«Опыт брака в Царстве Небесном возможен, опыт семьи – нет»

Семейные ценности – одна из распространенных тем проповедей в православных приходах. Между тем к  христианству эти ценности имеют самое опосредованное отношение

Манускрипт 950-955 годов, Библиотека Сан-Лоренцо, Франция.

Манускрипт 950-955 годов, Библиотека Сан-Лоренцо, Франция.

«Стол» публикует пересказ лекции из цикла «Проблемы христианской этики», прочитанной кандидатом филологических наук Давидом Гзгзяном в Свято-Филаретовском православно-христианском институте.

Брак или безбрачие?

Церковь в своей истории примерно с V века знает только одну альтернативу: или семья, или монашество. Не семья и безбрачие, а именно семья и монашество. Практика целибата, не совмещённого с принятием монашеских обетов, утрачена достаточно давно. В других известных духовных традициях мы наблюдаем практически то же самое. Причём если в христианстве существует равночестное отношение к браку и безбрачию (при необходимом признании, однако, пути безбрачия превосходнейшим), то во всех других практиках мы наблюдаем очевидные перекосы.

Например, в индуизме очевидно: если человек занят серьёзным делом, какой там брак! То есть духовное с браком совмещается очень тяжело. В буддизме, в принципе, тоже: если ты не можешь, то давай, но очевидное несовершенство этого пути там никто не скрывает. В конфуцианстве наоборот, поскольку это очень социально ориентированное учение. Какое ещё безбрачие? В Поднебесной не нуждаются в каких-то подозрительных бобылях и бобылках, которые непонятно чем заняты. Как они будут почитать предков? Они же сами должны продолжать эту преемственность.

В даосизме наоборот: даос и брак – это даже как-то смешновато, даосизм – достаточно эзотерическое движение. В исламе, почти как в конфуцианстве, какие-то там монашествующие никогда особенного почтения не вызывали. И уж тем более никому бы не пришло в голову учиться у них правде жизни. Добропорядочная жизнь – это семья, хороший дом и так далее. Есть там, конечно, радикалы (суфии, например). Но они всегда воспринимались как маргиналы, то есть считалось, что они, конечно, люди духовные, но тёмное это дело.

Путь безбрачия – изначально жертвенный путь. А путь брака – он ещё неизвестно, какой будет. Предполагается, что в нём тоже это должно быть, если он христианский. Но продиктовать какие-то обязательства христианам, даже тем, которые вступают в брак, достаточно сложно, если вообще возможно.

На пути безбрачия, если человек на него вступил, он уже слишком многим пожертвовал, потому что отказ от брака – это жертва. Но и этот жертвенный путь может не увенчаться большим успехом. Вступление в брак, конечно, тоже предполагает некоторую жертвенность, но она не христианского характера. Когда человек себя ограничивает тем, что по крайней мере не может прелюбодействовать, это тоже жертва, но жертва на уровне раннего Ветхого завета.

Ветхозаветный человек понимал лучше других, что вступление в брак, создание семьи, в особенности в тех условиях, чревато для христианских перспектив. Потому что слишком велико давление «плотских» обстоятельств. Человек безбрачный существенно свободнее: он принадлежит только себе и Богу. Понятно, он почитает родителей, но у него нет других обязанностей, а в браке они есть.

Пьетро Перуджино «Обручение Девы Марии».

Зачем христианин вступает в брак?

К знакомому мне священнику приходит пара молодая, неопытная. Выросли в церковной среде. Так вот они на совершенно, казалось бы, естественный вопрос: зачем вы решили вступить в брак, – дали бронебойный абсолютно христианский по форме ответ: «Ну как зачем? Чтобы служить Богу и Церкви». Батюшке стоило диких усилий сдержать пароксизм хохота в ответ, потому что звучит это крайне нелепо.

Может ли человек жениться или выходить замуж так, чтобы первое намерение у него было служить Богу и Церкви? Возможно, я окончательно разуверился в человеке и ничего не понимаю, но мне кажется, что первенствующим желанием здесь это быть не может. При том что желание это может быть достаточно высоким, благородным, чистым, но оно замкнуто в лучшем случае на этих двоих, в худшем и даже среднем случае – на себя, а уже потом на двоих. Когда исходный мотив такой, то для христианского содержания дальнейшего жизненного пути уже самим этим фактом создаётся проблемная ситуация.

Человек хочет преодолеть собственное одиночество, и это его первенствующий интерес при вступлении в брак. В самом этом мотиве нет ничего дурного, низкого. Причём речь идёт об одиночестве физическом, психическом. Это не экзистенциальное одиночество, которое Адам переживал ещё в раю. А вот психофизиологическое одиночество с давлением пола как стихии – это одиночество как следствие разобщённости, а разобщённость (онтологическая разобщенность людей, когда каждый сам за себя) – это последствие грехопадения.

В предполагаемом христианском браке (предполагаемом, потому что до сих пор не понятно, что это такое) в качестве рабочей гипотезы мы должны были бы видеть совмещение двух разнородных стихий и творческое созидательное движение духа. В какой степени этот примат духа соблюдается в среднестатистических семьях христиан? В минимальной.

Иммануил Кант, человек наблюдательный, тонкий, убеждённый аскет, считал невозможным совмещение занятий философа и семьи. Семья в данном случае – это излишество. Он не случайно помещал семью исключительно в правовой контекст. Кант даже выразился так, что это потом стало ходячим анекдотом. Семья, сказал он, это добровольное предоставление в пользование другого собственного тела в соответствии с договором. Это то, что в XX веке стали обтекаемо и политкорректно называть социальным партнёрством.

Кант, вообще говоря, был пионером правового отношения к браку. Обратите внимание, он фактически говорит о равноправии двух партнёров. Это гигантский шаг вперёд – во вторую половину XX века. Он предвосхитил идею брачного контракта. Ведь когда человек хочет размеренной, упорядоченной жизни, в которой всё на местах, в том числе его физиологическая составляющая, ему надо достичь соглашения с соответствующим партнёром. В жизни всякое бывает: пока ты молодой, кровь играет, бурлит. Но это когда-то заканчивается, жизнь входит в спокойное русло – и наступает время решать, как обеспечить мирное плавание на своей лодочке по спокойному руслу. Надо найти себе достойную партию. Никакого экзистенциального интереса такая позиция не предполагает. Это только кажется, что мужчине и женщине легко смотреть друг на друга как на человека. Это невероятно трудно, потому Господь и предостерегает: «Всякий, смотрящий на женщину с вожделением...». А как ещё смотреть? И женщине на мужчину тоже.

В браке приходится иметь дело с совмещением внешне несовместимых вещей. Если речь идёт о подлинной любви, угодной Богу, то это жизнь не ради себя, а ради другого. Торжество любви, конечно, выражается в том, что любящий переживает экстаз любви. Но он не ради экстаза любит. Любовь не может быть «ради». Одновременно брак предполагает необходимое присутствие эгоистического интереса, никто из нас от этого не свободен, потому что мы носители падшей природы.

Русская свадьба. Гравюра К. Вагнера по рисунку Е. М. Корнеева.

Можно ли воспитать христианина?

Некоторые христиане считают, что брак – это тоже служение Богу, которое, в частности, заключается в воспитании детей. Допустим, это так. Но как в таком случае контролировать этот процесс? Откуда ты знаешь, что у тебя получится? Что для тебя будет означать это самое служение? Даже воспитать достойного члена народа Божьего в ветхозаветном смысле была настолько непростая задача, что у благочестивой матери мог вырасти глупый сын. Упрекать в этом родителей сложно. По крайней мере в Книге Премудрости мы не найдём упрёка. Там говорится, что это стыд, сокрушение, позор, это несчастье. Тяжело жить родителю с сознанием, что его кровиночка – богохульник, кощунник. Какое тут служение? Если в этом служение, значит от того, что твой сын вырос глупым, ты оказываешься совершенно несостоятельным. Но ветхозаветная премудрость куда более щадящим образом относится к человеку. И таких выводов не заставляет делать.

Если у одних и тех же родителей двое выросли достойными людьми, а третий – дурак, то кто виноват? Родители? Они могут себе этого не простить никогда, они видят в этом свою вину и могут объективно не ошибаться: да, тут дали маху. Но где основания для того, чтобы предвидеть подобные ошибки? И поэтому объявлять главным своим служением чадородие, ссылаться апостола Павла, не договаривая до конца известную цитату («[Жена,] впрочем, спасётся через чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием» – прим. ред.), – это неправильно. Такого спасения, вообще говоря, у человека нет. Никто не оправдывается фактом производства потомства. И даже если потомство вышло удачным, не надо приписывать заслуги себе.

Рембрандт. Фрагмент картины "Возвращение блудного сына". Эрмитаж, Санкт-Петербург.

Благочестивый родитель, делающий всё необходимое для воспитания своего чада, – это из реальности Ветхого завета. Там можно просчитать усилия достаточно явно – усилия, необходимые для воспитания достойного члена общества. Просто нормального, с которым можно иметь дело. Это вряд ли специфически христианские качества. Они неотъемлемы от христианина, но не они делают человека христианином.

Что такое церковное воспитание детей – мы совершенно не понимаем. Потому что дети могут напитаться христианским духом только у Христа. Христиане работают на то, чтобы созидать со Христом реальность церкви, реальность присутствия Господня. Если дети попадают в эту реальность – там можно думать о том, что такое христианское воспитание. Пока воспитание – дело только родителей, это не более чем воспроизводство рода, хотим мы того или нет. В этом смысле христиане ничуть не отличаются от нормальных добропорядочных язычников. Христианскую специфику в этом мы обнаружить не можем.

Христиане не в состоянии поставить себе задачу воспитать достойных членов церкви. Это утопия. Члены церкви не воспитываются. Как говорил Тертуллиан, ими становятся, но они не выращиваются.

Существовала система античного греческого воспитания, она была блестящей и мало где пробуксовывала. Греция тысячу лет держалась на этом. Существовала римская патрицианская система воспитания, и она работала: что такое достойный патриций, люди знали. Мы можем себе представить воспитание благородного мужа по модели Конфуция. Понятно, идеал всегда отстоит от реальности, но это существовало. Христиане же не могут поставить себе задачу воспитать достойного члена своего сообщества, потому что это сообщество не поддерживается какими-то объективированными  усилиями. И оно не может воспроизводиться просто так. Здесь мы имеем дело с отверстой реальностью.

Если кто-то думает, что он фактом заключения брака (при том что оба члена будущей семьи христиане) «умножает» христианскую реальность, он глубоко ошибается. Он просто заключает брак. В этом браке теоретически может проклюнуться христианское начало, но для этого нужно соблюсти такие условия – волосы встанут дыбом. И ещё вопрос, насколько апостолы заслуживают иронической улыбки, когда говорят Спасителю: «Если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться».

Можно ли оправдать сексуальный акт?

Однако и не жениться (или не выходить замуж) иногда бывает не легче. Люди живут с пронизывающим их полом, который даёт о себе знать непрерывно. Иногда дьявольски сильно, но, как правило, латентно. Пол – это грубая сила, которая толкает тебя к другому полу.

Бердяев, пожалуй, единственный православный мыслитель, который дал себе труд углубиться в мистику пола, чтобы найти оправдание для человеческой сексуальности. Он поставил вопрос прямо: может ли быть оправдан сам сексуальный акт? И фактически ответил на него отрицательно. Причём не только созерцательно, но и в своей личной жизни: они с женой на несколько других основаниях повторили опыт Иоанна Кронштадтского. Никаким чадородием – Бердяев абсолютно прав – сексуальность не оправдывается, никакими естественными позывами тем более. Не оправдывается и их мнимым воцерковлением, когда дается санкция на то, чтобы делали это только эти двое друг с другом. Ничем это не оправдано на самом деле.

Единственное оправдание сексуальности можно найти в опыте открытости, откровенности, опыте доверия другому себя как существа ущербного, имеющего нужду в другом и открывающего в этом смысле свою наготу. Я, честно говоря, никаких других возможностей не вижу.

Хотя в Царстве Божьем не женятся и замуж не выходят, всё-таки опыт любви, открытости, самопреодоления, жертвы ради другого там не может пропасть. Поэтому опыт брака в Царстве Небесном в каком-то виде можно предположить, а вот опыт семьи – нет. Потому что семья это – удел только «ущербных» людей, то есть тех, у кого есть некий ущерб, недостача, связанная с одиночеством. Отличие брака от семьи в том, что в семье нет эсхатологического, а в браке оно должно быть.

Семью, впрочем, можно воцерковить, считать частью церкви – и в этом смысле она будет «малой церковью». У нас же происходит строго наоборот: семья становится самодостаточной церковной единицей, объявляемой «малой церковью». Но отрывать семью от церкви неправильно.

Зачем мужчинам женские гормоны?

Каждый человек – носитель неравновесного соотношения мужского и женского. Это теперь даже чуть ли не физиологически подтверждается. Мужчина с исключительно мужским гормональным составом – это чистая аномалия, откровенный гомосексуал, который по природе будет ориентирован только на гипермускулинный облик. То же и у женщин, правда, встречается это реже. Таким образом, даже на гормональном уровне мы все – очень хрупкое равновесие мужского и женского. Равновесие, но не равноправие. Конечно, у мужчин больше мужского, у женщин – женского. Но мужское может существовать только относительно женского, и наоборот.

Точно так же и в духовной сфере: нельзя представить себе женщину в чистом виде и мужчину в чистом виде – они друг другу будут не нужны. Можно предположить, что в браке женское в женщине «общается» с женским в мужчине и достигает своей полноты, а мужское, соответственно, с мужским.

Сейчас  уже есть опыт длительного наблюдения за гомосексуальными парами. Удивительное дело: люди в них зациклены на себе существенно больше, чем гетеросексуалы. То есть никакой самоотдачи, жертвы ради другого тут в принципе не наблюдается, и в этом смысле какое-то устраивающее друг друга партнёрство там представить можно, а вот единство, союз – особенно не получается.

И мужчина, и женщина поставлены на то, чтобы своим союзом воспроизводить в себе те качества, которые делают человека похожим на Бога. В тексте Библии в первой главе книги Бытия рассуждение об образе Божьем следует прямо за стихами о сотворении мужчины и женщины именно как начал. То есть этот священный союз мужеского и женского – символ двоякой взаимной открытости – создаёт духовное основание для того, чтобы человек мог быть похожим на Бога. При всём том, что в Боге нет мужского и женского.

Брак может быть источником вдохновения как раз своей компенсаторной и стимулирующей функцией. Брак может убедить человека в том, что его ущербность очевидным образом компенсирована: вот плоть от плоти моей и кость от кости моей, вот моё «я», хотя и совсем другое «я», человек торжествует, оттого что его стало существенно больше. Брак может всё это дать, но ценой существенного напряжения. Здесь не должно быть путаницы между данностью и заданностью. А у нас стереотип: люди венчались – значит, оно уже есть.

Читайте также