– Серьёзный вопрос. Я никакую периодизацию для себя, честно говоря, не вводил и никогда об этом не думал, но могу умозрительно провести какие-то контуры. Я начал работать журналистом в 1994 году. Это была маленькая газета «Девятка», независимое СМИ в закрытом городе Красноярск-26, где вообще газет не было – только система радиовещания на случай воздушного налёта. Меня тогда поразило, что очень много моих более зрелых коллег проводили время в курилке – пили коньяк, обсуждали что-то очень важное, а мне – внештатнику – поручили написать материал про празднование Рождества. Тогда было модно, восстанавливая пробелы, говорить о былых традициях. Правда, эта статья была приурочена к католическому Рождеству: в то время немногие ещё отмечали разницу в католическом и православном календарях – праздник и праздник. Сам я про это не знал ровным счетом ничего и пошёл в библиотеку. Такое было время – исходную информацию надо было получать из книг. Эта независимая газета, кстати, скоро закрылась, потому что люди были готовы писать, но тотально не умели управлять редакцией – вести бухгалтерию, платить налоги. Потом у меня были другие газеты, и куда я ни попадал по заданию редакции, воспринимал это в тот период жизни как приобщение к чему-то крайне важному и значимому. И такое же отношение к тебе: ты – человек из газеты. Это, конечно, была не советская пресса с её всевластием, когда после написанного пером герои публикации могли получить и топором по шее, но это определённо была сила. Сталкиваясь то с депутатами, то с бизнесменами, то с чиновниками, то просто с какими-то авторитетными людьми, ты понимал, что с тобой разговаривают на равных, потому что в результате этого разговора в газете появится то, что оказывает влияние – на разных уровнях разное, федеральные издания имели просто колоссальный вес. СМИ действительно были четвёртой властью.
Исполнительный директор АНРИ Сергей Лапенков. Нина Зотина/РИА НовостиСейчас говорят, что во многом с подачи СМИ начался и откат от демократического выбора страны, имея в виду вторую кампанию Ельцина, которую активно поддерживали федеральные ресурсы. Хотя на фоне нынешних выборов, я считаю, эти были наисвободнейшие. При определённом неравенстве в информационном пространстве всё остальное в большей части соответствовало тому, как выборы должны были выглядеть. Никто так мощно, как сейчас, не вбрасывал голоса, не сбивал явку, не гнал бюджетников. И газеты, и телевидение, и радио играли в этом существенное, если не определяющее, значение. Затем ситуация понемногу стала меняться. Поворотный момент тут – история с НТВ, когда руководство страны решило, что существование такого количества неконтролируемых им в полной мере сильных информационных ресурсов неприемлемо для создаваемого им государства. Честно говоря, я не сразу оценил весь кошмар происходящего, хотя довольно быстро сообразил, что это не просто спор хозяйствующих субъектов, как всё представляли в публичном пространстве.
Митинг в поддержку НТВ на Пушкинской площади в Москве, 31 марта 2001 года. Фото: youtube.comСледующий период, растянутый во времени, – это история постепенной трансформации царства свободы слова в более структурированное пространство, в котором всё большую силу набирали подконтрольные государству СМИ. Ещё не идёт речь о неприкрытой пропаганде, хотя уже существуют какие-то элементы лоббирования той или иной точки зрения: никогда не было совсем девственных эфиров ни у одной из сторон. Это не делалось так агрессивно и топорно, как сегодня, но аппетит приходит во время еды.
Длительный период нулевых – это трансформация медиа, переход от свободных 90-х к чему-то более упорядоченному и контролируемому. Здесь уже начинается цензура, пока в форме рекомендаций новых владельцев, которые усваиваются творческим коллективом на уровне самоцензуры. Происходит и определённая тематическая коррекция, но ещё сохраняется немало СМИ, которые достаточно удалены от государства: они видят себя коммуникаторами, пространством диалога между обществом и государством.
Меня это время застало в Томской медиа группе, где с конца 90-х по 2016 год я работал в разном качестве: телеведущим, журналистом, продюсером утреннего вещания, директором телеканала, потом директором радиовещания. Всегда оставаясь на стороне горожан, мы тем не менее старались, чтобы у власти была возможность посредством наших эфиров вести нормальный человеческий откровенный, насколько это было возможно, диалог с нашей аудиторией – жителями Томска и Томской области.
Мы считали, что должны отражать существующую повестку, и не имели заведомо критических настроений против существующего режима или тем более задачи изменения политического строя. Безусловно, власть была участником этой картины и получала право высказать свою точку зрения, а журналисты брали на себя миссию убедить её отвечать на вопросы, поступающие от общества. У власти не всегда такие ответы были, но надо отдать должное тому периоду – власть разговаривала с людьми, хотя периодически могла и отмалчиваться. Люди в большой мере нам доверяли, и власть понимала, что мы не ангажированы, нам никто не платит, чтобы мы качали лодку. Мы задаём вопросы, связанные с жизнью города и местного сообщества, которые существуют помимо нас. Очевидно, что для любой власти, которая не хотела бы изменений в худшую сторону в том регионе, где она осуществляет управление, это важная опция.
Когда нас в первый раз пытались лишить лицензии в 2007–2008 годах, во многом позиция местной администрации помогла сохранить компанию. Их отношение к нам было очень понятно: «они нам не нравятся, но они полезны». Это как нервная система: боль раздражает, но она не возникает сама по себе, а значит, надо исследовать, почему болит.
Ну а в 2012 году, со сменой руководства, наступил период, когда у власти появилось стремление проводить через все СМИ исключительно ту точку зрения, которую она считала единственно возможной. Теперь я думаю, что эти процессы были свойственны не только Томской области, но и стране в целом. Это было связано с новым сроком, на который пришёл старый президент, и с определённым ужесточением политики по отношению к негосударственным СМИ. Сложное время пережили и многие муниципальные СМИ, которые формально можно назвать государственными, но стоявшие на стороне читателей, а не учредителей.
Количество независимых медиа в стране стало стремительно сокращаться. Тогда ещё редко кого уничтожали так, как нас, ломая через колено, чаще находили какой-то компромисс. Так как многие независимые медиа создавали люди талантливые и прозорливые, то, почувствовав наступление трудных времён, они их продали, пока актив не обесценился, сохранив там рабочие места для людей. Несговорчивые были просто уничтожены (как телекомпания ТВ-2 в 2015 году).
СМИ перестали быть площадкой диалога, потому что в первую очередь власть высших эшелонов перестала всерьёз интересоваться мнением людей о происходящих событиях, их анализ в публичном пространстве прекратился. Видите же, что все аналитические передачи, где ведущие были приличными людьми или хотя бы прилично себя вели, исчезли с федеральных каналов, наступило время пропагандистских мельниц, которые всё что угодно готовы перемолоть.
Есть и плюс этого третьего этапа, наступившего примерно в 2012 году: стали возникать новые независимые медиапроекты в онлайн-пространстве, которое к этому моменту оказалось уже достаточно технически и коммуникационно подготовленным, – росло количество пользователей интернета, раньше воспринимавшегося скорее местом для развлечения. И как раз те, кого вышибали, сумели в это время создать в интернете независимые СМИ. Прекрасный был проект Lenta.ru до известных событий, Gazeta.ru была когда-то замечательной. Возникают интересные коллаборации журналистов и медиа, проводящих совместные исследования проблем, схожих для жителей разных регионов. Сегодня государство работает и по этому сектору всей своей артиллерией.
Если честно, я не знаю, в чём главная задача российских СМИ в современном периоде. Наверное, это сохранение журналистики как профессии ради того, чтобы человек всё-таки мог получать информацию о том, что происходит в стране, не только из отполированного федерального вещания, но и из независимых негосударственных источников. Будет очень жаль, если все свободные СМИ потеряют российскую прописку. Всё-таки аудитория с большим доверием относится именно к тем медиа, которые по месту пребывания являются российскими. Я не знаю ни одного издания, которое бы по доброй воле сменило эту прописку на заграничную, чаще всего это делается от безысходности и потому, что это гарантирует личную безопасность журналистов, которые в этом издании работают.
Я не думаю, что молодые люди, которые приходят в журналистику, мечтают заработать много денег. В нынешние времена в независимых медиа это труднорешаемая задача, если решаемая вообще. Я думаю, ими движет что-то немножко идеалистическое – стремление говорить откровенно о тех событиях, которые происходят с нами и вокруг нас. Но без идеалистов не бывает никаких перемен, мне кажется.
– Какие главные процессы происходят в течение последнего года в российском медиапространстве – положительные и отрицательные?
– Что там за последний год было положительного, в независимой журналистике, я затрудняюсь сказать. И законы, которые принимают, направлены на осложнение работы в первую очередь независимых медиа, и само отношение к журналистам довольно ожесточённое, как показали события, связанные с их задержанием на акциях протеста. Независимые СМИ воспринимаются скорее как досадная помеха нормальному существованию страны. Это, конечно, связано с упрощением политических процессов в государстве, власть исключает реальное общественное мнение и заменяет его какими-то симулякрами. Всё это очень напоминает Советский Союз с его единственно верной партийной линией. Как в Советском Союзе не было никаких независимых медиа, так и сегодня они видятся власти избыточными.
Мы видим, что никто из работающих журналистов не гарантирован от произвола со стороны власти. Среди задержанных в нескольких городах были корреспонденты входящего в АНРИ издания «7х7». Мы задавали вопросы в МВД, Росгвардию, Прокуратуру, почему это произошло. Нам ответили, что с точки зрения властей нарушений не было и всех отпустили, но это не отрефлексировано властью как перегиб. Нет, это довольно последовательная позиция. Взять недавнюю историю с этой девочкой из Ленты.ру, которая по человечески попробовала вмешаться в происходящую на улице ситуацию и была, насколько я понимаю, избита сотрудниками полиции, а потом уехала из страны. Журналисты давно уже выведены из числа неприкасаемых, но такой агрессии со стороны власти в адрес журналистики, как в этом году, у нас ещё не было. Было бы хорошо, если бы хоть однажды журналисты добились публичных извинений от какого-нибудь управления полиции. К сожалению, такого не бывает – всё уходит в песок.
Положительное – что, насколько я знаю, всё-таки нет паники среди тех, кто работает в этом секторе, нет беглецов с корабля. Люди понимают риски, но продолжают работать, пока ещё существует закон о СМИ, пока он тотально не пересмотрен и не исковеркан, пока формально свободная журналистика имеет право на существование. Хотя фактически тут напрашивается аналогия с нашей Конституцией: мы все имеем право на свободу собрания, а теперь давайте попробуем соберёмся.
– Я тоже обратил внимание на то, что нет тотального испуга у большинства коллег, хотя напряжение большое. Не боятся те журналисты, кто занимается расследованиями, хотя их преследуют более всего, просто потому что представители политического бомонда и руководители силовых структур – главные герои их расследований. Каким вам видится творческий выход из складывающейся ситуации с независимой журналистикой? Невозможно же её просто взять и отключить – ещё, наверное, не наступили такие времена?
– Мы же не знаем, как власть видит развитие ситуации. У нас рядом есть пример Белоруссии, где за полгода были уничтожены все независимые СМИ. Многие редакции просто находятся в эмиграции, остальные прекратили работу. И первый шаг, который там был сделан, весьма красноречивый – это запрет журналистам работать на любых несогласованных массовых мероприятиях. Всё это перечёркивает базовый принцип, когда журналисты имеют право освещать социально значимые события. В России это не отменили, как в Белоруссии, а просто обставляют множеством условий, которые делают эту работу для журналистов трудновыполнимой и наказуемой за каждый незначительный промах.
Что касается мести за расследования, я думаю, что это как в фильме «Мимино» – на уровне личной неприязни к подсудимому: «Такую неприязнь испытываю, что кушать не могу». От расследований, которые публикуют независимые издания, на самом деле не такие уж массовые, ничего ведь не изменяется. «Героям» не становится стыдно, тем более за ними не приходят прокуратура или следственный комитет. И даже для обывателя, для рядового гражданина тоже ведь не наступает какого-то момента прозрения. О том, что воруют, все знают. О том, что много воруют, все догадываются. Дворец в пересчёте на твою городскую квартиру кажется такой астрономической цифрой, что всякая реальность отступает.
Протестный митинг в Минске, 23 августа 2020 года. Фото: Homoatrox/wikipedia.orgОчень надеюсь, мы не пройдём до конца по белорусскому или северокорейскому сценарию просто из-за большей интегрированности России в мировые процессы, в том числе и экономические. В отличие от Белоруссии или Северной Кореи, у нас есть заинтересованность элит в поддержании в первую очередь экономических связей с миром, в том числе на персональном уровне. Просто ещё год такой, когда предстоящие выборы заставляют власть перестраховаться, ещё раз приструнить СМИ, ещё раз снять кандидатов, которые могут потом в Думе задавать какие-то неуместные вопросы, забыв, что Дума – не место для дискуссий.
Когда пройдут выборы, обычно бывает какой-то выдох: власть отмечает очередную победу, ставит галочку и на какое-то время начинает смотреть на происходящее сквозь пальцы. Это один сценарий. Другой – всё будет продолжаться независимо от выборов: снежочек покатился, комочек растёт, зачистка будет максимально полной. Что будет происходить с независимой журналистикой? Она будет существовать, журналисты будут работать, пока есть закон о СМИ, позволяющий выполнять свой профессиональный долг в тех редакциях, которые к этому готовы. Могут вернуться и времена самиздата в каком-то новом цифровом варианте, новая «Хроника текущих событий». Продолжится процесс выдавливания редакций и журналистов за рубеж. Они будут давать какую-то альтернативную повестку, но это будет очень плохо для нас, я имею в виду для страны: СМИ, не находящиеся на территории страны, будут пользоваться меньшим доверием здесь. Не знаю, как каждый отдельный журналист в этой ситуации будет поступать. Можно уйти из профессии совсем, выращивать капусту. Можно писать в каком-нибудь развлекательном издании или уйти в корпоративные медиа, где не приходится врать. Кто-то уходит в производство чего-нибудь неопасного для ютуба. Я не очень верю, что Россию отключат от интернета, потому что есть экономика и она обусловлена международными коммуникациями. Но если вдруг совсем безумие и отрубают – ну тогда нам останется только ксерокс и забор. Но пока есть возможность продолжать делать своё дело, не нарушая закон, как бы чудовищно сложно это ни было, – люди будут это делать. Это, понимаете, очень важная позиция: мы делаем свою работу, потому что мы имеем на это право по законам, которые существуют в нашей стране. Это вы в ваших судах эти законы опровергаете своими странными решениями, но мы с вами не согласны, мы считаем, что право существует в том числе на независимую журналистику. Отмените это право сначала, тогда будем думать, что дальше.
– Создаётся впечатление, что для издания и для журналиста более достойно носить звание иноагента, чем корреспондента госСМИ. Это касается и честности, и профессионализма, и силы слова, и его влияния на умы. Как вам кажется?
– Не знаю, это недавно началось применительно к СМИ, надо получить какой-то опыт и какую-то статистику. Пока те редакции, которые упомянуты как иноагенты, вынуждены были вынуждены ужать расходы и сократить штат, но не потому, что люди из них уходили, хотя, наверное, и такие случаи были, а потому, что им стало тяжелее работать. Это такой камень, который вешает на шею СМИ государство. Рекламодатель, прежде чем разместиться у иноагента, десять раз подумает, какие для него могут быть последствия, и нередко отказывается давать рекламу. Это удар по экономике независимых СМИ. Если в условном министерстве раньше могли говорить с независимыми изданиями, то когда на них будет стоять клеймо иноагента, коммуникация для госучреждения практически невозможна. Нельзя просто считать это повторением американского шаблона, где тоже организации, которые финансируются из-за рубежа, называются иностранными агентами, потому что для американского уха это не звучит криминально. У нас же «иностранный агент», «нежелательная организация», а дальше – «враг народа». Здесь у нас наслышанность работает на уровне ДНК. Это, наверное, и есть цель присвоения этих званий. Для иноагента предусмотрены огромные бюрократические проблемы, связанные с отчётностью, что тоже осложняет деятельность редакции, потому что их надо осознать, эти законы, может быть даже завести отдельного человека, который контролировал бы их исполнение. Это всё делает работу очень сложной, вязкой, трудной. При том что, с точки зрения аудитории, думаю, потери невелики – наоборот, наш народ сердоболен по отношению к тем, кого гонят и бьют. Признанная иноагентом «Медуза», думаю, потеряла рекламодателей, но её аудитория, я уверен, не изменилась, не упала резко – она понимает, что читает, согласна с позицией редакции, и её вполне устраивает качество контента, который она получает.
А что касается знака качества – тут мне трудно говорить. Есть в этом какая-то бравада момента, когда коллеги в социальных сетях, я видел, писали о том, что «Родина наградила», но вряд ли это мерило качества. Хотя я не сомневаюсь в качестве огромного числа материалов изданий иноагентов, которые я читал и читаю.
– Вопрос к вам как к журналисту и особенно как к редактору: есть ли у вас какое-то непреложное этическое правило «я не поставлю материал, если...»? Всякий редактор какие-то материалы заворачивает, а какие-то, даже если они не вполне соответствуют его позиции, пропускает. Позиции бывают разные.
– Есть какие-то каноны: нельзя ставить материал, в котором непроверенные факты, нельзя ставить материал односторонний, без подачи альтернативных точек зрения на проблему, нельзя ставить материал, в котором навязывается точка зрения – как работает вся пропаганда. Нельзя ставить материал, если ты считаешь, что его публикация может повредить кому-то из героев. Недопустимо ставить материал, в котором людей использовали втёмную, например, объяснив подготовку материала одними целями, а в процессе редактирования придав ему другой контекст. Люди должны быть уверены, что конечный продукт будет соответствовать заявленным в самом начале разговора целям. Издания делятся на те, которые соблюдают эти правила, и те, которые не всегда их соблюдают, поэтому мы говорим, что есть желтая пресса, есть информационные помойки, есть пропаганда, а есть собственно журналистика.
И ещё, конечно, есть огромное количество законов, которые теперь надо соблюдать. Поэтому теперь надо проверить материал с точки зрения соответствия этим законодательным нормам.
– Может, это прозвучит патетически, но всё же что значит сегодня для журналиста и редактора работать на будущее России? Какие ценности надо формировать в наше время в первую очередь?
– Мне кажется, врать нельзя. Врать, даже понимая, что так ты «улучшаешь» плохую ситуацию или ты выгораживаешь виноватых. И нельзя проходить мимо важных событий и писать о второстепенных только из-за того, что о важных писать опасно. Всё это я бы обобщил глобальным: не врать людям, которые тебя будут читать, слушать или смотреть. Если не можешь – лучше вообще не пиши. Компромисс с ложью – это такая неважная дорога для журналиста. Я к тому, что всегда хорошо взвесить свои силы, прежде чем за что-то берёшься. Хочешь быть журналистом – подумай об этом. Так, наверное.
