПГ-7 – ручной противотанковый гранатомёт. – «Стол»). Первый номер, второй номер и ещё прикрывающий. Смотрю: у меня на прикладе на автомате ремень не так перекинут, а нас там трое всего. Напарник мой, с которым мы сюда приехали, никогда не полезет к чужому стволу. Я говорю: «Ты зачем это сделал?». Он говорит: «Это не я». Арифметика очень простая: нас трое, первого я знаю, как себя. А по этому видно: он сидит, разговаривает с тобой, стволом вертит. Может, сам не помнит, что трогал. Разговаривает он постоянно, с ним «на фишке» хорошо стоять – не заснёшь.
– «На фишке»?
– В боевом охранении. Днём можно и по одному в зависимости от обстоятельств, а ночью – всегда парами. Он не затыкается вообще, будет всё время трындеть, трындеть, трындеть. Не будешь ему отвечать – он сам с собой будет дальше разговаривать. Вот такой он странный. Один раз он хлопнул из автомата, пуля в стену ушла в полуметре от меня. Это может быть в принципе у любого, даже у опытного человека хотя бы раз. Но у него куча таких моментов.
Как-то он в трезвом состоянии передёргивал затвор с автоматом, наставленным на человека. Его парень менять приходит, он говорит: «Пароль». Тот: «Ты что, меня не видишь!» Понятно, пароль спрашивают, когда идёт человек вдоль позиции ночью и ты не знаешь, кто он. А этот из нашего батальона днём подошёл. Он начал ещё и обострять: «Ты регламент не знаешь!».
У меня такое впечатление, что у него с башкой было не в порядке ещё до контракта и до Изюма, но у меня данных нет. Я и на гражданке видел, как шизофрения волнами идёт. Посторонним это может быть не заметно. Острая военная ситуация здесь как катализатор.
Фото: Станислав Красильников/РИА НовостиУ некоторых другая крайность. Был у нас парень из роты охраны – Жила, он, наверное, думал, что весь контракт так и пропетляет в тылу под Симферополем, будет ходить в наряд по парку. А мы там на ротации как раз были. Вдруг собирают нас и говорят: надо ехать «за ноль», в серую зону. Мы с Сеней подняли руки, наш командир отделения поднял, ещё несколько человек с роты охраны руки тоже подняли, и Жила в их числе – он даже в армии не служил, оказывается.
Приехали, идём с ним «на фишку» ночью, и он вешает свой ствол на сучок, закуривает сигарету и пошёл до ветру. Хорошо, это вторая линия, тут тихо, но это пока тихо – там и сбросы могут быть, из ДРГ могут жахнуть, свои с соседней позиции могут не признать и пальнуть. Мирный человек не понимает опасности, приходится потихоньку объяснять.
– Психиатры говорят, что часто к срыву приводит не острая внешняя ситуация, а просто тревога, когда человек не выдерживает переживаний.
– Это, я думаю, имеется в виду определённая категория людей (их немного) – паникёры. Ещё ничего не случилось, а он уже всё пережил. Это выглядит обычно по-другому.
Был у нас один на командной должности, он вообще сидел в тылу на перевалочном пункте под Симферополем и лишь иногда выезжал на вторую линию, привозил на ротацию ребят из роты охраны: так периодически бывает, если потери во взводе. Он приезжает, остаётся ночевать в блиндаже, слышит звук прилёта от 120-миллиметрового снаряда. «Ой, 120-й, а далеко?» – «Далеко, два километра где-то». Но его уже до отъезда трясти будет. Это и называется паникёр.
Иногда какие-то прежние представления о войне наводят на человека ужас, от которого он не сразу избавляется. У нас один товарищ испугался, когда сказали, что привезли надувные лодки. У него сразу, видимо, в голове картина форсирования Днепра из «Василия Тёркина». Кто-то ему вкрутил, что поможет, если взять РД (рюкзак десантника. – «Стол») и засунуть туда спереди дополнительную бронепластину… И он стал искать эти бронепластины. Совсем ум потерял, не понимает, что от этого можно только быстрее утонуть.
– Война меняет человека?
– Конечно, меняет. Там мир совсем другой. Мы на островах были, на днепровском лимане – херсонское направление. Там ты не можешь не заметить, что постепенно превращаешься в ночное хищное животное. В основном же все наблюдения за движением противника происходят ночью.
Потом даже к солнечному свету приходится привыкать. Куча заброшенных коттеджей, сараев, гостиниц – невозможно надёжно окопаться. Постоянно по ночам ходят их ДРГ (диверсионно-разведывательные группы. – «Стол»), идёт сапёрная война – ставятся растяжки, снайперская война, висят дроны – всё время напряжённо слушаешь, смотришь небо и ждёшь сброса. Открытый огонь использовать нельзя вообще. Хочешь умыться – нельзя журчать, единственный вариант – это упаковка влажных салфеток, чтобы рожу протереть, руки.
– Когда я шёл на интервью, наша общая знакомая сказала, что Саша совсем не изменился. А сами вы как чувствуете?
– О себе трудно сказать, но один общий момент заметил: с кем ни разговаривал из наших, кто вернулся, все фактически ночью не спят.
– И вы не спите?
– Да. Слишком тихо. Я где-то в 4 часа утра отключаюсь. Там ночью в зависимости от ситуации, от того, сколько народу осталось, минимум часа два будешь «на фишке» стоять. Минимум. На островах, где малые группы, ты будешь ночью находиться пару часов без движения, наблюдать, потом будешь два часа отдыхать, потом опять. Спят днём.
Фото: Павел Лисицын/РИА НовостиДля меня это привычно, я по аномальным зонам шарахаюсь с 1990 года. Слышали: Медведицкая гряда Волгоградской области, Пермская аномальная зона на Сылве? Тот опыт в какой-то мере помогает, потому что привыкаешь смотреть, слушать, находиться долгое время без движения. И сейчас на недельку поеду, а раньше вообще мог на месяц уехать. Так что меня классическим цивилизованным городским человеком назвать трудно.
– А внутренне вы вернулись, или вы живёте тем, что там было?
– Всё есть: и снится, и вспоминается – и товарищи, и встречи, и всё прочее.
– А потери помните, переживания от гибели товарищей?
– Первые потери мы пережили, когда были на ротации. Сказали, что второй взвод на острове попал под раздачу. Потом выяснилось, что кто-то уже «двухсотый», кто-то «трёхсотый». Там на островах лоб в лоб столкнуться – редкость, хотя и это бывает. Вот наш второй разведывательно-штурмовой взвод попал в засаду. С потерями, но отошли, при эвакуации у Тапира тогда руку отрезали: турникет сняли поздно, и пошёл некроз. Ворон в коттедже заживо сгорел после прямого попадания – даже останков не нашли.
– А каково самому стрелять по людям? Многие там по-настоящему убивают своими руками?
– По-настоящему. А как? Понарошку, что ли? Будешь видеть противника, будешь и стрелять, потому что он тоже сейчас тебя не пирогами сюда кормить пришёл. Со временем начинаешь относиться спокойнее – не то чтобы страха нет. Страшно всем. Нужно быть дураком, чтобы совсем не бояться. Страшно ведь, когда находишься в лодке, на тебе броник 16 кг плюс автомат, плюс эрдэшка, рюкзак десантника такой из пяти отсеков, там сухпай, запасной б/к (боекомплект. – «Стол»), плюс у меня ещё подсумок с зарядами для подствольника. Если будет сброс даже рядом с лодкой, ты знаешь наверняка, что просто ничего не сможешь сделать.
– Уйдёшь на дно?
– Если и останешься на плаву, максимум у тебя есть минут пять. Броню не скинешь – её очень трудно снять, да ещё в воде. При эвакуации трёхсотых на нас бывали сбросы с коптера прямо в лодку. Такое было, блин! Правда, в это время бояться некогда.
– А почему пошли туда добровольцем?
– Мы вдвоем пошли. Окно в работе появилось, и идёт информация от знакомых, которые оттуда приезжают.
– Смертельный же номер…
– Говорят, что есть такое явление – адреналиновая наркомания. Так живёшь, что что-то вырабатывается на биохимическом уровне, и человек уже без этого не может. Это главная причина, а не деньги. Кто-то объясняет приезд сюда тем, что всю жизнь только этим и занимается, больше ничего делать не умеет.
– Вы первый раз на войне?
– Да. В армии служил в 80-е наводчиком-оператором БМП. А здесь я пять месяцев был – стрелок-сапёр в разведывательно-штурмовом взводе.
Фото: Станислав Красильников/РИА Новости