Шёл 1991 год… Во всех бывших республиках СССР принимали законы о реабилитации жертв политических репрессий, позволявшие возвращать пострадавшим ненационализированное и немуниципализированное имущество (фактически речь шла только о постройках в сельской местности). Дине Николаевне о ту пору прислали письмо: претендует ли она на дом, принадлежавший её репрессированному отцу-священнику? Вопрос сопровождался пояснением, что именно в этом доме находится единственный в деревне детский сад, и предложением: согласитесь, пожалуйста, на денежную компенсацию. Она согласилась –и получила показательно скромную сумму. Через много лет её внучка Анастасия приехала в ту деревню на Украине. Оказалось, что детский сад находится в другом доме, а небольшой дом прадеда кто-то приватизировал. «Если бы бабушка знала правду – возможно, иначе ответила бы, – говорит сегодня Анастасия. – Для неё это был не просто отчий дом, в котором она родилась. Этот дом был свидетелем трагедии её жизни: оставшись сиротой в 9–10 лет, не понимая причин происходящего, бабушка по-детски обижалась на родителей, ведь ей казалось, что они её бросили». Это незамысловатая история о неслучившейся справедливости, о цепочке полуправды, в конечном итоге – о времени, которое мы упустили. В этом году страна может отмечать 30-летие начавшейся приватизации, которая, по идее, должна была породить класс ответственных собственников на всём пространстве бывшего СССР. Породила или нет – давайте оставим вопросом, заметив, впрочем, что даже городская земля под нашими многоэтажками до сих пор нам не принадлежит: доля публичной и государственной собственности в экономике России, по данным ФАС, продолжает довлеть надо всякой другой. Но интересно, что 30 лет назад существовала развилка: приватизация или всё-таки реституция? В 1993 году, после выборов в первую Думу, фракция «Союз 12 декабря», возглавляемая Александром Брагинским, отдельно обсуждала с Гайдаром план «системной декоммунизации» в стране, предусматривавший процедуру реституции – к тому времени уже совершившейся в большинстве восточно-европейских стран. Смысл плана сводился к тому, что государство должно помочь Дине Николаевне, а также миллионам формально не репрессированных, но при этом раскулаченных, ограбленных, лишённых всего людей вернуться в свои дома, получить свои вещи, обрести свою землю. И только после этого искать кого-то нового во владельцы. Недолго поколебавшись, Гайдар заметил, что времени на это нет и «все всё давно забыли». Уже уйдя в отставку, в книге своих мемуаров Ельцин напишет: «Скорее всего, это была ошибка, (...) землю надо было вернуть потомкам владельцев». Реституция будущего С внезапным прозрением первого президента России – что удивительно – до сих пор согласятся немногие. Что приватизация оказалась чем-то нехорошим – это, пожалуйста, признаём. Но выход видится, как правило, «обратно в Союз», а нехоженая тропа реституции заросла бурьяном контраргументов – один борщевитее другого. Почему реституция невозможна? Ни тогда, ни сейчас, ни вообще? Почему везде возможна, а в России – нет? Спектр возможных взглядов на этот счёт был наглядно предъявлен на тематической дискуссии «Русского университета». Во-первых, говорят, этот путь породит слишком много споров и конфликтов. Собственники начнут забирать дома у детских садов и невинных поликлиник, а, кроме того, уже и у новых собственников, возникших после приватизации. Второе раскулачивание!
Главред журнала “Закон” Александр Верещагин. Фото: Сергей Гуриев/youtube.comЭта мысль очень удобна государству, так как опирается на несусветный фантом, будто за тридцать лет у нас и правда большая часть имущества ушла в частные или общественно полезные руки. Куда ни кинь – библиотека или чужое имение! «Но только по официальной статистике, в России 80 % земель сегодня находятся в публичной собственности (принадлежат государству и муниципальным образованиям), тогда как до революции – примерно треть была публичной, а всё остальное – частным, – рассказывает Александр Верещагин, доктор права, главред журнала “Закон”. – Это значит, что есть десятки процентов тех же земель (включая земли городов), которые могли бы быть безо всяких конфликтов возвращены государством законным владельцам. И в целом ситуация такова: поскольку ограбление населения в советские годы было колоссальным, до сих пор остаётся огромное количество “беспроблемного” имущества (движимого и недвижимого), вернуть которое ничто не мешает, кроме наличия воли». Хорошо, скажут вам, но это не решает другой проблемы: кому-то что-то вернут, а кому-то – не вернут, только потому, например, что на поле его прадеда теперь частное вертолётное поле или чужая агроферма. Тут уж либо «всем всё», либо «никому ничего», потому что непонятно, как поступать в проблемных случаях. «Да, действительно, щадящий вариант реституции, скорее всего, будет предполагать обязательную передачу наследникам только того имущества, которое находится в публичной собственности, не затрагивая интересы новейших собственников, – замечает Александр Верещагин. – Но это не мешает государству предусмотреть какие-то компенсации тем, кто не успел получить своё до приватизации 90-х. При этом основной мой тезис такой: даже частичная реституция лучше, чем вообще никакой. Если удастся восстановить справедливость хотя бы на один процент, это будет лучше, чем полное отсутствие справедливости, потому что между единицей и нулём разница качественная, а между единицей и двойкой, семёркой и так далее – только количественная. Начав процесс реституции, мы сделаем по крайней мере две вещи: назовём большевистское ограбление злодеянием – раз, это поможет нашей исторической памяти, и признаем право частной собственности священным – два, это весьма поможет нашей экономической жизни». Тем, что кого-то после реституции может терзать здоровье соседской коровы, сложно оправдать отказ от всякой справедливости. После этой реплики обычно возникает третий аргумент «против»: плохое качество наследников или – на худой конец – их непомерное количество. Мол, непонятно, кому отдавать, а даже если отдашь – ну куда эдакому городскому жителю деревенское поле! Станет он за него отвечать?! Умеет ли за трактор сесть? «Чтобы определить порядок наследования, можно использовать, например, закон Российской империи, касающийся наследования по закону в нераздробляемых имуществах, – рассуждает Александр Верещагин. – Он ориентировался на принцип майората с соблюдением некоторых нюансов и в целом вполне применим. Это вопрос процедуры: её можно обсуждать и установить».
Николай Бобринский. Фото: youtube.com«Что касается ответственности собственников, то нельзя на основе “неподобающего морального облика” лишать человека имущества, принадлежащего ему по праву, – поясняет юрист Николай Бобринский, московский муниципальный депутат округа Раменки. – Если человек не сможет содержать возвращённое ему имущество, то обанкротится в обычном порядке, и эта собственность уйдёт обратно государству – здесь нет ничего предосудительного, по крайней мере всё происходит по закону. В отдельных случаях можно предусмотреть какие-то способы поддержки тех собственников, которые захотят всерьёз отвечать за “неликвидные” активы, возрождать далёкие территории и земли. А что они будут горожанами – так и помещики многие, и позже крестьяне большую часть года жили в городах, это не мешало им иметь свои наделы и отвечать за землю». Устав от спора, критики реституции обычно обращаются к вечному – тому, на что не ответишь рациональным доводом и что превыше всякого разумения. Да, в этих восточных европах какие только права не соблюдаются, какую только справедливость не поминают. Но мы-то знаем, что есть нечто выше справедливости: милость и милосердие. Нужно простить всех обидчиков. Нужно забыть всё, даже если ещё не забыли, как полагал Гайдар, и жить с чистого листа, радуясь миру «без репараций и контрибуций»... «У меня в этой связи простой вопрос: вот есть российское государство, унаследовавшее от СССР огромный массив награбленного. Кого тут прощать? –рассуждает Николай Бобринский. –Почившую советскую власть? Коллективный российский народ? Так пусть этот народ посредством своего парламента выскажется: насколько законно то, что наследники до сих пор не имеют права на имущество предков? Я не исключаю того, что кто-то захочет сделать широкий жест: всё оставить казне. Но такая щедрость должна быть возможностью, а не обязанностью».
Священник Георгий Кочетков. Фото: psmb.ru«Невозможно милосердно смотреть на то, как попирается правда, а без правды, в конце концов, нет нашей истории, – отвечает свящ. Георгий Кочетков. – Большевистская экспроприация была беззаконной, и практика её – чудовищной; реституция здесь расставляет точки над i, она как-то выстраивает нашу этику, мы понимаем, как дальше бороться с неправдой, коррупцией, с чем угодно ещё. Надо начинать с базовых вещей, нужно всё поставить на своё место. Конечно, возможны спорные случаи, когда всё отдать уже не получится, не получится всё вернуть, но можно хотя бы отдать десятину, хотя бы десятую часть того, что человек имел. Этот акт правды как раз и открывает дорогу милосердию». Бери и помни Но воз и ныне там, скажете вы: никакая заря реституции, как кажется, не брезжит над нашим Отечеством. Можно ещё как-то объяснить тот факт, что государство не торопится поднимать вопрос: одна передача столичной земли в частные руки нанесёт немалый урон его налаженной под советские рельсы жизни. Но ведь и граждане безмолвствуют. Кто-то свято верит, что ему всё дала советская власть (квартиру получил, шесть соток, потом машину купил – а упущенную выгоду чего считать!), кто-то вообще ничего не помнит о собственности предков. И только слышатся то тут, то там жалобы на «отсутствие правовой культуры», «бесхозяйственность», а то и вовсе «отсутствие образа будущего». Мы мало вглядываемся в истоки всех этих неустройств. Малая финансовая грамотность, скажете вы? Так откуда же ей взяться, если полвека людей приучали к «добровольным финансовым займам»? Низкая правовая культура? Вот вам пример: в 1951 году к Сталину обратились руководители прокуратуры и юстиции, закалённые за годы репрессий. И с чем обратились? Призывали пересмотреть нормы наказания за «хищение госсобственности», за которое полагалось 7 лет лагерей минимум. Под обращением живые примеры: мать несовершеннолетнего ребёнка, отправленная в лагерь за «хищение» горсти риса, или ветеран, получивший срок за то, что откусил кусок хлеба на хлебозаводе, где работал… Уважаемые прокуроры, далёкие от милосердия и гуманизма, считали все эти дела не вполне правовыми. Ответа на их ходатайство не последовало. И с собственностью то же самое: не имеем, не храним, не плачем. Если количество репрессированных ещё как-то пытаются подсчитать (ориентируясь на формальный показатель – арест, заключение или расстрел по 58-й статье), то количество вот этих людей, выгнанных из собственного дома, лишённых средств к существованию, а потом невовремя откусивших от буханки, фактически неизвестно. Об этом на последних «Банных чтениях» издательства НЛО говорил профессор НИУ ВШЭ Олег Хлевнюк.
Профессор НИУ ВШЭ Олег Хлевнюк. Фото: ПостНаука/YouTube– У нас есть представление, что «государственное насилие» должно быть как-то сконцентрировано в одном-двух пунктах: арест такого типа, статья такого-то номера, в то время как насилие пронизывало все поры общества, – пояснял Олег Хлевнюк. – В СССР невозможно отделить «невинно осуждённых» от «мелких мошенников». Скажем, так называемых кулаков в определённый момент отправляли в лагеря по статье за спекуляцию: как правило, этих людей нет ни в каких списках «пострадавших от советских репрессий», они – просто экономические преступники. Но ведь ясно, что мотив их преследования был политическим. Многие нормальные социально-экономические отношения в сталинские годы были криминализированы (например, переход на работу с одного завода на другой). За «нарушение трудовой дисциплины» и «несанкционированный уход с работы» в 1940–1956 годы было осуждено 16 млн человек! Для сравнения: по 58-й статье осудили 4 млн. А ведь были ещё и «самораскулаченные»: то есть люди, которые оставляли своё имущество якобы добровольно, опасаясь возможных преследований». Численность их кто уследит?.. Никакому исследователю, вероятно, это не под силу. Но где нет места общей статистике, есть место частным примерам и личной памяти. Знание о том, чем владел твой предок и чего лишился за весь ХХ век, видимо, должно стать предметом личной «гигиены памяти» – без чёткого ответа на эти простые вопросы сложно говорить о какой-то почве под ногами, а тем более о жизни на русской земле. – Пусть государство пока ничего не думает о реституции, это не мешает нам помнить о своих, – рассуждает Дмитрий Каштанов, директор «Бюро генеалогических исследований». – Каждый может стать старшим в своём роду, взявшись навести порядок в памяти о пути своей семьи в ХХ веке, потому что старший – это тот, кто отвечает за этот порядок. В конце концов, именно такая ответственность рождает уважение детей к своим родителям: реституция – она не столько про прошлое, сколько про будущее.
