– Вот ты, Ванёк, орешь: «Рыба!», рот не ленишься разевать, зубишши нам свои демострирвышь. Дурак дураком, а на мыслю меня вон на какую головастую толкнул: а ведь всякая зверушка любовь знает…
– Куды попало, – махнул Ванёк Дубков, местный богатырь, рассевшийся на полстола. Остальные поддержали. Надоел говорун бестолковый. Кто глаза под лоб закатил, кто сплюнул, кто тему попробовал сменить… Ради Бога! Хоть вверх тормашками подвесь старика – не уймётся, пока не доскажет.
– Иной раз глядишь, – продолжал он невозмутимо, – белка-мужичок за бельчихой по ветке крадётся, любиться хочет. Аль кочет за курями носится, как сё равно хозяйка щами пригрозила. Собак – тех и вовсе палкой не разгонишь. Стаями на свиданье ходят. Вон Валет мой, царствие ему, месяцами, бывалоча, пропадал. И вот рыбий брат тоже… Изо всей скотины тока Сашулька Маркин на девок не глядит.
Эх, было же хохоту! Куда домино, куда табуретки… Расползлись слушатели по углам – да за животы! Кашель, слёзы, сопли, рожи у всех малиновые. Петька Фунтик аж потом облился.
– Ну ты сочинил, – кряхтел он, утираясь рукавом, – думал, опять несуразицу, а ты того, по правде!
Сашулька – и тот улыбнулся. Вот только шутке или так – не разберёшь. Он вообще часто улыбался. Привычка эта у него с четырнадцати лет. Попался председателю ночью в колхозном поле. С мешком картошки за спиной. Председатель разбираться не стал. Уложил Сашульку меж борозд и вокруг всю ботву обстрелял из ружья.
В клубе Сашулька сидел отстранённо, мало интересуясь ходом игры. К тридцати годам голова у него стала гладкая, как мячик. Зато щетина лезла от самых глаз, которую он, впрочем, по велению мамани исправно сбривал. По её же настоянию он каждый вечер ходил в клуб. Искать невесту. Но как это делается, маманя не объясняла. Поэтому Сашулька приходил, ставил себе стул рядом с батареей, закутывался в куртку и дремал до закрытия.
– Чаво молчишь? – насмеявшись, обратился к нему щупленький рыжий мужик Кузьма Коломин. – Когда жениться думаешь? Аль так и будешь в девках сидеть?
– Не-е…, – блаженно протянул Сашулька, – я лучше тут посижу…
Однако ж ни там ни сям ему долго засиживаться не пришлось.
Наступил Овсень. По Чудинкам поплыл чёрный дым. Разве что ленивый не выкатил ко двору шину да не зажёг. Под песни, пляски, матерные частушки полетело в огонь ненужное тряпьё. Где-то на выселках, не страшась мороза, запиликала гармонь.
Повсюду запах блинов. Вдохнёшь возле какого двора кухонного парку... Матерь Божья! Губы точно наяву слипаются от масла, и представляется, будто струится по бороде тёплый солнечный сок. Никакой воли не хватит пройти мимо. Постучишь в дверь, прогорланишь по обычаю:
Овсень! Овсень!
Подай блин совсем!
Неси, не тряси!
Давай, не ломай!
Добрая хозяйка попадётся – что там блин! – в избу под ручку заведёт, за стол усадит, стакан до краёв нальёт. А на столе чего только нет! Кушай, милый, досыта, что Бог подал, тем и богаты. Отломи блинцаманного, в сметану покунай да настоечкой не поперхнись! Ты сальца, сальца вприкусочку! Скусно? Сама коптила, на вишнёвых веточках коптила! К соседке пойдёшь – сроду у неё не так. Нет душка, аромату нету. Да и сама она, прости Господи…
Как стемнело, повылезала из своих берлог вся нечистая сила: ведьмы, призраки, цыгане, милиционеры… И давай шумными толпами шнырять по дворам. То бишь колядовать.
Отдельным отрядом передвигалась по деревне вполне себе анекдотическая троица: Красная Шапочка, Мент и Чебурашка. Троица успела попотчевать не за одним столом, так что настроение имела праздничное и шла неспешно.
– Сашулька, ты дурака не валяй, – говорила Красная Шапочка Чебурашке хриплым басом, – женитьба – дело нужное, – и кивнула Менту, – правильно я говорю?
Мент – Васька Пирожков, розовощёкий пупс тридцати пяти лет. По правде – камазист, а фуражку и китель позаимствовал у приятеля, бывшего участкового. Пивной животик – свой, хотя совсем как милицейский. Насчёт женитьбы Пирожков был в корне не согласен с Красной Шапочкой. Он устал от каждодневных скандалов и если бы мог вернуться на десять лет назад, то ни за что не предложил бы молодой школьной техничке помочь вымыть полы. Но для поддержания своего образа ответил: «Так точно».
– Во-о! И Васёк говорит, что нужное, – басила Шапочка, больше походившая на волка. Плетёные косичкой завязки утопали в густой бороде, – сегодня как раз все дома обойдём. Тормоза выключай. Выбирай себе…чебурашиху.
Троица завернула к Кудашевым. Дверь открыл худой старик в растянутой тельняшке. Бедняга от изумления смог выжать из себя всего три слова. Но каких!
– Ох ты ж…
– Овсень, дед! – весело поприветствовала его Красная Шапочка, подтягивая панталоны, надетые поверх джинс. – Блин неси, чего встал? А лучше – что покрепше! Морозец, как бы не загнуться!
– Поздравляем вас с праздником! – пропел Чебурашка.
Старик совсем растерялся.
– Воистину воскресе…То бишь, это… Хозяйку крикну.
Через три минуты он уже выглядывал из-за широких плеч своей супруги. Супруга – тучная до такой степени, что гадай – не гадай, а возраста не определишь. Лицо круглое, без морщин, зубы кое-какие с коронками, но все на месте. В одной могучей руке – тарелка с блинами, в другой – бутылка белой.
– Ой, ой, какие нарядные, – заворковала она, – я вас и не узнала… Колька! – ткнула Красную Шапочку в грудь бутылкой. – Колька Зайцев, ты что ли? Вот умора! Вылитый Дед Мороз! Бороду мазнуть извёсткой, и вылитый! – рассмеялась. – Ой, дурища-то! Вы угощайтесь, угощайтесь, сынки! И вот, на дорожку прихватите!
К большому разочарованию старика она передала бутыль гостям.
– Спасибочки, – сказала Красная Шапочка, укладывая гостинец в корзину.
– На здоровьице!
В разговор вступил Пирожков.
– Гражданочка! – с наигранной серьёзностью сказал он. – Просьба у нас вдобавок!
Старуха Кудашева, сын которой уже два года как сидел за взлом магазина, с неприязнью относилась к представителям органов. И даже видя, что перед ней ненастоящий мент, а сосед через огород, всё равно посуровела голосом:
– Какая ишшо просьба?
– Укажи, в какой стороне невесту искать?
Та недолго подумала.
– Не стыдно вам? Какие тут невесты? Бабы Маньки да бабы Ганьки. Женатые, а всё туда же. В Козловку ступайте, – и закрыла дверь.
Посыпал крупными хлопьями снег, посему в Козловку путники торопиться не стали. Укрывшись под амбарным навесом, они принялись брать пробу с собранных гостинцев.
– Хороша, – с удовольствием протянул Пирожков.
– Какой там! – возразила Красная Шапочка, она же Колька Зайцев, здешний пастух. – Вот у меня дед умел гнать!
– Знаем-знаем! – согласился Пирожков.
– А из чего гнал, знаешь? Из сливы. Прям пред домом росла. Высокая, пышная. Туалет у нас далеко был тогда. Это надо палисадник пробежать, потом за сарай… Дед стока не вытерпливал. Под сливу ходил. А как деда не стало, так и слива больше ни разу урожай не дала. Такие чудеса.
– Святой человек, – задумчиво сказал Чебурашка.
Пока путники пьянели, не на шутку взыгралась вьюга. Заморгали редкие фонари. Ветер со свистом сдувал с сугробов пушистые макушки и расстилал по дороге.
– Не доберёмся, – ослабев от водки, засомневался Пирожков. Он повис на шерстяной шее Чебурашки, который крепче всех стоял на ногах.
– Да что тут идти! – заспорил Зайцев. – Километр от силы!
– В гору, – напомнил Пирожков.
– Да хоть в яму! Тем более пообещали уже человеку. Нехорошо обманывать… холостым всю жизнь… как без бабы… – Зайцев прижался к стенке амбара и почти уснул. Но, как говорят, ни с того ни с сего, выпрямил спину, расправил плечи. Взгляд на мгновение отрезвел и наполнился смыслом. Вдохнув морозного воздуха, он воскликнул:
– На санях поедем!
Сани нашлись на соседней улице. То были знаменитые в округе сани старика Кондрата Мякишева. Каждый Овсень ряженые что-нибудь обязательно вытворяли с ними: переворачивали, заваливали брёвнами, скатывали в пруд. Раз пришлось старику стаскивать их с крыши сельсовета. Словом, подстрелили воробья всерьёз. И дабы больше с санями ничего не приключалось, дед Кондрат приковал их цепью к фонарному столбу. А сам в сей час (равно как и предыдущие пять), погасив в избе свет, караулил их у окна. Готовый выбежать по первой тревоге, службу он нёс в тужурке и валенках. А покуда старушка его была очень уж теплолюбивая и кочегарила с щедрецой, пот с седой головы деда Кондрата тёк ручьями.
Метель усложнила ему житьё.
– Не видать ни зги, - жаловался он супруге, – пойду, что ли, выйду…
– Уймись, окаянный! – уговаривала она его. – Кому они нужны, какому…
Но дед Кондрат, тридцать с лишком лет отработавший сторожем на дойке, доверился своему многоопытному чутью. И, как оказалось, не зря. Досмыгав до «стоянки», он обнаружил поваленный столб, милицейскую фуражку и глубокие следы полозьев на свежем снегу, уходящие в ночную темень. Ни словами, ни дикими возгласами не передать той обиды, что обожгла грудь старика.
– Стоять, гады! – завопил он и, придерживая шапку, кинулся вдогонку.
Злоумышленников он настиг через два дома. И не мудрено: двое (как старику показалось, Чегевара и медвежонок) тянули за оглобли, а третий, зарывшись в солому, по-барски спал в санях.
– А ну, выпрягайтесь! – скомандовал старик и ухватил сани за раму. Первые двое обернулись.
– Дед, тебе чего? – тяжело дыша, спросил Зайцев. Красный чепчик у него съехал на затылок.
– Стой, говорят! Мои сани!
Проснулся Пирожков. Поморщился, пробурчал:
– Кто кричит?
– Я кричу! – взвизгнул дед, упираясь ногами в снег. – Вылезай, ворюга! Ишь ты, повадились! Мне ходить чижало, а они измываются! Им всё шутки! А мне бегай по такой сипухе, отлавливай вас! Разворачивайте, ну!
– Ничего с твоими санями не случится, – мямлил Пирожков, – мы тока попользовать. Ступай домой.
– Ступай, ступай, – поддержал Зайцев.
Дед по-молодецки запрыгнул в сани. Вытянул ноги, уселся поудобнее.
– Никуды не сойду, пока на место не поставите! – заявил он.
Молчание.
– Ну и сиди.
За десять минут проехали еще три двора.
– Тяжёлый же ты, деда, – пыхтел Зайцев, – бабка, видать, одним мясом кормит…
– Вертайтесь, – примирительным тоном сказал дед Кондрат, – будет с вас. Накатались.
Должно быть, так путники и поступили бы. Но тут Зайцева (опять ни с того ни с сего) посетила совсем уж гениальная мысль:
– Кобыла нужна!
Старик аж подпрыгнул.
– Какая кобыла? Поозровали, и хватит! Вертайтесь, говорят! По добру прошу! На кой вам кобыла?
– В Козловку свататься поедем! – объяснил Чебурашка.
– Вот окаянные! Пешком ступайте, пока утихло маненько! Оставьте сани Христа ради! Тут до Козловки рукой подать!
Остановились. Зайцев бросил оглоблю. Подошёл к старику вплотную и, не проронив ни слова, стал рыть под ним солому.
– Ты чаво эт? – пискнул старик.
– А вот чаво! – Зайцев вытянул за ручку прикопанную корзину с гостинцами. – Забирай, только отвяжись!
Старик, прицениваясь, перебрал бутылки. Посидел, подумал. Праздник так-то никто не отменял. Старуха третий сон видит; а мужики, знай, в котельной в переводного режутся, в кулак зевают. А тут – он, с корзиной…
– Сани когда вернёте? – кротко спросил он.
– Завтра и вернём, – пообещал Зайцев, – и упряжь, какую есть, неси.
За кобылой полезли в первый же двор. Вокруг двора – двухметровый забор.
– Сашульк, загибайся, – распорядился Пирожков, – мы к тебе на спину – и туда.
Так и сделали.
– А я? – обиженно произнёс Сашулька, стряхивая снег со спины.
– Ты сани охраняй.
Очутившись во дворе, воры стали осматриваться. Слева, справа, спереди, куда ни плюнь – калитки.
– Богатые хозяева, – смекнул Зайцев, – кобыла так и так будет.
Зашли наугад. Темнота кромешная. Принялись ползать, искать наощупь.
– Ага! – вполголоса воскликнул Пирожков. – Никак, хвост!
– Где? Ну-ка! И впрямь, хвост! Хвост есть – гажо!
– Копыта!
– Копыта?.. Три, четыре… Гажо!
– Уши, харя…
– Гажо!
– Рога.
– Рога?! – молчание. – Гажо!
Открыли ворота, выгнали корову. Взялись запрягать. Корова с такой участью мириться не желала: топталась, лягалась, воротила морду. Но усердие, с которым три поддатых хлопца опутывали ее, взяло верх.
Зайцев хлопнул вожжами.
– Но-о!
Корова от испуга вздыбилась и понеслась прыжками с задних ног на передние. Хвост – трубой, как у кота, увидавшего собаку.
– С ветерком! – воскликнул Сашулька.
Ехали короткими перебежками. Корова виляла, упиралась, иногда вдруг останавливалась, громко нюхала снег и отмахивалась хвостом от вожжей, как от мух. Зайцев и Пирожков так увлеклись поездкой, что совсем забыли о своем молчаливом товарище, ради которого, собственно, и устраивался весь этот сыр-бор. А Сашулька, прикорнув, с каждым резким стартом по чуть-чуть перекатывался назад, пока не вывалился где-то за деревней. Его пропажи приятели не обнаружили и по приезде в Козловку.
– Э-э-эй! Здорово, козлики! – заорал Зайцев толпе молодёжи. Приноровившись, он стал управлять стоя. Розовощёкий Пирожков сидел рядом и выкрикивал, как торговка за прилавком:
– Девчонки! Кто замуж хочет, налетай! Жениха знатного доставили! Обзавидуетесь! Молодой, красивый…
– Приличный! – подхватил Зайцев. – Баб без любви не щупает! А ну, расступись!
Под общий смех и визг корова промчалась сквозь толпу.
– Ну, где невеста? – не унимался Пирожков. – Кто дома засиделся, выходи! Тили-тесто лепить будем!
– Это вам туда, – сказала миловидная девушка в шапке с бумбончиком. Она показала на вторую с края улицы избу. – Там точно засиделись!
Хохот.
– Понятненько! Но-о!..
Жила в той избе семья Бубновых: старуха, старик и их единственная дочь Нина, накануне встретившая (но не отпраздновавшая и даже не отметившая) свое сорокапятилетие. В Козловке, если речь заходила о горькой участи старой девы, любому сельчанину представлялось лицо Нины, её мясистый нос, волосатая родинка на щеке и волевой подбородок, проборождённый канавкой. Четверть века Бубновы-старшие пытались устроить судьбу своего чада: волочились за местными молодыми людьми, мило общались с вдовцами, каждый вечер перед сном молились, каждый месяц водили Нину к ворожее снимать сглаз. И вот Бог их наконец-то услыхал.
– Хозяева, открывайте! – горланил Зайцев, подъехав к самому крыльцу. – Сватья приехали!
Бубновы решили, что это, верно, кто-то захотел в озорной праздник посмеяться над их бедой. И дверь отворили не за тем, чтобы встретить гостей хлебом-солью. Старик вывалился с ружьём, старуха – с ухватом, а сама Нина – со скалкой, которой как раз взбивала масло. Выйдя, они убедились, что приехал не принц, не на белом, да ещё и не на коне (да ещё и не приехал).
– Это что за банда? – усмехнулся Пирожков.
Старик направил на него ружьё. Усмешка мгновенно исчезла.
– Пшли отседова! – взвыл старик.
– Вы что, одичали? – ошеломленный, пролепетал Зайцев.
– Я шутить не сумею, – предупредил старик, – гварю сурьёзно, пшли!
– Мы же…
– Пшли!
– Да ё…
– Пшли!
Зайцев собрал в кулак (а может, куда-то ещё) всю свою смелость и рявкнул:
– Не пшикай мне тут!
– А ты мне не тыкай!
– А ты мне не мнекай!
– А ты… ты… руки вверх!
– Пошёл ты!
– Это вы пшли!
– Тьфу! Срамота! – вскипел Зайцев. – Мы вам жениха по такой пурге везли, чёрте знает откуда, а вы нас пиф-паф?! Где невеста? Отвечайте, оголтелые! А то дальше поедем – и хрен с вами!
Видя, что намерения у гостей серьезные, старик опустил ружьё. Переглянулся со старухой. Старуха опустила ухват.
– Где невеста? – повторил Зайцев. Старик обмякшим голосом ответил:
– С пяхталкой которая.
Нина спрятала скалку за спину и смущенно отвела глаза.
Тишина.
– Тогда и сватовству время! – осмелился первым заговорить Пирожков. – Ваш товар – наш… товар тоже. Или как там? Короче, ваш выход, Александер! Алекс…
И тут обнаружилась пропажа. Зайцев и Пирожков кинулись ощупывать солому.
– Кто ж из вас жаних? – с подозрением спросила старуха.
– Жених-то… – протянул Зайцев, заглядывая под сани.
– А жених-то у нас не смог! – легонько пнул его в бок Пирожков.
Зайцев поднял голову.
– Верно, не смог…
И по обыкновению своему они навешали Бубновым на уши столько лапши, да так смачно приправили укропчиком, петрушечкой, пережаренным лучком с морковкой, поперчили, посолили – всё в меру и по вкусу. Получилось – пальчики оближешь. В общем, обошлись без жениха. Сватовство отмечали до самого утра.
А жених, отоспавшись в сугробе, встал и как ни в чём не бывало побрёл домой. Маманя, до которой успели дойти слухи о помолвке, встретила его со слезами и поцелуями:
– Золотой мой! Драгоценный! Неужто дождалась!
Сашулька выбрался из объятий.
– Чего меня ждать? Приду, не заплутаюсь.
– Да я про невесту, дурачок мой!
И рассказала, что слышала от людей. Сашулька удивился, но радость разделил – больше не придется по вечерам таскаться в клуб.
– Вот так Овсень! – потом за чаем смеялась маманя. – У Макара Ухова сруб разобрали, дверь заложили. На работу в окошко выходил. У Мякишевых опять сани угнали. Дед с ранья ходит, ищет. Кой-как ходит. Видать, тоже овсенькал. У Кольки Зайцева корову украли…
Сашулька поперхнулся.
– Корову?
– Ага! Вот такие блины!
Алексей АРТЕМЬЕВ
