О себе она рассказывала обычно очень скупо, словно не желая себя лишний раз выпячивать и «пиарить».
– Я родилась в Москве в 1962 году. Моя мама была врач, папа – военный. Я выросла, училась и жила в Москве до 23 лет, а потом уехала в США, потому что вышла замуж.
Еще она стеснялась своей девичьей фамилии: Поскрёбышева. Потому что все ту же интересовались: а вы, случайно, не родственница того самого Поскрёбышева, личного секретаря Сталина. И приходилось объяснять: да, родственница – внучатая племянница. А ее мать, Галина Ивановна Поскрёбышева, была известной на весь СССР врачом-диетологом.
– У меня было очень хорошее детство, которое я сейчас вспоминаю как сплошной праздник. Из раннего детства запомнились именно подарки на дни рождения: один раз были немецкие куклы, другой – кукольный домик. Мне было лет пять. Помню даже запах этой упаковки. Купили, наверное, в «Детском мире».
Запомнилось и то, что когда Лизе было 14 лет, то умер дядя – мамин брат. Потом умерла и его жена, погибла в автокатастрофе.
– И мама забрала их двоих детей к нам. Младшему двоюродному брату Роме было пять лет, второму мальчику – 13. Рома был совсем маленький. Он вообще не понимал, что случилось. Как так, была мама – и вдруг ее нет… Этот момент я, конечно, запомнила – это было тяжело. Тогда я в первый раз кого-то хоронила.
Свою же знаменитую фамилию Елизавета Глинка получила от мужа Глеба Глинки – американского адвоката с русскими корнями, потомком известного рода, к которому принадлежал и композитор Михаил Глинка.
Познакомились они в 1986 году на выставке экспрессионистов в Московском Доме художников. Лиза тогда оканчивала Второй Медицинский институт имени Пирогова по специальности «реаниматолог-анестезиолог», а Глеб совершенно случайно оказался по какой-то адвокатской надобности в столице. Они быстро сошлись – несмотря на большую разницу в возрасте. Словно какая-то искра проскочила.
Она вышла замуж и эмигрировала в США, где у Елизаветы и Глеба появилось двое сыновей – Константин и Алексей.
В 1991 году Елизавета окончила в США Дартмутскую медицинскую школу (Dartmouth Medical School) по специальности «паллиативная медицина». И начала работать в хосписе и, по ее собственным словам, была потрясена человеческим отношением к безнадежным больным в этих учреждениях.
– Еще до первого визита туда мне попалась книга журналиста, который потерял дочь, умершую от рака, – рассказывала Елизавета Глинка. – Книга называлась «Я ушла счастливой». Спасти девочку было невозможно, но последние дни ее жизни обрели иной смысл, благодаря одной из хосписных служб Европы. И только побывав в хосписе, я задалась вопросом: почему такого учреждения нет в моей стране, разве там люди не болеют раком?
В 1994 году, уже после возвращения в Россию, Глинка участвовала в работе Первого московского хосписа – единственного в то время государственного медицинского учреждения по оказанию бесплатной помощи неизлечимым онкологическим больным. Открыла его легендарный врач Вера Миллионщикова.
Вскоре она переехала в Киев, где ее муж работал по контракту. И в онкологическом центре Киева она организовала патронажную службу паллиативной помощи и первые хосписные палаты.
Врачи только удивлялись: откуда столько сил в этой хрупкой женщине: которая все время таскается по больнице с двумя маленькими детьми.
– Пока шла работа в киевском хосписе, мы не расставались с детьми ни на один день. Младший с десяти лет летает со мной в хоспис. Сидит дома с няней и ждет, когда я приду и мы пойдем погулять. Однажды он мне сказал: «Знаешь, мама, когда ты умрешь, я не буду писать на твоей могиле “Глинка Елизавета Петровна”, потому что тогда будут приходить все больные и их родственники. Я напишу “мама”, и тогда буду приходить только я».
В 2007 году, когда тяжело заболела мать Елизаветы, она вернулась в Москву.
– Моя мать умирала тяжело и мучительно, – вспоминала Елизавета Петровна. – Два с половиной года. Я оказалась здесь абсолютно одна. Вообще не знала, как справляться с этой ситуацией. С меня брали огромные деньги за лечение: мама лежала на аппарате искусственного дыхания в госпитале Бурденко. Мне намекали, что аппарат можно отключить, мама не жилец, это так и было, но я сторонник все-таки жизни, а не эвтаназии. Мама не могла дышать, но еще пожимала мою руку, могла узнавать меня. Я оставила в Америке детей и была со своей мамой каждый день в течение двух с половиной лет. До первого апреля, когда у нее остановилось сердце. Я не сняла ее с аппарата, она умерла сама. Я организовала фонд, пока мама еще лежала в больнице. Я, наверное, сделала это, чтобы не сойти с ума...
Именно тогда и появился благотворительный фонд «Справедливая помощь» Елизаветы Глинки – или просто Доктора Лизы. Псевдоним получился случайно – никто тогда не знал, с чего нужно начать деятельность фонда, вот кто-то и предложил открыть страничку в социальных сетях. Например, на базе Живого Журнала. Знакомый программист зарегистрировал аккаунт в ЖЖ на то имя, которое он знал: Доктор Лиза. Елизавета Петровна только пожала плечами: ну, Доктор Лиза – значит, Доктор Лиза. Хотя сама себя она в интернете и в жизни предпочитала звать Петровной.
Через несколько лет это имя станет известно всей России.
– Изначально предполагалось, что фонд будет оказывать паллиативную помощь неонкологическим больным, для которых в России не существовало хосписов. Но потом круг интересов расширился. В число подопечных фонда вошли малообеспеченные больные, в том числе без определенного места жительства. Волонтеры фонда выезжали в районы московских вокзалов и раздавали бездомным еду, одежду и лекарства.
В кризис, рассказывает доктор Лиза, появилась еще одна категория людей, которые нуждаются в опеке, — одинокие старушки, которым не хватает денег на еду и лекарства.
Но самым главной заботой Елизаветы Глинки все равно остались онкологические больные, которые порой не получают вообще никакой помощи ни в семье, ни на работе, ни от соседей.
– Люди почему-то закрываются от этого, считают, что надо помогать тем, кого можно вылечить. В Интернете мне кто-то писал, что ему хочется прийти и убить и меня, и моих больных, потому что я развращаю народ и иду против естественного отбора, а деньги, которые я трачу на безнадежных, надо вкладывать в высокие технологии… Так ведь вложили уже. Из-за этих высоких технологий и получаются инвалиды, которые раньше бы просто не выжили. Но об этом как-то не задумываются.
Тяжелее же всего приходится родителям умирающих детей, которые живут и не понимают, за что им свалилась такая чудовищная несправедливость. Они начинают полностью отождествлять себя с ребенком, а потом умирают вместе с ним. И как помочь таким людям никто не знает.
– Иногда я ничего не говорю, молчу вместе с ними. Иногда объясняю, что есть вещи, которые надо пережить, потому что сделать уже ничего нельзя. Был у нас папа, который вел себя совсем неадекватно. Пришли медсестры и сказали, что он грозится их всех поубивать. А до этого он уже все иконы топором порубил. Он метался по палате – я впервые видела человека, который в кровь сдирал кожу на ладонях – и кричал: «Зачем это все?..» Девочка, его дочка, страшно болела и страшно погибала. Какие-то баптисты увезли ее в Германию и пытались лечить, но безуспешно… И вот разъяренный отец мечется по палате, а я стою у двери, караулю выход, чтобы он кого-нибудь действительно не убил, и совершенно не знаю, что делать. А потом говорю: «Если вы сядете, вы сможете подержать Наташу на руках». И он вдруг остановился, поднял на меня глаза и спросил: «А можно?» – «Конечно, можно». Мы быстренько отцепили все трубки, он взял девочку, обнял ее и так и держал на руках. Я даже не увидела, когда ребенок умер. Он сам сказал: «Она ушла». И спросил: «Можно, я еще подержу?» Еще он сказал, что она так хотела туфельки с камушками, а он не успел их ей купить… Тогда я говорю: «Давай мы с тобой сейчас возьмем бумажку, обрисуем ножку, и ты обязательно купишь ей эти туфельки». Он положил бумажку в карман, сказал мне: «Ну, вы там все формальности с похоронами уладьте», – и поехал за туфлями...
В хосписе Елизавета Глинка неожиданно нашла и третьего – приемного – сына. Илью из Ульяновска. В 1995 году новорожденного мальчика-метиса нашли в картонной коробке у проходной Ульяновского авиационного училища. Младенца забрали в Дом ребенка, где его усыновила женщина из Саратова. Через несколько лет мать Ильи стала пациентом хосписа Елизаветы Глинки. После смерти матери Илья снова остался один. В общем, Елизавета Глинка написала заявление на усыновление пацана. Родные сыновья только обрадовались: «Да ты что! У меня теперь правда есть черный брат? Как в Гарлеме? Круть какая, здорово!».
Сейчас Илья уже вырос, учится в одном из саратовских техникумов на повара. Обзавелся семьей, а не так давно у него уже родилась дочка.
В августе 2010 года фонд «Справедливая помощь» организовал сбор помощи пострадавшим от лесных пожаров, охвативших многие регионы России. В 2012 году она участвовала в помощи пострадавшим от наводнения в Крымске, после чего ее имя стало известно по всей России.
Ее стали активно зазывать в политику.
Вместе с другими известными общественными деятелями стала учредителем Лиги избирателей – организации, ставящей своей целью контроль за соблюдением избирательных прав граждан.
В том же 2012 году она вошла в состав федерального комитета партии «Гражданская платформа» Михаила Прохорова, была включена в состав Совета при Президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека.
Но по большому счету она так и осталась вне большой политики, неизменно подчеркивая, что жизни больных детей для нее всегда выше всех соблазнов власти.
С началом событий на востоке Украины ее фонд «Справедливая помощь» стал активно помогать детям Донбасса, страдавшими из-за ежедневных обстрелов.
Первый её визит был в осаждаемый украинскими военными Славянск, потом был Донецк, Луганск…
Всего она побывала в Донбассе 16 раз. И за два года ее фонд спас от гибели около 500 малышей.
Однажды кто-то из журналистов ее спросил, что может заставить её не ездить в Донбасс и не вывозить оттуда больных детей?
– Только пуля, – не задумываясь, ответила она. И начинала рассказывать истории, от которых волосы становились дыбом от ужаса.
Например, о мальчике Тарасе, который оказался внутри взорванного украинскими военными дома. Мама несла своему мальчику молоко, в этот момент упал снаряд, и бетонной плитой женщине буквально оторвало голову. А мальчика в кроватке завалило обломками дома, и он пять часов пролежал в крови собственной матери, не зная, где он находится и что с ней. Его обнаружили случайно, когда была объявлена минута тишины. Врачи в Донецке подключили изломанное детское тело к аппарату искусственной почки и стали названивать в фонд Елизавете Глинки: «Ребенок погибнет, если у нас останется, ему нужна высокотехнологичная помощь, которую мы не в состоянии оказать».
Или историю про девочку 15 лет, занимающуюся танцами. Она гуляла с мальчиком, которого убило при бомбежке в Горловке. Тогда было убито 63 человека. Среди них двое новорожденных и их матери: бомбить стали настолько внезапно, что они не успели спуститься в подвал. И девочке огромный осколок вошел в бедро, оторвал мышцу, но она в шоке каким-то образом добежала до бомбоубежища.
Но именно тогда Елизавета Глинка нажила себе настоящую ненависть со стороны российской либеральной тусовки – всех этих бесноватых «диванных бойцов» возмутило, что Доктор Лиза приезжала на Донбасс спасать детей, а не разыскивать подразделения российской армии.
– Меня спросили, видела ли я российских военных, я честно сказала: «Нет, не видела», – пыталась сначала оправдываться она. – И я действительно их не видела, потому что не различаю военных, которые находятся в Донецке. Украинских военных от донецких я отличу разве что по флагу или нашивкам, если таковые есть. Если я вижу украинский флаг, я знаю, что это украинская нацгвардия. Если я вижу флаг ДНР, я знаю, что это ДНР. Я что, наблюдатель ОБСЕ или военный корреспондент?! Почему я должна опознавать войска, когда везу раненых детей через блокпосты?!
Но потом поняла, что все это бесполезно. Что ее оправдания только лишь разжигают азарт у своры интернет-троллей.
Она перестала быть своей для «тусовки», но не перестала помогать больным людям.
С 2015 года Елизавета Глинка неоднократно посещала Сирию: доставляла лекарства и организовывала медицинскую помощь гражданскому населению страны.
Еще она всегда старалась описывать своих пациентов в интернет-блогах, понимая, что для многих из них ее слова будут единственной эпитафией, единственным напоминанием в мире живых.
Вот, например:
«Сегодня приняла пятилетнего малыша в хоспис. Мальчик очень терпеливый, хотя тяжело перенес переезд из дома в отделение.
Будет лежать с мамой. Спросила его, что беспокоит и что можно для него сделать. Посмотрел взрослым взглядом и сказал:
– Тишины хочу.»
Или:
«Наша Лена в Третьем хосписе. Нас, так же как и в Первом Хосписе, уже предупредили, что через две недели её выпишут снова, если, конечно, доживет. В этом случае нам придется искать третий по счёту хоспис, который примет её, если примет, конечно. Так устроены медицинские учреждения. Передо мной всё время её глаза – просящие. Не страдающие, не пустые от боли, не злые, а молящие и просящие о помощи. Но в нашем городе не любят тех, кто просят».
У Доктора Лизы часто спрашивали, зачем она возится с умирающими людьми. Которым невозможно помочь. И лишь совсем недавно, в фильме Елены Погребижской, Елизавета Петровна призналась, что это огромная привилегия для нее:
– Конечно, это большая честь и привилегия. То есть, для человека мы это последнее, что будет в жизни, последние люди, кого человек полюбит. Конечно, это надо ценить.
Случайно ли, что в своём последнем посте в «Фейсбуке» Елизавета Глинка вдруг вспомнила свою давнюю подругу и соратницу Веру Миллионщикову, умершую в декабре 2010 года от тромбоэмболии: «Сегодня шесть лет со смерти Веры. Этой конференции – 10 лет. Как сильно изменился мир с тех пор. Как много людей перешло в категорию "бывшие", как много новых друзей появилось из ниоткуда. Спасибо всем, кто с нами рядом.
Я жду и верю, что война закончится, что все мы перестанем делать и писать друг другу напрасные, злые слова. И что хосписов будет много. И не будет раненых и голодных детей. До встречи, Вера!»
