«Стол» вспоминает самые важные фрагменты из интервью одного из самых ярких российских музыкантов и актёров.
* * *
У меня есть два страшных воспоминания из детства. Я в 4,5 года замолчал, а когда стал разговаривать, сильно заикался. В нашем дворе были логопедические ясли. И мама отдала меня в эти ясли. Ничего там страшного со мной не делали. Но это было самое страшное воспоминание: решётка забора, я за этой ней, и моя дорогая мама в красивом платье уходит, оставляя меня. И вот я плачу и кричу, не могу понять, почему она уходит.
И второе. Когда меня отдали в пионерский лагерь, я тоже не мог понять: как это мама могла так со мной поступить – отдать меня каким-то чужим людям, а сама осталась дома?
* * *
Когда мне было 5 лет, я украл деньги, и мы пошли с товарищем покупать пистонные пистолетики. Мама, конечно, об этом узнала. Она взяла меня за руку, повела в «Петровский пассаж» и сказала, чтобы я отдал продавщице пистолетик и сказал, что я украл деньги. Я, конечно, ничего этого не произнёс, но у меня были ручьи слёз, и я этот случай запомнил на всю жизнь.
* * *
Знаете, как меня в школе звали? Мамон Чугунная голова. Потому что я с разбега в четвёртом классе пробивал физкультурный фанерный шкаф головой насквозь. А в 7-м классе сшил себе из простыни белые брюки-клеш и на выпускном вечере перед учительницей биологии выплясывал назло. На улице я любил со всего размаху влететь в рекламную тумбу. Все подбегают: что случилось, ты порядке? А я вскакиваю и убегаю.
* * *
Я рос на Большом Каретном, и у нас было принято в начале 1960-х – выходили во двор ребята лет по 20 вечером, стояли, курили – и разговор часа на два. И вот в том числе, наверное, Высоцкий там стоял, он как раз в те годы там жил.
* * *
Когда мне было лет 16, бывало, мама мне говорила: «Ты не мог бы сегодня переночевать у приятелей? Мы хотим с папой остаться одни». Ей уже было под 65. Свет этой удивительной любви озарял всё моё детство.
* * *
В 1965 году я надевал очки, к дужке привязывал цепочку от унитаза, накидывал её на ухо. Вокруг шеи у меня было махровое полотенце. Отец ездил в командировку в Венгрию и привёз оттуда красивые кожаные туфли. Тогда обуви не было хорошей. И эти туфли были на три размера велики мне. Я очень сильно завязывал шнурки, чтобы обувь не спадала. Сшил себе из простыни белые брюки. И вот так я шёл по улице Горького в 14 лет. Весь дрожащий: вот я модный.
* * *
Мы покупали бутылки с газированной водой, садились на Пушкинской площади на тротуар, что было уже очень сильным знаком протеста. Взбалтывали эти бутылочки с газировкой, набирали в рот воды и плевали в проходящих людей. Один дядечка подходит и говорит: «Ребята, зачем вы это делаете?». «Чтобы вывести обывателя из состояния бездумной спячки», – отвечали мы. Это у нас был такой лозунг. Чтобы быть не как все. Вот где черти – я самый модный, самый крутой, особенный. Почему так? Потому что внутри пусто.
* * *
Мама, любя меня очень сильно, хотела, чтобы я учился жить сам. И в результате, ребята, когда я женился в первый раз в 21 год, я умел всё: штопать, стирать, готовить, убирать квартиру, строгать, прибивать, чинить. Не то что мама сидела со мной и учила меня всему – она выбрасывала меня в жизнь. Так и с Богом. Иногда Он как бы оставляет нас. Зачем он это делает? Для нашей пользы.
* * *
Раньше были холодильники, которые закрывались на ключик. Многие тогда жили в коммунальных квартирах. Но у нас была отдельная квартира. Когда я в 16 лет окончил школу и месяц-другой по улице шастал без дела, мама закрыла холодильник на ключ. Я на третий день пошёл работать. Так было жрать охота. Без всяких нотаций.
* * *
Пошёл работать в Институт атомной энергии (чтобы откосить от армии) в отдел научно-технической информации, где стояли маленькие печатные станки. И стал учиться на печатника. Меня оттуда скоро вышибли, потому что я попутно занимался фарцовкой – обменивал русские армейские сапоги на импортные батники и джинсы. И меня «замели» за это занятие. В Курчатовском институте, который был режимным объектом, на меня какой-то полковник кричал: «Ты предал Родину». И стучал этими сапогами прямо по столу. Из меня родители не делали специалиста, они хотели, чтобы я вырос хорошим честным человеком, чтобы у меня была и совесть, и стыд, а не чтобы я «пошёл в экономический».
* * *
Я эмоциональный человек, я с 13 лет начал пить – портвейн и всё прочее. Я в ужасе: на что я потратил собственную жизнь, на какую ерунду я истратил свою жизнь – на эти все песни, пьянки, гулянки, беготню постоянную по домам, флэтам. Мы же по улице Горького как: выходишь утром в 11 на «Пушку», до «Трубы» вниз–вверх, и так до 11 вечера. И всё было интересно, всё было весело, (всего) хватало. Друзей встретишь, там по 20 копеек натаскаешь на портвейн... было модно драться там... Бывает, ходишь похмельный, без копейки денег – что хорошего?
Пётр Мамонов, 1995 год. Фото: Игорь Мухин/wikimedia.org* * *
Жили мы трудно и ужасно. И это была сплошная тюрьма. Сажали за драку, мелкое хулиганство. В нашем дворе практически все сидели в тюрьме. Один вышел, другой сел. Когда мне было 25 лет, в пьяной драке мне всадили напильник под сердце. Я чуть не помер. У меня было проткнуто лёгкое, я потерял много крови. Пролежал 40 дней в коме. Не было никаких видений за этим порогом. Но помню ощущение – боль отступила, наступил покой. Всё залито серым. Врачи стали меня вытаскивать обратно. И я говорю врачам: «Зачем вы меня опять сюда?».
Не то что после клинической смерти я вышел и сразу в церковь пошёл. После выписки первым делом пошёл в пивную на костылях и пивка выпил. Кричу: «Инвалиду без очереди». И мне без очереди сразу 3 кружки налили.
* * *
Я эти истории не очень люблю, потому что это было с каким-то другим человеком. Почему? Потому что я был рабом известных ребят – чертей. Сколько лет ты греху служил, столько лет как минимум, а то и больше, придётся менять свою жизнь с помощью Божьей.
* * *
Я пробовал все «кайфы», бабы, все эти измены. Нигде ничего я не нашёл. И почему же во мне сидело это бесконечное желание не просто счастья, а блаженства? Потому что я дитя Адама и Евы, которые общались – как мы с вами, напрямую. И вот у них было блаженство. А я думал, что сейчас «косяк прибью», стакан водки выпью, и у меня будет вот это блаженство. А у меня не было ни раз, ни два, ни на 15-й, ни на миллионный.
* * *
Мне хотелось не просто счастья, не просто, чтобы всё было хорошо, а блаженства. Я думал, вот ребята мои стоят, мы сейчас по стакану портвейна выпьем, и так хорошо станет сразу. Водочка, туда-сюда. Ой, какое счастье! Сколько лет моей жизни у меня ушло на то, чтобы всё попробовать и понять, что там ничего нет. Дьявол ничего дать не может. Потому что у него ничего нет.
* * *
В Италии был такой случай. Я тогда очень сильно увлекался всякими веществами. У нас был концерт в Риме в большом роскошном парке, на большой сцене. Там было много кустов и аллей. А в этот вечер после концерта надо было улетать. А я, значит, под кайфом, меня так прикололо, что я как будто бы итальянец и я сейчас скроюсь, ползу по этим кустам. А мне ребята кричат: «Петя, Петя, улетать пора». Часа два ползал по этому парку.
Пётр Мамонов на фестивале «Рок над Волгой», 2011 год. Фото: wikimedia.org* * *
Мой первый брак длился 8 лет. Но мои вредные привычки разрушили наш царственный союз любви. Мне было очень весело. Но окружающим было страшно. Всё черти, которым я начал служить, выпивая без меры. Одно из имен дьявола – разделяющий. Вот он и разделил нас.
* * *
Сыну от первого брака сейчас 42 года. Он никакой не творческий человек, чему я очень рад. Простой рабочий человек, занимается распространением средств связи. Мы редко общаемся, но друг друга уважаем. Думаю, что эта ужасная бесчеловечная травма, которую я ему нанёс, всё-таки ушла из нашей жизни. Хотя шрам, конечно, остался.
* * *
Вопрос ведь не в том, что было, а было всякое. Вопрос в том, как быть, что сейчас делать. Если я не воспитал как следует собственных детей, что мне делать сейчас? Я задал этот вопрос моему любимому священнику, проповеднику отцу Дмитрию Смирнову, который недавно ушёл от нас. Он сказал: «Да никак не надо воспитывать детей. Воспитывать надо себя. И являть любовь. Если дети видят, что папа старается, пил, а сейчас бросил, не любил работать, а сейчас работает, с мамой ругался, а сейчас вежливо общается, то и сами так делать будут. Привлечь и увлечь можно только любовью, никакими запретами».
* * *
Брак – сложнейшая вещь, это подвиг, равный монашескому житию. Видеть хорошее, цепляться за него – единственный продуктивный путь. Другой человек может многое делать не так, но в чём-то он обязательно хорош. Вот за эту ниточку и надо тянуть, а на дрянь не обращать внимания. Любовь – это не чувство, а действие. Любовь – это вымыть посуду вне очереди.
* * *
Как сказал один мудрый человек: «Любовь – это не когда люди смотрят друг на друга, а когда они смотрят в одну сторону». Вот мы с Ольгой Ивановной, моей нынешней супругой, смотрим в одну сторону. Скоро будет 40 лет.
* * *
Что мне нравится в Церкви, так это то, что там нет никакого «с понедельника». Десять лет вообще считается за ничего: новоначальный ещё – считай, и не преступал.
Я раньше думал: как же так? И вот в действительности вижу, что у меня только-только начинает получаться обиду прощать. И то не сразу, а через два дня. А раньше чуть что не так – по лбу. Всё, на всю жизнь враг. Здоровый я был, сильный. Как дам – все, как снопы, валятся.
* * *
Когда мне стукнуло 45 лет, я совершенно потерял интерес к жизни. Вроде всё есть – жена у меня любимая, дети прекрасные, родители хорошие, работа замечательная, свободное время, полная независимость, все меня любят и я их люблю. И вдруг упёрся в то, что мне незачем стало жить. А у меня есть двоюродный брат – строитель. Как раз тогда он строил посёлочек людям, которых уважал. Лёне Филатову и другим. И брат сказал мне: «Петь, возьми участочек». А я всю жизнь в городе – зачем мне участок? Он говорит: «Ты хоть приедь, посмотри». Я приехал, увидел эту неописуемую красоту, эти сосны, речечку и говорю: «Вот я здесь и останусь».
* * *
Первые два года жил один, потому что условия были трудные. Жена и дети бывали наездами. И вот помню я один зимний вечер, тёмный, длинный, когда я вдруг осознал, что утратил. Без ложной скромности скажу, что человек я развитый и неглупый, поэтому пить из-за этого не стал. А стал думать, для чего вообще жить, для чего мне эти отпущенные 70 или сколько там лет жизни.
* * *
Прапрадед мой был протоиереем собора Василия Блаженного. Дай, думаю, куплю молитвословчик – посмотрю, о чём они там молятся. Читал поначалу с ужасом и с неким удивлением. Даже стал отмечать молитвы, с которыми я согласен и с которыми не согласен. Уже не помню, почему – что-то мне казалось очень высокопарным или не подходило в тот момент моему сердцу. Потом это всё прошло, и я понял: всё, что мне надо, всё там есть.
* * *
Стал в храм ходить. Деревенские спрашивают: «Ты чё, Петро, в церковь зачастил?». А я им: «Ты пивко любишь попить, с мужиками в пивной целый день простоять?» – «Люблю». – «А я в церковь люблю ходить». Это было начало, а настоящая встреча с Богом произошла не так давно, года полтора назад. Я не мог выбраться из одного греха. Никак не мог. И вот утром на Сретение встал и вдруг почувствовал, что Господь залил моё сердце любовью и обезоружил меня. И всё прошло. Исаак Сирин говорил: «Бог наш – это любовь, это океан любви». И причина Боговоплощения и крестной смерти – только любовь к человечеству, а всё остальное вторично.
* * *
И так, «комариными шажками», как говорит один мой знакомый священник, в Царство Небесное. Ведь благодать может находиться в трёх немытых тарелках. Поэтому если удаётся каждый день делать какие-то маленькие шажочки в сторону Бога, жизнь складывается и начинает меняться очень серьёзно. Появляются новые знакомства, новый круг общения, новые интересы в жизни, новые привычки, увлечения.
* * *
Мама Павла Семёновича Лунгина была переводчиком художественной литературы со скандинавских языков. Моя мама тоже занималась этим же делом. Мы с детских лет семьями дружили. Потом Павлу очень понравилось то, что я делаю на рок-сцене, в группе «Звуки Му», и он мне предложил такую роль. Ничего случайного нет, и эта роль как раз совпала с тяжёлым периодом моей жизни, когда я старался освободиться от зависимостей. И поэтому в свою мелкую меру я борьбу моего героя знаю. Я так же и плакал, и старался, и Бога просил.
* * *
На съёмках «Острова» я должен был ложиться в гроб. Три раза из него выскакивал – не выдерживал. Строгая вещь – гроб: лежишь, стеночки узенькие – и ничего больше нет. Даже Евангелия, чтобы почитать. Что собрал в душе, с тем и лежишь.
Кадр из фильма "Остров". Фото: Студия Павла Лунгина* * *
Один журнал написал про меня: шут, арлекин, христианин. Ну какой я христианин? Я десять лет в Церкви, но не считаю себя христианином. Я не могу возлюбить Бога больше всего на свете, у меня не получается. Знаю правду слова Его, и что всё счастье у Него, и лучи – все там… Но делаю по-своему.
* * *
Да вроде место осталось прежним, а вот всё, что раньше нравилось, стало мне скучно. И наверняка по промыслу Божьему! Ну, привезли мне друзья каких-то великолепных головок травы из Индии, я накопил огромную коллекцию современной музыки, я, наконец, остался один, мне никто и ничто здесь не мешает… Казалось бы: курнул, прилёг, слушай музыку и лови кайф. Не могу. Через час думаю: «Боже мой! Как же было хорошо, когда я был с Тобой! Как я летал!». Я ведь написал сто двадцать прекрасных стихотворений за три летних месяца – да я за всю свою жизнь столько не написал! Вот какие дары сразу – бери! И я всё это опять втоптал в грязь. А ведь если я гнию, то и Церковь, тело Христово, с моего бока гнилая… Я и плачу по этому поводу, но, видно, плачу неискренне, оставляю себе щелочки лукавые… А Господь всё это видит.
* * *
Бог прощает, и исцеляет нас только Бог и Его благодать. Поэтому молиться надо, Господь нам даёт алгоритм этот в Евангелии: «Молитесь за обижающих вас и добро творите творящим вам напасти». Если мы через силу начинаем за них – вот сердце всё в огне, и я прав, и как он мог, – но через силу начинаем молиться, молимся день, десять дней, месяц, год, два, три, десять лет, вдруг видим: а в сердце этого нет…
* * *
Отношение короткое: смерти нет. Символ веры нашей христианской оканчивается так: «Чаю воскресения мёртвых и жизни будущаго века. Аминь». Аминь значит «истинно так». Человек верующий, как апостол Павел писал, желает разрешиться от этой жизни, чтобы встретиться со Христом. То есть эту оболочку скинуть – и будет вечная жизнь. И если мы научимся здесь общению с Богом, оно продолжится там, только в большей мере, и ждёт нас неизведанное, необычное, непостижимое.
* * *
Конечно, смерть – дело небывалое. И боязно, и не хочется. Но только не так: «А не надо об этом думать». Как это об этом не думать?
Только об этом и надо думать, потому что это единственное, что будет точно с каждым из нас.
Конечно, к этому надо готовиться. Я только начинаю бояться, когда я вижу, насколько я не готов к тому, о чём я с вами говорю, – к общению с Богом. А как я свои пластиночки оставлю? А как я свои эти проигрыватели? А дом?..
