Итак, Мария, в девичестве Манаева, 1883 года рождения, дочь первых поселенцев, основателей города Владивостока, по сословию мещан, людей, судя по всему, зажиточных, пришедших на Дальний Восток из Сибири, из-под Томска. Мать – добрая, строгая, верующая, отец – с крутым характером, веры, думаю, номинальной, хотя был одно время старостой городского кафедрального собора. Вырастили семерых детей: пятерых дочерей и двоих сыновей. Только самая старшая и самая младшая не покидали родительского дома, остальным же детям отец дал возможность учиться в столице: сыновьям – в университете Санкт-Петербурга, дочерям – на высших Бестужевских курсах.
Интересный факт: в то время ещё не было Транссибирской магистрали, и добираться до Санкт-Петербурга приходилось морским путём через два океана – Тихий и Атлантический.
Тем не менее студенты на каникулы всегда возвращались домой и привозили с собой революционный студенческой дух. Вера в Бога отрицалась как тёмная и реакционная, главными были идеи социальной справедливости, служения народу.
Потеря веры
Мария в своих мемуарах, из которых напечатана была лишь малая часть, вспоминает, что она потеряла веру в Бога из-за старшего брата Фёдора.
Мария и Фёдор с детьми. Фото: личный архивЭто был непростой и болезненный процесс, вместе с верой терялся поначалу и смысл жизни, и её гимназический друг Николай в этот период повесился от отчаяния. Способствовал этому и священник, окормлявший гимназию, человек столь недостойного поведения, что и писать об этом невозможно. Того, кто встал на путь сомнения в вере, многое в жизни побуждает к отпадению от неё.
Один только пример: на Страстной неделе Мария с братом едут в поезде в одном купе со священником. «Батюшка весел, гогочет по любому поводу на всё купе. Я набралась смелости и спросила его: почему все священники в эти дни служат в храмах, а Вы едете куда-то, в какую-то деревню? Он ответил:
– У меня есть хороший товарищ – священник, и мы с ним уже вторую Пасху договариваемся: он будет служить в церкви за меня, а я поеду на Пасху в деревню и буду там с деревенскими играть на деньги в орёл и решку.
И, подмигнув, вытащил из кармана рясы медный пятак и показал, что пятак тот особый: на решке наплавлен свинец, чтобы пятак всегда падал к выигрышу. И без всякого стыда сказал:
– Товарищ будет молиться, а я ему заработаю деньги.
Я же подумала: и у Бога есть мошенники. А брат Фёдор меня подтолкнул под локоть – вот у твоего боженьки какие дела – едет народ обманывать! На это мне было нечего ответить».
Приобщение с 14 лет к опасному делу подпольной работы, изучение в компании старших и умных братьев и их друзей трудов Маркса, Дарвина, Богданова и пр. давало свои плоды.
К тому же с 1897 года в доме вокруг брата Фёдора, уволенного в 1987 году с четвёртого курса Военно-медицинской академии Санкт-Петербурга за участие в студенческой демонстрации у Казанского собора (1), были такие люди, как Бронислав Пилсудский (2), Адам Словик (3), Людмила Волкенштейн (4) и другие, люди яркие, самоотверженные, конечно, способные захватить воображение гимназистки. Мария втягивалась в работу владивостокской социал-демократической группы и постепенно становилась революционеркой.
Владимир Шимановский
В 1903 году Мария поступила на историко-филологический факультет Бестужевских курсов, но в связи с русско-японской войной вынуждена была вернуться к родителям, которые эвакуировались в Томск. Там в доме поэта Сергея Синегуба (5) познакомилась с инженером Владимиром Шимановским.
Предки Владимира Ивановича были священниками. К примеру, его дед Никифор Фёдорович Шимановский был священником Бобруйского уезда Могилёвской губернии. Но вот его отец Иван Никифорович выбрал себе светскую профессию военного врача и, переселившись на Дальний Восток, работал хирургом в Благовещенске. Владимир Иванович и вовсе стал революционером-подпольщиком.
Владимир и Мария. Фото: личный архивВ январе 1906 года Мария и Владимир обвенчались и вернулись во Владивосток.
Двенадцать лет их совместной жизни для моей бабушки – время святое и счастливое, несмотря на все трудности, которых было немало.
Они переезжают в Благовещенск, где Владимиру предложили место на строительстве Амурской железной дороги. Мария преподаёт в женской гимназии города. Вскоре Владимир включается в профсоюзную и просветительскую деятельность, его избирают гласным городской думы.
Через пять лет, перебравшись на линию железнодорожных работ в Зилово, они открывают образовательные курсы, на которых оба преподают. Также Владимир становится и попечителем двух школ на магистрали.
Мария вспоминает, как они на Рождество поставили детский спектакль, выручили 1000 рублей и на эти деньги устроили ёлку для бедноты с подарками, остальные вложили в развитие школы.
Наступил 1917 год. В июне Владимиру предложили пост руководителя строительством железной дороги Джанкой–Херсон. Он соглашается и подаёт заявление об уходе из управления Амурской дороги.
Однако когда весть об уходе начальника доходит до рабочих мастерских, они пишут коллективную петицию с просьбой остаться. И Владимир Шимановский меняет своё решение. В рапорте начальнику службы тяги Амурской железной дороги он пишет: «В настоящее время ко мне обратились мастеровые и рабочие с просьбой остаться служить на Амурской железной дороге. Идя навстречу этому желанию, я согласился остаться на дороге, в ущерб своим личным желаниям».
Сквозь заграждения «министерства правды»
Мастерские, которыми он руководил, перенесли на ст. Гондатти – это его «последний адрес».
Владимира выбирают представителем железнодорожников Дальнего Востока на I Всероссийском съезде железнодорожников в Петрограде.
И тут я должна отступить от повествования и сказать, как непросто было пробиться к существу вопроса о политических взглядах Владимира Шимановского сквозь советскую идеологию, которая пыталась всех покрасить одной краской большевизма и сделать «своими». Хотя впрямую нигде не написано, что он в какой-то момент вступил в партию большевиков. Что-то, похожее на правду, я нашла в критических статьях об истории революционного движения в Сибири и на Дальнем Востоке, появившихся после 90-х годов. Но и в критических замечаниях советского историка 60-х годов к изданию «Воспоминаний» бабушки Марии, где правда ещё смешана с ложью (о эта лексика советских передовиц!), я прочитала: «В годы реакции временно у него обнаружились колебания... Оказавшись в Благовещенске, Шимановский не сумел противостоять меньшевистскому преобладанию в местной Амурской группе Сибирского Союза РСДРП. Политическое просвещение в рабочих кружках, руководство Амурским комитетом общества изучения Сибири и улучшения её быта, работа в профсоюзах и т. п. – вот основное содержание его деятельности, не выходящей за пределы революционного демократизма. Однако его кристальная честность, внимание к нуждам простого рабочего, самоотверженность и деловитость снискали ему огромный авторитет и уважение в среде рабочих…. Но сам он оказался в это время ближе к соглашательской части социал-демократической организации. Политическая демагогия меньшевиков в первые месяцы после Февральской революции увлекла Шимановского на путь примиренчества с оппортунистическим крылом. (...) В.И. Шимановский ошибочно полагал, что наиболее демократическим органом власти будет Учредительное собрание, и связывал с его деятельностью надежды на обновление России. Выступая с докладом на Третьем съезде амурских железнодорожников (проходил накануне Октябрьской революции – Т.А.), высказывается против созыва II Всероссийского съезда советов рабочих и солдатских депутатов. Он считал, что и образованный демократическим совещанием Совет Российской республики, и облеченное его доверием Временное правительство должны обладать всей полнотой власти впредь до Учредительного собрания, а созываемый большевиками II Всероссийский съезд разъединит демократические силы и откроет дорогу контрреволюции...»
Только сейчас я понимаю, как непросто было бабушке писать свои «Воспоминания» под постоянным прессингом советской идеологии, не позволявшая писать правду. Но работала в ней и внутренняя цензура убеждённой коммунистки. И только её сестра Клавдия вздыхала:
– Марийка, ведь всё было не так…
– А как же? – спрашивали мы со жгучим любопытством.
Но слышали в ответ:
– Об этом мы не говорим.
Вот и всё. А сейчас, когда кажется, что можно найти верные и добрые слова, уже и спросить не у кого.
В ловушке
В феврале 1918 года на IV Чрезвычайном съезде амурские железнодорожники избирают Шимановского председателем ЦК Амурской дороги – он, опять же, не отказывается исполнить их волю, хотя не хочет этого для себя.
В телеграмме брату Виктору Владимир пишет: «Завтра уезжаю из Гондатти в Алексеевск, так как я выбран членом нового Центрального комитета... В новый ЦК попали все рабочие... Я просил не выставлять мою кандидатуру в ЦК, но потом меня уговорили баллотироваться. Лично меня это мало устраивает, но я не считаю возможным в такой трудный для революции момент отказываться. … Да, я твёрдо решил работать: это последняя ставка революции, всякие личные выгоды нужно откинуть».
О какой ставке думал и писал брату Владимир? Только что в начале 1918 года в Хабаровске III Дальневосточный краевой съезд рабочих и солдатских депутатов выпустил декларацию о советской власти на всём Дальнем Востоке. 6 марта 1918 года с выступления в Благовещенске атамана Гамова началась гражданская война, в апреле в Приамурье вошли войска США, Японии, Англии, Франции, в мае присоединились белочехи, растянувшиеся в эшелонах от Поволжья до Владивостока. В Гондатти анархисты.
Владимир Шимановский принял руководство по отправке сотен крестьян, прибывших из деревень и требующих немедленной доставки их на позиции.
Мария – старшая сестра организованного ею санитарного поезда. В первые же колонны добровольцев влились амурские железнодорожники. Мастерские закрыты. Считая невозможным для себя оставить семьи рабочих, Владимир остался вместе с ними.
Шимановский как крупный руководитель, очевидно, представлял угрозу белому руководству Благовещенска, потому они, зная его честность и щепетильность, распространили слух о присвоении им выданных для рабочих денег. Он едет сам, чтобы объясниться. Этого от него и ждали. Когда он явился к главе белогвардейского Амурского правительства эсеру Алексеевскому, его сразу же арестовали.
Мария, не находя себе места, тоже отправляется в Благовещенск хлопотать за мужа. За их домом в Гондатти было наблюдение, за ней по дороге на вокзал шёл следом офицер.
«В конце концов я не выдержала, – пишет она, – я повернулась к нему и сердито кинула в лицо:
– Если Вам приказано задержать меня, я к Вашим услугам. Но не смейте наступать мне на пятки!»
Тюрьма. Расстрел. Прощальное письмо
Мария пришла на приём к Алексеевскому, там стояла огромная очередь. Она обратилась к одному из множества его адъютантов, тот узнал фамилию и через минуту пригласил её в кабинет.
Алексеевский тут же её арестовал, нагло предложил выкуп царскими деньгами 2 миллиона за Шимановского и 200 тысяч – за неё.
Одиночка, под ней камера пыток. Бог хранил – казак на часах не пускал в камеру насильников, в первый же день получила письмо от Владимира.
Через некоторое время её перевели в женское прачечное отделение.
После годовщины 7 ноября белый террор стал набирать обороты – шли расстрелы. 20 ноября 1918 года Владимир Шимановский получил смертный приговор. Зная о дате расстрела, он отправил прощальное письмо жене, всё же надеясь на последнее свидание. Его не дали.
Мария Шимановская. Фото: личный архивИз прощального письма Марии, из которого я здесь не привожу личные нежные слова о любви, о счастье стольких лет, проведённых вместе: «Тебе больше, чем кому-либо, известно, что моя общественная деятельность была всегда честной и бескорыстной, что мною руководила идея свободы, равенства и братства всех людей, идея защиты трудящихся, и среди них не найдётся, я думаю, ни одного человека, который бросил бы в меня камень. И вот теперь, на заре возрождения дорогой любимой Родины – России, на заре её свободной жизни, её действительной культуры и прогресса – мне, так стремившемуся к этому счастью, приходится расстаться с жизнью... В будущую жизнь, как её рисует церковь, ни в ад, ни в рай я, конечно, не верю. Но я верю в тот рай, который создастся для меня в твоей памяти, в твоём сердце, в сердцах моих близких и моих друзей, в сердцах тех трудящихся, для блага которых я отдал свою личную жизнь, а именно доброе незапятнанное мое имя».
Хорошо знавший его товарищ, сидевший в той же тюрьме, оставил свидетельство о последних часах Владимира. Он попросил часового пустить его в камеру к смертнику попрощаться. Тот был совершенно спокоен и углублен в английский самоучитель. Они кратко и крепко обнялись.
Вечером 22 ноября 1918 года (6)
Бабушка Мария так вспоминала эту ночь: «Ещё не прошла бессонная вьюжная ночь, не наступило утро двадцать третьего ноября, а меня, убитую горем, в пятом часу подняли с нар и повели из камеры. Впервые приходили за мной в такую рань.
– Тоже на расстрел? – безучастно спросила я в коридоре незнакомого конвоира.
– Не могу знать. Нам не докладывают, – зло огрызнулся тот.
Мы прошли через двор и очутились под сводами тюремного въезда. Тут стоял чёрный автомобиль, на котором вечером, несколько часов назад, увезли в последний путь Володю, а сейчас, наверное, повезут и меня. Во рту стало сухо, перехватило дыхание, но я до боли стиснула зубы.
Шаг за шагом. И вот уже смертная карета осталась в стороне, а мой конвоир приказывал подыматься по лестнице в канцелярию. ТКогда меня ввели в кабинет начальника тюрьмы, Барчак уже сидел за письменным столом. Я несказанно удивилась – ранняя птица! – и без приглашения опустилась на жёсткий диван возле стены.
В первую минуту Барчак сделал вид, что не замечает моего присутствия, но потом протянул руку к лежащей перед ним большой, кабинетного размера, фотографической карточке, повернул Володино изображение в мою сторону и процедил сквозь зубы:
– Узнаёшь?
Я промолчала.
– Надо отвечать, когда спрашивают! – повысил голос Барчак.
– Что я должна отвечать?! Это наша домашняя, давно знакомая мне карточка. Изъята в Свободном или в Гондатти... С какой целью вы её мне предъявляете? Лишний раз поглумиться надо мной? Для этого поднялись ни свет ни заря?
– Ну-ну! – грозно прикрикнул Барчак.
Воцарилось напряжённое молчание. Конвоир таращил на меня изумлённые глаза.
– Он просил перед смертью о свидании, – кашлянув, заговорил наконец мой мучитель, – но я не мог исполнить его просьбу.
– Поздно говорить о свидании... Потрудитесь вернуть мне обручальное кольцо, которое вы отобрали у мужа... Он писал мне о нём... Это мой подарок и дорог мне как память.
– Какие сантименты! – расхохотался Барчак. – Не имею права ничего возвращать родственникам осуждённых.
– Даже по царским , – возразила я, – обручальное кольцо покойного мужа является собственностью жены.
Барчак взорвался:
– Молчать!.. Увести её!..
Очутившись за дверью, я всхлипнула – не выдержали нервы. В ту же минуту дверь распахнулась, и вслед мне прозвучал грозный окрик:
– Не сметь распускать нюни! Не сметь показываться во дворе с кислой физиономией!
Позднее я видела вокруг столько горя, что собственные мои страдания как-то незаметно отодвинулись на задний план (7).
К итогам
Так закончился жизненный путь красивого человека, о котором я с трудом могу сказать, что он шёл ложной дорогой служения своему народу, но, как это ни горько, это действительно так: революция не щадит своих слуг.
Но вот моя бабушка Мария так до конца и осталась убеждённой большевичкой, несмотря на то что пережила страшные времена тридцатых и сороковых годов: арест второго мужа, моего родного деда Константина, посаженного в 1938 году за оговорку на политсобрании по месту работы: вместо Рыкова назвал «прохвостом и негодяем» Сталина.
Она пережила и двух братьев, Фёдора и Ивана, которые ушли из революции после событий 1905 года, и оба имели обширную адвокатскую практику. Их арестовали в 1938 году и расстреляли.
На руках Марии осталась старая больная мать, умственно неполноценная дочь младшей сестры Лизы – Ольга, которой она стала вместо матери, так как рано умерли её отец Владимир и мать Лиза. Свою дочь, то есть мою маму Нину, она два раза отправляла учиться в московскую школу к родным своим сёстрам, подальше от мрака её владивостокской жизни.
И это все не пробилось в сознании Марии к истоку беды. В мае 1919 года Мария стала членом большевистской партии. Перейдён рубикон, всё прежнее ушло безвозвратно. К концу жизни она мало походила на ту благородную девицу, воспитанную, сдержанную, которая рисуется в её мемуарах. Что не мешало мне её любить.
Мария Шимановская с внучками Таней и Ирой. Фото: личный архивПолучается, что в 17-м году в России кто-то пережил трагический слом судьбы своего рода, а мои родные готовили его, вкладывая все свои таланты, душу и сердце в такое страшное дело, за что поплатились и душой, и сердцем. И не только своими, но и многочисленных своих родных и их потомков. И, задумываясь, как могла бы сложиться судьба Владимира Шимановского, покинь он Дальний Восток в 1917 году, понимаю, что если не от белых он принял бы смерть, так от красных так же неминуемо: наступало время, в котором всё благородное, талантливое было обречено на уничтожение.
Но, слава Богу, сегодня нашему поколению открыты глаза и на прошлое, и на будущее. Принимаю и то, и другое с болью и надеждой, что, кому открывается истина, даются и силы стоять в ней. За нами идут наши дети, пусть же они вслед за нами встанут на дорогу покаяния и преображения.
Примечания
- В связи с самосожжением М.Ф.Ветровой – народоволки по делу тайной типографии, заключённой в Трубецкой бастион Петропавловской крепости Санкт-Петербурга.
- Бронислав Пилсудский – польский деятель революционного движения и этнограф; брат Юзефа и Адама Пилсудских. В 1886 выехал в Санкт-Петербург и поступил на юридический факультет университета. Участвовал в подготовке «Народной волей» покушения на императора Александра III в 1887-м. Был, как и Александр Ульянов и ряд других, осуждён на смертную казнь. Император при утверждении приговора заменил для Бронислава смертную казнь 15 годами каторжных работ на Сахалине. В 1896-м Пилсудский был отправлен на юг Сахалина для создания метеорологических станций. После 10 лет каторги был переведён в разряд ссыльнопоселенцев (1897) и по ходатайству Общества изучения Амурского края переведён во Владивосток для работы в музее Общества, где работал по 1901 год. Через Японию и США вернулся в Польшу в 1905-м; обосновался в Кракове. После начала Первой мировой войны выехал в Швейцарию. В конце 1917-м переехал в Париж, где в 1918-м утонул в Сене. Современники полагали, что он покончил с собой.
- Словик Адам Антонович (1859 – после 1934), революционер, политический ссыльнокаторжный на Сахалине. Юношей начал работать на химической фабрике в Варшаве, где вступил в партию «Пролетариат». Исполнял различные партийные поручения. Арестован в сентябре 1884-го. Приговорён к 16 годам каторги, сокращённой до 10 лет. В 1886-м вместе с семьёй доставлен на Сахалин. Был на общих работах в Александровской тюрьме, затем в швальной и портняжной мастерских. В 1900-м переехал во Владивосток. В 1925-м принят в Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев.
- Людмила Александровна Волкенштейн – член «Народной воли», отсидевшая в Шлиссельбургской крепости 13 лет (в 1994 году она вместе с Верой Фигнер была приговорена к смертной казни) – работала на Сахалине фельдшером в больнице своего мужа, последовавшего за ней в ссылку (изредка им разрешалось выезжать на материк).
- Сергей Синегуб – друг кн. Петра Кропоткина и Софьи Перовской, дворянин, народоволец, был осуждён по делу 193-х о революционной пропаганде.
- В память об этом человеке в марте 1920 года рабочие на волостном съезде постановили переименовать посёлок Гондатти в посёлок Владимиро-Шимановский, станции дали имя Шимановск. В 1950-м посёлку был присвоен статус города и современное имя Шимановск. В городе до сих пор сохранился дом, в котором жил В.И. Шимановский вместе с женой. Сейчас в этом здании расположен краеведческий музей.
- Мария Шимановская «Владимир Шимановский», серия «Замечательные дальневосточники». Хабаровское книжное издательство, 1967.
