– Олег Валерьевич, ваша книга называется «Общество, или Дружество других». Когда слово «общество» получило значение «дружество»? Ведь у друзей должно быть нечто общее. Что?
– Спасибо за этот вопрос. Он помог мне сейчас залезть в «Словарь современного русского литературного языка» и увидеть, что он указывает слово «дружество» как устаревшее и приводит строки Пушкина к декабристам:
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы…
(«Во глубине сибирских руд», 1827)
Дело в том, что современное русское слово «общество» не имеет значения слова «дружество». Моя попытка предложить ввести его обратно в оборот и в связке со словом «общество» продиктована двумя другими лингвистическими фактами. Во-первых, к удивлению многих, современные сербский и хорватский языки не имеют слова, звучащего как «общество», хотя исторически имели те же лингвистические возможности, что и русский. Слово, звучащее примерно как русское «общество», есть в рукописях, написанных на сербском изводе церковнославянского языка XIII века, но для обозначения всех живущих в одной стране сербы сейчас используют термин «друштво» (хорв. društvo), а для обозначения небольшой группы людей, создавших товарищество с определёнными целями (например, союз ветеранов или общество филателистов), они пользуются словом «удружење». Во-вторых, Гавриил Бужинский, один из известных переводчиков эпохи Петра I, издавая в 1718 году книгу Пуфендорфа «Введение в гисторию европейскую», перевёл латинский термин Res publica как «общество», но для логичности изложения ему пришлось передать лат. Societas другим словом – «дружество». Для него это не было удивительно, так как Societas – это понятие римского права, обозначавшее товарищество, имущественное или коммерческое, созданное с конкретными приземлёнными или даже эгоистичными целями.
Когда мы говорим «у друзей всё общее», повторяя вслед за Аристотелем обычную поговорку на древнегреческом, мы подчёркиваем один аспект дружбы или общества – общность, лежащую в их основе. Но слово «дружество» подчёркивает другой аспект дружбы или общества: это то, что в такие отношения вступают «други», то есть буквально – о чём говорит сам корень слова! – люди другие и отличающиеся друг от друга, со своей индивидуальной неповторимостью и с разными, часто не сводимыми друг к другу интересами. В «Весёлой науке» Ницше есть афоризм о звёздной дружбе, где с претензией на философское прозрение утверждается, что друзья всё же настолько разные, что нам никогда невозможно понять друга. В русском языке это прозрение содержится в этимологии самого слова. Надо только прислушаться.
– Сегодня сложно обойтись без слова «общество». Со школы человек слышит о «первобытном» и «феодальном». Взрослея, узнаёт о «светском», «гражданском», а ещё о том, что общество бывает своим и чужим. Когда в русский язык пришло слово «общество»? И что оно обозначало? Почему в эпоху Екатерины Великой слово «общество» оказалось востребованным?
– В нашем нынешнем понимании слово «общество» – творение XVIII века. Именно тогда в наш язык вошло слово «общество» как понятный и распространённый термин. Эпоха Екатерины II пользовалась стратегией «языкового пуризма», то есть лингвистической чистоты, предложенной российскими учёными и литераторами ещё до неё. В отличие от эпохи Петра I, когда пользовались прежде всего заимствованиями из иностранных языков, тогда появились или закрепились в русском языке такие слова, как «флот» и «театр». В екатерининскую эпоху предлагалось пользоваться терминами из церковнославянского для обозначения новых феноменов, которые взгляд наблюдателя обнаруживал в российской жизни вокруг себя (или должен был бы обнаружить).
Олег Хархордин. Фото: из личного архиваТак, взяли церковные слова «общество» и «общежительство», которые часто обозначали киновии, то есть монастыри, живущие по общежительному уставу (с общими трапезами и работами, без обширной частной собственности отдельных монахов), и применили их к обозначению новых явлений жизни. Например: 1) всех людей живущих в отдельной стране под одними законами и одним правителем или 2) небольшого объединения людей с общими интересами, преследующих одну совместную цель. К концу XVIII века такие заимствования начала того века, как слово «социетет» (было и такое!), исчезли из русского языка.
– В чём состоит лексический прорыв начала – середины XVIII века на примере слова «общество»?
– В XVII веке словом «общество» очень редко пользовались. А в эпоху реформ Петра I это слово было затребовано в переводах с латинского и европейских языков того времени – чаще всего для обозначения того, что мы бы назвали сейчас «государство». Надо было как-то обозначить новую единицу действия – отчество или государство, ради которых, например, а не ради своего господина или суверена Петра I, солдаты в битве при Полтаве должны были сложить свои головы. Этот контраст красочно описал в речи Петра один из его главных идеологов Феофан Прокопович, хотя, конечно, мы не знаем, насколько Феофан вложил в уста Петра такие аргументы или тот действительно их произнес.
– Как связано «общество» и христианство?
– Первое вхождение слов, близких по звучанию, в древнерусский или церковнославянский язык связано, естественно, с христианством. Например, Словарь русского языка XI–XVII веков цитирует строки «Успенского сборника» XIII века как первое по времени упоминание «общества»: «Не бо ничьто же Троиця охудее, или уступить коли, или присности, или обьщьства или цесарства». Это было переводом текста на греческом, который можно на современный русский переложить так: «Ибо ничто не уменьшится в Троице: не будет конца ни вечности, ни общности, ни царствию». Смысл высказывания, как его можно реконструировать из контекста, заключается в том, что время не может повлиять на Троицу, – вечно будет всё так же сильно единение-общение Её трёх лиц (ипостасей), и будет Её господство над миром.
В зависимости от того, на словарную базу какого словаря мы смотрим, можно найти несколько «самых древних» словоупотреблений термина «общество». Это слово применялось для обозначения не только общности лиц Троицы, но и для, например, общности двух природ Христа. (И в последнем случае это не безобидное, хотя и немного странное для нас употребление термина «общество». Отрицая такую общность, после IV Вселенского собора от христианства отпали армянская и коптские церкви.) Но также употреблялось и для обозначения таинства причастия: разжевывая просфорку и запивая её церковным вином, верующий во время Евхаристии вкушал тело и кровь Господни и становился частью мистического тела Христова. Это таинство тоже называлось «обществом». В нашем языке остается термин «приобщение» для отражения идеи христианского причастия как становления частью тела Христова.
– Российские интеллектуалы в разные периоды XIX века искали «истинную общность», создавая кружки любомудров, славянофилов, западников. В книге упомянута статья лидера славянофилов Константина Аксакова о публике. Как он разделял «публику» и «народ»? И насколько он пионер в подобном подходе?
– Аксаков – лучший выразитель контраста между «обществом» в смысле «хорошего или светского общества», как мы его встречаем на первых страницах «Войны и мира» в изображении салона Анны Павловны Шерер, и «народом». «Публика» для него как заимствованный термин эпохи Петра – ещё презреннее, наверное, чем даже термин «общество». Он пишет: «Часто, когда публика едет на бал, народ идёт ко всенощной; когда публика танцует, народ молится… Публика говорит по-французски, народ – по-русски… У публики – парижские моды. У народа – свои русские обычаи… Публика спит, народ давно уже встал и работает. Публика работает (большею частью ногами по паркету); народ спит или уже встаёт опять…». Он, конечно, не пионер. Противопоставление учтивого общества и необразованных простолюдинов не тезис только славянфилов. Пишет о «двух Россиях», не понимающих друг друга, так как носят разную одежду и говорят на разных языках (например, в салоне Шерер – на французском), и такой западник, как Герцен. Но это ощущение, что есть «образованное общество», а есть «трудящийся народ», не российское изобретение. Будущий премьер-министр Англии Бенджамин Дизраэли написал в середине XIX веке роман «Две нации» о расколе британского общества на два совсем непохожих друг на друга класса, как говорили тогда. И ещё в начале XX века Бернард Шоу пишет пьесу «Пигмалион», весь комический эффект которой строится на попытках британского джентльмена научить девушку из лондонского предместья говорить и вести себя – как это делают если не знатные, то хотя бы приличные люди. Однако прежде всего у славянофилов мы видим тезис, что именно в трудящемся, не просвещённом, но зато истинно верующем народе заключена истина страны.
Обложка книги. Фото: издательство Европейского университета– Аксаков укоренил водораздел между «публикой» и «народом», присвоив каждой группе свои качества: публика – «почтеннейшая», народ – «православный». Эти слова как бы протоколируют права народа (априори крестьян) на «истинную веру»?
– Дело в том, что Аксаков, как и многие славянофилы, отрицал общность, созданную по модели societas, то есть товарищества, основанного на контракте о совместной деятельности. Страна, как и крестьянский «мир» (название «крестьянская община» укрепилось в русском языке несколько позже), должна основываться не на контракте, а на общности жизни – и потому прежде всего на вере. После наполеоновских войн сначала в Германии сложилось мнение, что у страны есть свой особый путь, Sonderweg. Страна не результат контракта, общественного договора. Присутствие французских войск в немецких государствах заставили немецкого учёного Иоганна Готлиба Фихте утверждать, что нация – это единство характера, эмоций, нерациональных порывов души. Истинное единство нации именно там. Когда вместе с немецким романтизмом и модой на немецкую идеалистическую философию эти идеи попали в Россию, поиск общественного договора, чтобы рационально устроить лучшее общество, стал казаться поиском неистинного, поверхностного единства. А запуск журнала «Христианское чтение» с переводами восточных отцов церкви в 1840-х указывал путь истинного единства: это была вера, основные труды которой можно наконец было прочесть и на русском языке.
– Пока славянофилы искали соборность, что думали об обществе западники, и какие модели мироустройства брали ориентиром?
– Западники исходили из того, что истинная Россия – в приобщении к универсальному прогрессу индустрии и науки, по которому идёт Европа, к развитию правового государства. Тут тоже требовали истинной России, но такой, которая соответствовала бы не христианской вере, а вере в универсальный прогресс. С появлением моды на социалистические идеи народники изобразили народ как хранителя истинной стихийной общинности русской жизни, которая должна была привести страну к лучшему будущему, минуя капитализм, но и освободив народ от уз христианства, держащего его в непросвещённой темноте. Ну а марксисты поместили истинную общность – освобождённый бесклассовый народ – в будущее, в соответствие с наиболее верной, по их мнению, научной доктриной. Поиск всех этих версий истинного единства стоял на пути укоренения представлений о том, что собраться вместе по контрактной модели лат. societas – как в англ. society, фр. société или нем. Gesellschaft – это способ решить свои проблемы. Такие предложения казались поверхностными, потворствующими эгоизму, уводящими от прекрасной цели.
– Что такое общество – стало понятнее. А когда в России пробудилась «общественность»? И чем она отличается от «общества»?
– После освобождения крестьян в 1861 году России понадобилось всё больше докторов, юристов, педагогов, агрономов, ветеринаров и институтов для их профессиональной подготовки. Дворянство потому перестало играть обычную для себя роль самого образованного слоя в России. Новое слово «общественность» потребовалось ещё и потому, что многие образованные разночинцы находились в активной оппозиции по отношению к монархии, в отличие от дворянства, которое, как казалось новым радикалам, пассивно поддерживает существующий строй. Этот неологизм появился ещё в 1840-х (термин «общественность» у Карамзина и Радищева означает «что-то общественное», а отнюдь не «активный слой общества»), но только к концу XIX века он стал обозначением главного двигателя российской истории. События 1905–1917 годов описывались и монархистами, и критиками режима как конфликт «общественности» и «власти».
Из-за позитивных коннотаций термина пришедшие к власти большевики взяли его себе на вооружение. Правда, содержание термина поменялось. Он стал означать прежде всего набор разрешённых властью «общественных организаций», которые служили «приводными ремнями» для политики партии, то есть помогали проводить её в жизнь. Во-вторых, общественностью начиная с 1930-х стали звать разные виды социального контроля – товарищеские суды, домовые комитеты, другие средства вмешательства контролирующего взгляда твоего соседа или коллеги в твою частную жизнь. В обоих смыслах термин приобрёл неприглядный смысл; и послесоветская жизнь вряд ли это исправила.
Заседание товарищеского суда. Фото: Рудольф Алфимов/РИА Новости– Когда в России появилось гражданское общество?
– Сам термин стал внедряться ещё при Екатерине II, но в XIX веке он так и оставался выражением из речи образованных классов. В XX веке, учитывая критику «буржуазного общества» в «Критике гегелевской философии права» Маркса (а немецкий термин Bürgerliche Gesellschaft переводится и как «буржуазное» и как «гражданское общество»), обсуждение этой концепции стало делом небольшой прослойки правоведов и специалистов по марксизму, которые знали о гегелевской концепции об оппозиции между гражданским обществом и государством. Мода на термин возродилась в конце 1980-х в Восточной Европе, где интеллектуалы типа Михника и Гавела описывали своё противостояние с властью в этих терминах. После бархатных революций 1989 года и наступившей эры недолгого идеологического господства либерализма в российских государственных документах в 1990-е термин этот употреблялся всуе всеми, кому не лень. И в народном восприятии это привело к тому, что цель развития страны многие стали описывать не как строительство коммунизма, а как «строительство гражданского общества». Однако на 2020-е поиск истинного единства России снова, похоже, отменил поиск цели, описанной с помощью так и не укоренившегося в РФ западноевропейского понятия. Спросите в кафе, баре или на улице про значение термина «гражданское общество», и, наверное, только 1 из 100 сможет вам ответить что-то осмысленное.
– К чему привело обобществление всего и вся в СССР?
– СССР сделал на словах общим и общественным очень многое, а общéние советских людей происходило для того, чтобы приобщиться к делу построения коммунизма и в конце концов построить светлое будущее о́бщения, почти что рай на земле. Обобществление привело к тому, что частно-предпринимательская деятельность рассматривалась как преступление, а части якобы общенародной собственности на деле контролировала армия мелких начальников, коим были вверены куски этой собственности в управление. Это привело к тому, что СССР стал тиранией мелких начальников, а не только Большого террора, как его называют в трудах историков. Ну и необходимость заниматься «общественной работой» после работы или параллельно с работой якобы на благо общества, а на самом деле для принуждения других к обычным правилам социалистического общежития почти, не оставляло пространства для свободной жизни в СССР. В результате отбили интерес к общественной жизни настолько, что возрождение интереса к совместному начинанию – дело сложное и сейчас.
– Общество не только содружество близких по взглядам людей, радеющих о всеобщем благе, но и агрессивная бездушная машина, которая может «давить», «осуждать», изгонять чужаков. Зная это, можно ли сказать, что поиски идеального общества себя дискредитировали и нужно менять фокус зрения?
– Фокус зрения поменять стоило бы действительно. По крайней мере в феномене общества надо подчёркивать не только «общизм» происходящего, ведь это слово самим своим лингвистическим корнем и так указывает на общность, общее и обобществление, но и «другизм», так сказать, и «дружество», то есть инаковость входящих в общество людей. Иначе общество рискует превратиться в монолит, или, если расшифровать греческие корни слова «монолит», во что-то единокаменное.
