Преосвященный Пётр Зверев в концлагере на Соловках работал обычным дворником, но когда он неторопливо шёл по лагерному плацу, опираясь на метлу, как на митрополичий посох, перед ним расступались и блатные, и вохровцы. Бывший соловецкий узник писатель Олег Волков вспоминал:
«При встрече вохровцы не только уступали ему дорогу, но и не удерживались от приветствия. На что он отвечал как всегда: поднимал руку и осенял еле очерченным крестным знамением. Если ему случалось проходить мимо большого начальства, оно, завидев его издали, отворачивалось, будто не замечая православного епископа – ничтожного “зэка”… Начальники в зеркально начищенных сапогах и ловко сидящих френчах принимали независимые позы: они пасовали перед достойным спокойствием архиепископа. Оно их принижало. И брала досада на собственное малодушие, заставлявшее отводить глаза…»
* * *
Будущий священномученик – его мирское имя Василий – родился в 1878 году в семье московского священника протоиерея Константина Зверева и его супруги Анны. Казалось бы, жизненный путь Василия был строго предопределён: сначала – духовная семинария, затем – духовная академия. Но Василий в семинарию пошёл не сразу. До поступления в духовные школы он получил основательное светское образование: закончил гимназию, затем историко-филологический факультет Московского университета.
Впрочем, его отец и не настаивал на духовной карьере. Так, его старший сын Арсений пошёл в чиновники, средний Кассиан стал офицером. Он был убит на фронте в 1914 м году, и Василий будет каждый день поминать его на службах.
Сам же Василий вскоре после семинарии поступил в Казанскую духовную академию, где на втором курсе он в 1900 году был пострижен в монашество с именем Пётр и рукоположен в сан иеромонаха. Далее он стал кандидатом богословия. Преподавал в Орловской семинарии, позже – в Новгородской.
Служение его никогда не было беспроблемным и «гладким». Обаятельный, харизматичный, интеллектуально одарённый священник обладал уникальной способностью притягивать к себе врагов и завистников. К примеру, когда иеромонах Пётр служил в Новгороде, почти каждый месяц в Синод поступали анонимные доносы на него.
В итоге отец Пётр принял решение уехать в город Белевск Тульской губернии – настоятелем Белевского Спасо-Преображенского монастыря епархии. Подальше от сплетен и завистников больших городов.
«Знакомых у него в городе тогда никого не было, и наша семья стала ему сразу близкой, – много лет спустя вспоминала Ирина Картавцева, духовная дочь отца Петра. – Он сам говорил, что попал к нам в первый раз, как будто уже во второй. Большей частью он бывал у нас вечером и оставался ужинать. Был очень прост, и никакого ханжества в нём не было. У него тогда уже были больные почки, и всегда покупался для него боржом, который он и пил каждый раз. Дружба была с ним необыкновенная. Он часто присылал с своим келейником монастырский квас и чудесное сливочное масло, которое приносили ему некоторые почитатели-помещики. Родители шутили, что «мы на монастырском иждивении». За столом всегда велись интересные разговоры. Я внимательно слушала и, хотя не все понимала, но остались в памяти разговоры о смерти Толстого, о постройке буддийского капища в Петербурге».
В 1916 году бывший епископ Тульский Евдоким, переведённый в США на место епископа Алеутского и Северо-Американского, хотел взять к себе отца Петра.
«Была по этому поводу переписка, но о. Петра не любили в Синоде, и назначение его в епископы всячески задерживали, – писала Ирина Картавцева. – Отъезд батюшки из Белева был бесславен. Ему предложили “сдать дела” и монастырь, и он уехал в Москву. Там произошла революция, и назначения ему всё не давали. Наконец, примерно на Пасхе 1917 года, он был назначен в Штаб особой армии проповедником особой армии. Назначение было довольно почётное, но общая обстановка была уже такая, что трудно было что-нибудь понять. Был он на фронте, был в прифронтовой полосе, адрес его был тогда – п/о Домбровица Волынской губернии. Мы тогда обменялись с ним несколькими письмами, а в июле он даже приезжал на неделю в Белев и читал свои записки. В августе 17 года он писал нам, как служил литургию для солдат на открытом воздухе...
Потом уже начался развал. Помню одно его письмо в октябре или ноябре, в котором он писал, что “и у нас всюду продвигаются большевики, захватывая города и местечки”. Дальше я подробно не знаю, как происходило дело. Очевидно, его отпустили, и он жил некоторое время в Москве, а потом весной был назначен настоятелем в Жёлтиков монастырь близ Твери...
Поездка туда было нечто “феерическое”. Заплёванная, заваленная семечками, грязная Москва, передвижение с вокзала на вокзал пешком, и всё в этом роде. В столовой на каком-то вокзале подали винегрет, месиво какое-то без масла, с одним уксусом. Когда мы попросили ножик и вилку, с нас потребовали 40 рублей залогу. Мы гордо отказались и ели большими круглыми деревянными ложками. Пробыли мы в Жёлтикове монастыре пять дней. Свиданье было очень трогательное, но грустное чрезвычайно. Уже начинался голод. Мы питались у батюшки, и помню эти крошечные кусочки хлеба, картофельные оладьи и тому подобное. Кто-то принёс ему немного малины (была уже половина августа по ст. ст.), и он отдал её мне, чтобы я её съела одна. Не помню, как было дело, но думаю, что всё же одна я её не стала есть. Между прочим он сказал, что всё ему здесь как-то чуждо. Да и неудивительно, потому что в сентябре он уже был под домашним арестом, а потом и в тюрьме... Как сейчас думаю, в тюрьме он уже испортил своё здоровье, потому что его посылали носить воду из-под горы наверх, а у него уже в Белеве были больные почки. Точно не знаю, сколько он пробыл в тюрьме, но в феврале 1919 г. он был назначен в Нижний Новгород епископом Балахнинским...»
Епископ Балахнинский Пётр (Зверев). Фото: Wikimedia Commons* * *
В Нижнем Новгороде владыка поселился в Печёрском монастыре. Епископ Пётр служил неспешно, раздельно и громко произнося каждое слово. В воскресные дни служба продолжалась шесть часов, а в двунадесятые праздники – с пяти часов вечера до двенадцати ночи. Иногда епископ Пётр служил всенощные всю ночь. Несмотря на столь продолжительные службы, храм всегда был полон народа.
Недолго пробыл владыка в Нижнем. Вскоре он был переведён в Сормово – духовно окормлять семьи тех самых революционных рабочих. Удивительно, но и там владыка стал своим. Когда в мае 1921 года отец Пётр был арестован (его обвинили в разжигании религиозного фанатизма), рабочие объявили трёхдневную забастовку. Власти, испугавшись, пошли было на попятную, пообещав отпустить владыку, но чекисты в этот момент отправили отца Петра на Лубянку в Москву.
С Лубянки епископа перевели в Бутырскую тюрьму, затем – в Таганскую, потом – в Петроградскую… Однако в 1922 году ввиду народных волнений и настойчивых требований со стороны рабочих вернуть владыку чекисты освободили его. По выходе из заключения в январе 1922-го владыка Пётр был назначен епископом Старицким, викарием Тверской епархии.
* * *
В то время в стране началась антицерковная кампания «по изъятию церковных ценностей в пользу голодающих» – в действительности же кампания по разрушению церкви под предлогом сбора средств для оказания помощи голодающим. В ответ Церковь организовала свой сбор помощи для голодающих, и православные люди добровольно собрали больше средств, чем чекистские «коллекторы». Одним из активных участников по защите церкви от чекистских нападок стал и владыка Пётр. Каждый день он обращался к людям с проповедью о том, чтобы они помогали голодающим. Бывало, прихожане, слушая епископа, плакали и отдавали своё последнее. Он сам отдал в пользу голодающих все сколько-нибудь ценные вещи из храма.
– У нас они прост так стоят, – говорил он на все возражения. – Они лишние. Они не нужны. У нас, значит, они будут стоять, а там люди умирают от голода?
В ноябре 1922 года епископ Пётр вновь был арестован и отправлен в Москву, заключён в Бутырскую тюрьму, где ему предъявили обвинение в распространении воззвания «Возлюбленным о Господе верным чадам церкви Тверской», направленного «явно против всякого обновленческого движения в церкви и в поддержку контрреволюционной политики Тихона». Спецкомиссия НКВД приговорила епископа Петра к ссылке в Туркестан на два года – в посёлок Перовск (ныне Кызыл-Орда).
Ирина Картавцева писала: «О времени пребывания его в Перовске я не имею сведений, одно несомненно, что он там очень страдал от жары. Написала я ему одно подробное письмо о нашей жизни вообще и о церковной. Он в ответ прислал прекрасное письмо, к сожалению, оно уничтожено. Он знал, что я интересуюсь церковными делами, и многие из ему известных лиц в Белеве работают против обновленцев. В письме были такие слова: “Твердо помни, что обновленческое движение: 1) явление раскольническое, потому что отошло от единой истинной православной Церкви, 2) антихристианское, потому что нашло возможным молиться за еретика и врага Христова Толстого, и 3) просто безбожное, потому что принятое под покровительство партии, гонит всех верующих. И способ борьбы у них жестокий, насильнический. Несогласных с ними они арестовывают, выселяют и проч.”. Потом была такая фраза: “Теперешние христиане, христиане последнего времени, будут малочисленны, но по силе духа и веры будут приравнены к христианам первых веков”... Спрашивал он о нашей тетушке Сомовой, монахине Шамордина монастыря, интересовался её адресом и пошутил даже по этому поводу: “Забыл, как теперь называется, то «без-хоз», или «со-бес», (а монастырь тогда просто переименовали в совхоз)...”
* * *
В 1924 году владыка был освобождён, вернулся в Москву и был направлен патриархом Тихоном в Воронеж, в помощь престарелому воронежскому архиерею Владимиру (Шинковичу). Владыка Пётр стал воронежским викарием, а в 1926 году, после смерти митрополита Владимира, стал архиепископом Воронежским и Задонским.
При архиепископе Петре влияние обновленцев в Воронежской епархии резко упало. Началось массовое возвращение обновленческих приходов в православие. Во всех возвращающихся в православие церквях массы людей встречали архиепископа Петра крестным ходом.
Разумеется, всё это вызывало гнев обновленцев и курировавших церковь. В ноябре 1926 года газета «Воронежская коммуна» и вовсе призвала к расправе над владыкой. «Провести показательный процесс! – кричали заголовки. – Предать суду Петра Зверева!».
В ту же ночь к нему явились сотрудники ОГПУ. Но их уже ждали. Пока чекисты выламывали двери, отец Пётр сжёг вообще все письма и какие-либо документы, которые могли бы повредить людям.
В конце марта следствие было закончено. В обвинительном заключении говорилось: «Подъём церковнического активизма совпал с приездом в город Воронеж Петра Зверева, прибывшего в качестве управляющего реакционной церковью губернии… Имя Зверева послужило флагом при выступлениях воронежских черносотенцев…»
В итоге Коллегия ОГПУ приговорила архиепископа Петра к десяти годам заключения в Соловецкий концлагерь. Келейник владыки архимандрит Иннокентий, помогавший сжигать документы, был приговорён к трём годам заключения на Соловках.
* * *
Весной 1927 года архиепископ Пётр прибыл в Соловецкий концлагерь, где в то время чекисты собрали вест цвет русского духовенства. Владыку устроили на склад концлагеря, где трудилось одно духовенство: начальство лагеря особенно ценило то, что священники не воровали и не лгали, что позволяло доверить им любую ответственную должность в лагере. Соседями отца Петра по бараку стали: митрополит Курский Назарий (Кириллов), архиепископ Одесский и Херсонский Прокопий (Титов), епископ Печёрский Григорий (Козлов). В качестве поощрения за хорошую работу лагерное начальство разрешало архиереям служить литургии в церкви преподобного Онуфрия Великого – единственном храме Соловецкого монастыря, оставленном открытым для вольнонаёмных соловецких монахов.
В 1928 году на острове Анзер, где в бывшем Голгофо-Распятском скиту был устроен отдельный филиал лагеря, началась эпидемия тифа, который выкосил каждого второго заключённого. Людей хоронили в больших братских рвах-могилах, вырытых вблизи храма Воскресения Господня, и, чтобы не копать рвы по нескольку раз, трупы умерших туда складывали всю зиму, прикрывая слой за слоем ветками елового лапника.
В январе 1929 года заболел тифом и архиепископ Пётр.
Перед смертью он несколько раз написал на стене карандашом: «Жить я больше не хочу, меня Господь к Себе призывает».
Один из заключённых священников пошёл к начальнику 6-го отделения просить разрешения устроить торжественные похороны почившему и поставить на могиле крест.
Разрешение было получено, однако когда заключённые изготовили крест и гроб, то выяснилось, что тело владыки бросили в общую могилу, к тому времени уже доверху заполненную умершими. Вечером священники отправились к начальнику и потребовали исполнить данное им ранее обещание. Тот ответил, что общая могила по его распоряжению уже завалена землею и снегом и он не даст разрешения на изъятие из общей могилы тела архиепископа Петра.
Однако на пятый день стало известно, что это распоряжение лагерного начальства не было выполнено. Могила не была зарыта – её просто забросали еловыми ветками.
Заключённые тайно отправились к могиле. Три священника спустились в яму и на простыне подняли тело владыки Петра на поверхность земли. По рассказу присутствовавшей там монахини Арсении, «все умершие лежали черные, а владыка лежал… в рубашечке, со сложенными на груди руками, белый, как снег...».
Четыре человека копали в это время отдельную могилу напротив алтаря Воскресенского храма.
Священники расчесали волосы владыки, отерли лицо от снега и сосновых иголок и начали прямо на снегу облачать. Надели новую лиловую мантию, клобук, омофор, дали в руки крест, чётки и Евангелие и отслужили панихиду. Перед тем как вложить в руку владыки разрешительную молитву, все три священника расписались на ней...
Весной 1929 года по распоряжению лагерного начальства все кресты на Соловецких кладбищах были сняты и использованы как дрова. Более полувека могила отца Петра считалась утерянной.
* * *
Мощи священномученика Петра были обретены 17 июня 1999 года во время археологических раскопок.
