22 июня – день скорби, который изменил жизнь – 2

«Стол» продолжает публиковать воспоминания людей о том, как  22 июня 1941 года – мир раскололся на две части

Мобилизация. Колонны бойцов движутся на фронт. Москва, 23 июня 1941 года. Фото: 	Анатолий Гаранин / РИА Новости

Мобилизация. Колонны бойцов движутся на фронт. Москва, 23 июня 1941 года. Фото: Анатолий Гаранин / РИА Новости

Первую часть читайте здесь

Воспоминания Владимира Витальевича Буданова: 

– Отец взял отпуск, и мы поехали в Ростов к дяде Володе, родному брату отца. Дядя Володя работал руководителем донских рыболовецких предприятий, жил в достатке, у него машина была «М-чка», дома была чёрная икра. Мы сидели за круглым столом, ели, когда около двенадцати по радио сообщается: «Внимание, внимание, ждите важное сообщение».  Мы ждём, никто такого не ожидал.  «Слушайте выступление Молотова. Внимание, внимание, сегодня в 4 часа утра фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз. Бомбили: Севастополь, Керчь, Киев».  На третий день дядю Володю забрали на фронт. У военнообязанных уже повестки лежали на руках. Наутро у него уже была повестка на столе.  Проводили мы дядю Володю, смотрели через забор, как его отправляли на фронт. А через три месяца он пропал без вести. Отец тогда взял билеты на пароход обратно в Мариуполь, прервал свой отпуск, так как, по законам военного времени, все должны находиться на своих рабочих местах, и мы поехали домой. Отец пошёл на работу, мы в школу. Пошли мы в школу, а нам сказали: «Школа закрыта, война началась, никакой учёбы не будет, все школы будут заняты под госпитали, идите домой, отдыхайте».

В октябре 1941 года немцы уже вошли в Мариуполь. Объявлено было военное положение, все должны были занять свои рабочие места, 12-часовой рабочий день. Мы должны были эвакуироваться. Отец был старшим мастером прокатного стана. Он разобрал прокатный стан, погрузили всё на эшелоны и отправили на Урал. А мы должны были где-то на второй день эшелоном уехать. Мы собрали все вещи, уже машина должна была подойти, а её нет. Пошли с отцом получать деньги отпускные, а касса закрыта, бумаги летают вокруг заводоуправления; не получили денег и вернулись домой. Уже узлы у нас с вещами-документами были связаны, а нам говорят, что немцы уже в город зашли.  Была введена карточная система, а когда немцы заняли Мариуполь, никто уже нас не кормил: живи как хочешь. Меняли вещи, отец и мать ходили в село, меняли одежду на хлеб, на мясо и так далее. 

Из воспоминаний Владимира Ивановича Костюкова: 

– В 1938 году у родителей родился мальчик Вовочка, а ещё через два года сестрёнка Вера. К несчастью, им мало отмерено было жизни. Володя скончался, когда ему было 1,5 года, а Верочка умерла всего в 9 месяцев. Родные ещё не отошли от горя, как беда грянула на всю страну: 22 июня 1941 года началась война.  Тогда у неё не было имени. Некоторые мужики говорили, что всё кончится быстро, как в Финскую кампанию. Ещё никто не знал, что это Великая и страшная Отечественная война. 

Отца призвали на фронт почти сразу, в июне. Перед уходом он просил маму дожить до смерти в их доме, даже если он погибнет и не вернётся с войны. Мама на шестом месяце беременности осталась одна с пятью маленькими детьми.  В Геническ война пришла 16 сентября 1941 года. Фашисты заняли город и почти сразу учинили массовые расстрелы, грабежи и насилие. Только в противотанковом рву, на северной окраине города, было расстреляно 975 человек, 100 из них были детьми. За годы оккупации погибли 1 533 жителя, а 2 052 геничанина угнали на каторжные работы в Германию. А ведь это почти четверть населения нашего городка!

По рассказам родных, в Геническе в гитлеровских войсках кроме немцев были итальянцы и румыны. Самыми страшными для местного населения были последние. Всё, что попадалось им под руку, выгребалось из дворов. Итальянцы были чуть помягче. А немецкие солдаты оказались самыми умеренными и не так издевались над местными.  Вообще война Геническ сильно потрепала. Он несколько раз переходил из рук в руки, его бомбили то немцы, то Красная армия.

В те страшные дни мама на восьмом месяце беременности с пятью детьми пряталась от снарядов в глубоком подвале дома, который перед войной вырыл отец. Три недели артиллерия с обеих сторон «утюжила» город.  В один из таких дней под разрывами бомб у мамы начались схватки. Когда терпеть уже не было сил, мама попросила Валю сбегать в больницу за врачом, а ведь сестре тогда не было ещё 14 лет!  Земская больница располагалась недалеко – через огороды метров 150 от дома. Когда Валя добралась до неё, оказалось, что больница уже была занята немцами. Бог знает как она объяснила им причину своего появления, но, на удивление всей семьи, к нам в дом пришли два врача-немца. Они подняли маму из подвала, осмотрели её, послушали и сказали: «мутер гут», а «киндер капут». Я, видимо, затаился во чреве и совсем не прослушивался. Но после каких-то инъекций и манипуляций я всё же появился на свет, вскрикнул и задышал, а мама потеряла сознание. Тогда медики сказали: «киндер гут», а «мутер капут». Надо отдать им должное: несколько дней они по очереди дежурили у маминой постели, пока она не поправилась.  Вот так днём моего рождения стало 8 октября 1941 года. Позже меня тайком крестили с именем Владимир – в честь умершего в младенчестве брата. Мама говорила мне, что я должен прожить за себя и за Володю. 

Пока город жил под немцами, там было очень много пленных советских солдат. Ежедневно их гнали колонной на работу по центральной улице. Мама не могла на это спокойно смотреть, ведь где-то точно так же мог брести по пыльной дороге в рваной гимнастёрке наш отец. Дома был большой двухведерный казан. Мама стала варить похлебку и в двух вёдрах на коромыслах выносила её на дорогу. Когда мимо шли пленные, она эту похлёбку наливала им в котелки. Так продолжалось некоторое время без всяких последствий. Солдаты уже привыкли к этому и были очень благодарны маме за подкормку. Но в один из дней при очередной раздаче еды к маме подбежал немецкий конвоир с автоматом, дал очередью в землю перед ногами и прогнал её, дав понять, что если она будет продолжать это делать, то он её расстреляет. Ясно, что, имея на руках уже шестерых детей, она не могла больше рисковать. 

Всю войну она оберегала всех нас, как курица-наседка своих цыплят под крылом. При бомбёжках мама вывозила нас за город в степь на подводе, запряжённой коровой. Там мы прятались в большие соломенные скирды. В одну такую эвакуацию из города в степь мама и сёстры вырыли яму и спрятали там домашний скарб, присыпав его землёй. Вернувшись домой, увидели, что в хате побывали мародёры. Они вскрыли полы, искали наживу. Не найдя, вышли во двор и без труда – видно, опытные – нашли наш тайник. Выскребли всё подчистую. Семья осталась без обуви, одежды и некоторой домашней утвари.  Так что бывало и голодно, и холодно, но мама сберегла нас всех.  Геническ освободили воины 993-го стрелкового полка 263-й стрелковой дивизии под командованием майора И.Т. Кваши. Это случилось 30 октября 1943 года – мне едва исполнилось два годика.

После изгнания оккупантов город ещё пять месяцев жил наряжённой прифронтовой жизнью. Из-за нехватки продуктов семья испытывала невыносимые трудности: себя и скот кормить было нечем, не хватало одежды и обуви. Мы буквально боролись за выживание. Все, кто мог, работали в колхозе «Волна Революции». Валя стала трактористкой, Надя и Коля трудились в полевой бригаде, а Лида – в садоводчестве. Люба была дома на подхвате, помогала в хозяйстве. И я, как только научился крепко ходить и что-то соображать, стал ей помогать. Нянчиться со мной было некому. Детство моё оказалось коротким.  После окончания войны мы ещё долго ждали возвращения отца. Маму тогда наградили орденом «Мать-героиня», и я, не понимая за малостью лет, что это за награда, цеплял её на грудь и с гордостью ходил по двору.

Воспоминания Василия Егоровича Бобылёва: 

– Начало войны, мне 17 лет. Трое старших братьев ушли на фронт. Меня райком комсомола направил на курсы радистов, после этого работал смотрителем телефонной линии в бурятском селе Голуметь в 75 км от Черемхова. На монтёрских «когтях» надо было подниматься на опоры, преодолевая боязнь высоты. На день давали лишь 400 грамм хлеба, и тот не всегда доставался. Мой рост – 189 см, крупное телосложение. (На войне у кого рост был 190 см, давали увеличенную порцию, а мне сантиметра не хватало, и я жил впроголодь). Голод и зима погнали меня с работы к родителям, в Карай, но – главное –  я хотел на фронт и думал перед этим с ними проститься.  За самовольный уход с работы надо мной состоялся суд. Дали мне три месяца колонии. Отправили под Иркутск в Мегет, где я рыл канал для осушения болота.

По окончании срока колонии я вернулся в Карай. В 1942 году, в ноябре, меня призвали в солдаты РККА, в Монголию, на станцию Улан-Цирик (в переводе – Красный Солдат) около Маньчжурской границы. Обучался военному делу в 189-м артиллерийском полку. Далее полковая школа и рытьё противотанкового рва в Монголии. Земля была твёрдая, словно цементированная, кирка откалывала лишь жменьку земли. При такой нагрузке и плохом питании заработал истощение организма и врачебной комиссией в январе 1943 года на три месяца был отправлен на поправку домой. Но уже в феврале был снова отозван на службу в Монголию, где вскоре вошёл в команду для отправки на фронт. С 1943 года на фронте. Воевал на 1-м Белорусском фронте у К.К. Рокоссовского. Потом под командой Г.К. Жукова принимал участие в боях за овладение Варшавой. И уже у генерала Чуйкова в отдельном танковом полку воевал за Берлин. А после капитуляции Германии продолжал службу в той стране до 1947 года.

* * * 

P.S. Дорогие читатели «Стола»! Чем дальше от нас события Великой Отечественной войны, тем больше мифов и легенд вокруг неё создаётся, тем больше забывают про конкретных людей, чьи жизни были навсегда перечёркнуты войной. Если у вас есть воспоминания ваших родственников о годах войны или если вы сами хотите написать историю ваших дедушек или бабушек, присылайте их к нам, в редакцию медиапроекта «Стол».  

Читайте также