Петра Великого не любят очень многие. Нелюбовь к нему исходит из двойной перспективы – и советской, и московской. Только что трёхсотлетие присвоения ему императорского титула и тем самым превращения Московского государства в Российскую империю прошло совсем тихо и незаметно, без громких официальных торжеств. Оно и к лучшему: государство, в котором мы живём, не имеет права притязать на петровский лавр, и лучше ему скромно отойти в сторонку, нежели заслужить причисления к самозванцам. Петровская образовательная роль заслуживает отдельного разговора; я сегодня остановлюсь на одном законодательном акте, возможно, самом важном в истории русского образования вообще и уж во всяком случае в истории русского образования XVIII столетия. Речь идёт о «Духовном регламенте», который также был принят в 1721 году. Парадоксальным образом этот закон – в своей школьной части – и никогда не исполнялся, и послужил становым хребтом русской интеллектуальной жизни XVIII столетия.
«Духовный регламент» 1721 года. Фото: Российская национальная библиотекаДуховное образование рано привлекло внимание Петра. Он делился с патриархом Адрианом такими планами: «И благодатиею Божиею и зде есть школа, и тому бы делу порадеть мощно; но мало которые учатся, что никто школы как подобает, не назирает. А надобно к тому человек знатный в чине и во имени и в довольстве потреб, ко утешению приятства учителей и учащихся. И сего не обретается ни от каких людей.
Патриарх Адриан. Фото: WikipediaБыти тому како? Евангельское учение и свет его, сие есть знание Божеское, человеком паче всего в жизни сей надобно. И из школы бы во всякие потребы люди благоразумию учася происходили, в церковную службу, и в гражданскую, воинствовати, знати строение и докторское врачевское искусство». Вся совокупность наук должна была преподаваться под кровом Славяно-греко-латинской академии. Эти планы так и остались планами, школы для нужных и полезных наук заводили без церковного участия; но под конец жизни Пётр обратился к духовному образованию как таковому. И в этом у него был замечательный помощник – Феофан Прокопович.
Феофан Прокопович. Фото: WikipediaФеофана тоже не любят. Меньше, чем Петра, поскольку среди наших соотечественников большее число, полагаю, и не догадывается о его существовании; и на самом деле есть за что. Его поведение в правление Анны Иоанновны (в частности, его участие в судьбе Феофилакта Лопатинского) вряд ли способны привлечь к нему симпатии. Можно упрекнуть Феофана и в чудовищной неблагодарности по отношению к католикам: будучи им обязан своим образованием, окончив Коллегиум св. Афанасия в Риме, он стал главой антикатолической партии в России; именно католики являются основной мишенью его полемики, в то время как северная ветвь западноевропейского христианства пользуется его симпатиями. Тем не менее ревность его к просвещению сомнению не подлежит (вспомним его школу на Карповке). В своё время я заглянул в сборник панегириков петровской эпохи с целью составить собственное впечатление о духовных писателях того времени; оно, разумеется, ни для кого не обязательно, но заключается в том, что как интеллектуальная величина Феофан головой выше тогдашнего клира. Этот человек – превосходно образованный, умный, энергичный, честолюбивый, жёсткий до жестокости – верный сын своего века, хотя и возвышающийся над ним, стал одним из главных проводников петровской церковной и церковно-образовательной политики.
Учебная программа для клира
«Духовный регламент» высказывается против полуобразованности («Таковаго же, тако рещи, привиденнаго и мечтательнаго учения вкусившии человецы глупейшии бывают от неученых. Ибо весьма темни суще, мнят себя быти совершенных, и помышляя, что все, что либо знать можно, познали, не хотят, но ниже думают честь книги, и больше учитися. Когда вопреки прямым учением просвещенный человек никогда сытости не имеет в познании своем, но не престанет никогда же учитися, хотя бы он и Мафусалев век пережил»). Мы воздержимся от подробного цитирования, но обратим всё же внимание на то, как видится из XVIII века и описывается его языком межпредметная интеграция: «Обращаяся к школьным учениям, сие видится быть вельми благоуспешно, что могут одного часа и одним делом подаватися. На пример, уча Грамматики, может учитель с нею учить купно и Географию и Историю: понеже, по регулам Грамматическим, нужно есть делать екзерциции, сиесть обучатися в переводах с моего языка, на язык тот, котораго учуся, и вопреки с языка того на мой язык. То мощно велеть ученикам переводить по части Географию, или Историю одну внешнюю, либо Церковную, или на перемену оба те учения».
Центральный пункт – программа. И вот она вызывает множество вопросов у тех, кто в принципе интересуется программами (что бывает не так часто: традиционная отечественная историография больше обращается к социологическим аспектам, собственно педагогические её волнуют мало).
«Чин учения таковый добрый кажется:
1. Грамматика купно с Географиею и Историею.
2. Арифметика с Геометриею.
3. Логика или Диалектика, и едино то двоименное учение.
4. Реторика купно или раздельно со стихотворным учением.
5. Физика, присовокупя краткую метафизику.
6. Политика краткая Пуффендорфова, аще она потребна судится быть, и может она присовокупитися к Диалектике.
7. Богословия. Первые шесть по году возмут, а Богословия два года. Ибо хотя и всякое учение, кроме Диалектическаго и Грамматическаго, пространное есть; обаче в школах сокращенно трактовать надобе, и главнейшия только части. После сам долгим чтением и практикою совершится, кто так доброе руководство получит. Язык Греческий и еврейский (естьли будут учители) между инными учении урочное себе время приимут».
Это поразительный документ. Вспомним иезуитскую программу: три грамматических класса, поэтика (на языке иезуитов – humaniora), риторика, философия и богословие. Два последних курса – высшая ступень – в иезуитских школах проходятся неторопливо, в русских планировались к быстрому изучению: русские всегда куда-то спешат. Изучение предполагается поверхностное, в надежде на то, что потом недостающее дополнится как-нибудь само, в процессе самостоятельной работы. Иногда такая надежда основательна, чаще – нет: заботы и обольщения века сего… Но и кроме этого отличий очень много: куда-то девается философия, точнее, распадается на свои составные части, и естественнонаучный аспект (физика) получает преобладание над собственно философским (метафизика); другие части занимают место разгромленного синтаксиса. Появляются математика и политика по новомодному и тогда весьма влиятельному автору, ради чего риторика с поэтикой сокращаются до одного года. Межпредметная интеграция – тоже признак спешки; лучший способ экономить время – добиваться одновременно двух целей.
Чрезвычайно интересный вопрос: кому принадлежит эта программа? Является ли она разработкой Феофана или детищем самого Петра? Это плод их совместного творчества, где идейная сторона принадлежит прежде всего Петру, а форма изложения – Феофану; но понятно, что доля самостоятельной работы последнего может быть в разных местах разной. На мой взгляд, ответ на этот вопрос дала практика.
О плодах…
Пётр вскоре умер. При его жизни семинарии не успели добраться до серьёзного изучения указанных предметов. А дальше мы имеем дело с весьма интересной практикой. Возьмём такой документ, как Жалованная грамота Анны Иоанновны Харьковскому коллегиуму (одной из лучших духовных школ России); там сказано: «Наше Императорское Величество, слушав оного Богомольца Нашего Преосвященного Епифания Епископа Белоградского и Обоянского челобитья, и усмотря его Архиерейское в том особливое попечение и тщание, ревнуя вышепомянутому Дяди Нашего Петра Великого намерению и определению, всемилостивейше пожаловали указами тому Харьковскому училищному Покровскому монастырю и в нем Славено-Греко-Латинским школам, Игумену и Ректору, такожде учителям быть вечно и ненарушимо, и оной содержать по Нашим императорским указам и по духовному регламенту непременно… а учить всякого народа и звания детей православных не только Пиитике, Риторике, но и Философии и Богословии Славено-Греческим и Латинским языки; такожде стараться, чтоб такие науки вводить на собственном Российском языке, и преподавать учение с усердным тщанием, ревностию и радением, отнюдь не отлучаясь ни в чем святыя Восточныя церкви исповедания; а неспокойных и вражды творящих учителей и учеников унимать и смирять, и ни до какого своевольства не допускать».
Картина Ивана Никитина "Портрет Петра I на смертном одре". Фото: Государственный ЭрмитажЭтот документ внутренне противоречив. С одной стороны, там предписывается в точности соблюдать Духовный регламент, с другой – даётся программа и набор предметов, которые соответствуют не Духовному регламенту, а старой иезуитской традиции, воспринятой русским духовным образованием. По-видимому, дело обстояло таким образом. Феофан Прокопович умер в 1736 году. Его административный ресурс в анненскую эпоху (когда осуществлялась консолидация системы семинарского образования и формировался его облик) был огромным. Если бы он считал нужным исполнять программу, предначертанную Регламентом, трудно сказать, что могло бы ему помешать хотя бы предпринять такую попытку. Но никаких следов Пуфендорфа в семинариях не замечается. Мысли, сформулированные в Регламенте, принадлежали Петру; Феофан, во всяком случае, не считал их настолько важными, чтобы проводить в жизнь.
Духовенство достаточно ревностно взялось – точнее, в числе духовенства нашлось достаточно таких людей, которые довольно ревностно взялись за создание системы образования для клира (более открытой в Малороссии, более сословно замкнутой в Великороссии). Но к программе эти люди отнеслись, исходя из здравого смысла: не нужно шаловливыми руками лезть в механизм, который работает. Регламент не стали ни отменять, ни переделывать, ни исполнять – если брать букву закона. В самом факте становления и развития системы русских семинарий он сыграл громадную роль; программа же его осталась кабинетной прозой.
С другой стороны, духовное образование в XVIII веке было становым хребтом всей образовательной системы (предлагаю читателю провести такой эксперимент: заглянуть в первый том Российской энциклопедии, в посвящённую просвещению главу, и посмотреть, что там сказано об этом). Нужны ли ученики для московской медицинской школы доктора Бидлоо – где их взять, кроме как по соседству, в Славяно-греко-латинской академии? Нужны ли подготовленные слушатели для петербургского академического комплекса? Судьба Ломоносова всем известна. Нужны ли студенты для Императорского Московского университета? Никто, кроме семинаристов, не в состоянии понять профессорские лекции. Нужны ли, наконец, учителя для екатерининских народных училищ? И опять клир со своими детьми приходит на помощь. Только в XIX веке, с созданием Министерства народного просвещения, непосильное бремя было снято с плеч духовенства – хотя бы отчасти.
Иезуитская система подготовки, применяемая в духовных семинариях, – самая совершенная, какая тогда могла быть. Ex officio я вписал хронологическое ограничение; но на самом деле мне кажется, что и современные системы очень сильно уступают ей, что они нуждаются в радикальном избавлении от лишнего (нужного «для жизни», то есть «полезного») и во введении действительно нужного. Потому Пётр, всерьёз озаботившись в последние годы своего царствования созданием духовной школы, вытянул таким образом всю интеллектуальную жизнь страны на столетие вперед – в большей степени, нежели он же сделал это созданием Академии наук. А программа… что ж, его программа относится к числу временного, и если этой временной не довелось работать вообще – так оно и к лучшему.
