Три города – три площадки диалога
Как бы Вы определили задачи своего проекта «Музей в революции/революция в музее»?
Когда придумывался этот проект, мне казалось важным собрать коллег – музейщиков, историков, преподавателей – и обсудить со специалистами из разных регионов, от Сибири до Санкт-Петербурга, как менялось отношение к революции на протяжении ста лет, и как эти изменения находили отражения в музейных экспозициях, посвященных 1917 году. Понятно, что в советское время про Февральскую революцию цедили сквозь зубы в лучшем случае, а обычно речь шла только об Октябрьской, которую превозносили. Но это – верхний слой проблемы.
Юлия КанторВо-вторых, интересно было посмотреть, как музеи сохраняли те экспонаты, которые считались «идеологически вредными». В советское время – и в раннее, и в более позднее – часто возникала ситуация, когда те или иные экспонаты уничтожались, или было приказано их уничтожить, но сотрудники музеев, рискуя, сохраняли их, прятали. При Сталине, например, при каждой очередной чистке во время репрессивной кампании убирались портреты и личные вещи тех революционеров и большевиков, которые попадали «под статью». Да и после смерти «вождя народов» такие эксцессы случались нередко. Репрессировали и самих музейщиков. Это еще один аспект межмузейного диалога – рассказать о судьбе людей и экспонатов.
Еще одна задача – прояснить, каково было участие музеев в создании пропагандистского поля в освещении темы революции. Очевидно, что в 20-е годы все происходило одним образом, в 30–40-е – другим, при Хрущеве – третьим, в постсоветское время – четвертым. Что произошло в постсоветское время особенно интересно, потому что тогда у музеев, как и у всего общества, появилось больше свободы и, соответственно, больше фактического материала, дающего возможность дискутировать.
Все эти темы мне хотелось обсудить на круглых столах, которые пройдут трех городах: Красноярск, Екатеринбург, Петербург.
Музей современной истории в МосквеПочему именно эти города?
В тогдашней Енисейской губернии (теперь это Красноярский край) сидели практически все революционеры, причем не только большевики, но и представители других партий. Верхушка большевистской партии там побывала вся: Ленин, Сталин, Дзержинский, Свердлов, Троцкий… Память о них может быть разной, но память, в том числе и музейная, сохранилась.
В Красноярске яркий музейный бэкграунд. Красноярский краевой краеведческий музей – это старейший музей Сибири, ему уже почти 130 лет. Он станет «сибирской базой» проекта – я участвовала во многих проектах этого музея, связанных с «болезненными» проблемами музейного сообщества, в форумах по историко-музейной проблематике – все это вызывает огромное уважение. Кстати, именно коллектив КККМ едва ли не первым в стране придумал, как пополнять музейные фонды экспонатами – «свидетелями» новейшей истории и одновременно изучать общественную рефлексию. Здесь прошла акция «Подари советское»: дарили разные предметы – от «жигулей» до колючей проволоки…
Каждый круглый стол пройдет после того, как участники, приехавшие из разных регионов, осмотрят выставку. В дискуссии в Красноярске, например, будут участвовать музеи не только этого города, но и всей Сибири: мы ждем Новосибирск, Иркутск, Омск – там есть музей «Дом Колчака», центр исследования гражданской войны в Сибири – уникальное место: и архив, и музей, и исследовательская площадка, и дискуссионный клуб.
У нас часто и в больших городах, и в не очень больших, расположенных рядом друг с другом, не знают, что происходит у соседей, разорваны связи, несмотря на то, что вроде бы есть интернет и прочее. Нашими дискуссиями мы хотим воссоединить оборванные связи, создать единое информационное поле.
Очевидно, что «идя» из Сибири на Урал, вторым после Красноярска мы с коллегами выбрали знаковый для истории революции и вообще для истории первых лет советской власти город – Екатеринбург. Работаем мы с областным Свердловским краеведческим музеем, там есть свои фонды, интересный подход, а летом у них откроется огромная сложная выставка «Урал в эпоху войн и революций».
В Екатеринбурге хотим собрать для дискуссии музейщиков и специалистов по исторической психологии из Челябинска, Нижнего Тагила, Перми. Нас очень впечатлил опыт музея на Мотовилихинских заводах, который является филиалом Пермского краеведческого музея и рассказывает о событиях 1905 года. В рамках одной экспозиции его сотрудники смогли продемонстрировать три варианта освещения революционной темы: классически-советский – вы идете вдоль отличной, объемно сделанной диорамы, вам включают звуковое сопровождение, текст которого написан в 60–70-е годы. Это все занимает минуты три. А потом у вас есть возможность нажать кнопку и услышать освещение этой же темы историком, имеющим принципиально антисоветские взгляды. И, наконец, третий вариант, тоже трехминутный: нейтральный – точнее, объективный. Это очень интересно, когда одни и те же даты, факты, но информация меняется – что-то оттеняется, что-то умалчивается в зависимости от «поставленной задачи», от угла рассмотрения.
Последний город – Санкт-Петербург: думаю, тут не надо объяснять почему. Туда мы доберемся в конце 2017 года, в период проведения Петербургского культурного форума. Место «дислокации» – государственный Музей политической истории России, там уже открылась блестящая, «многослойная» новая экспозиция «Революция в России. 1917–1922».
Выставка "История России XX век" в МанежеРеволюция или инерция в музее?
Как сейчас революция представлена в российских музеях? По-прежнему преобладает советский взгляд или уже перестроились?
Самое забавное, что мы не знаем, как сейчас представлена революция в российских музеях. Никто не делал «собирательного портрета». Поэтому одна из ключевых задач нашего проекта – посмотреть, какие здесь перемены.
В тех музеях, где я была, некоторые изменения, пожалуй, произошли. Основные вехи: отречение императора, Февральская революция, разгон Учредительного собрания, Октябрьский переворот – это все в музеях представлено, и не только с советских позиций, экспозиции обновляются; другой вопрос – насколько профессионально сделано то, что мы сейчас имеем. Зачастую у музеев возникает проблема не столько с поиском документальных источников, на основании которых создается экспозиция, сколько с иллюстрированием своего исторического видения конкретными артефактами. Понятно, что многие артефакты и документы были попросту уничтожены в советское время. И с этой трагической темой тоже нужно работать. Кстати, Музей политической истории России в свое время на выставке, посвященной истории сталинского террора, демонстрировал огромный том, включавший сотни наименований – каталог «ликвидированных» во время чисток экспонатов. Это интересный опыт.
Вы в одном из интервью сказали, что музеи в своих экспозициях часто обходят «белые пятна» в освещении 17-го года. С чем это связано?
В определенном смысле это связано с инерцией. Для того чтобы ликвидировать какое-то «белое пятно», нужно много поработать: определить, какой краской его закрасить, какой экспонат поставить, как обрисовать деятельность того или иного участника революции – нужно серьезно в этом разбираться. Гораздо проще сделать схематическую экспозицию «Что случилось 25 октября на “Авроре”» (хотя вообще-то это тоже вопрос: а что там случилось, кто знает? Документы мало кто видел, хотя они давно доступны).
Этот поиск, помимо объективных трудностей, имеет еще и субъективные: сохраняется инерция советского времени – боязнь «а вдруг что-нибудь не то покажем, не то скажем». Поскольку, слава Богу, единого обязующего канона уже нет, то возникает личная ответственность за подход к теме. И тут возникают вопросы: стоит или не стоит копаться в истории так глубоко. Хочу заметить: те музеи, которые обходят сложные темы, мы тоже пригласили на круглый стол, и их представители приедут. Это радует – значит, они готовы к дискуссии.
Музей современной истории в МосквеКак вам кажется, есть какие-то сюжеты в большой революционной теме, которые еще мало освоены нашими музеями?
Как ни странно, один из них непосредственно связан с ролью музеев после 1917 года. В революционные годы в музеи приносилось то, что было национализировано и награблено. Но, заметим, то, что попало из церквей в музеи, сохранилось, а что не попало – было уничтожено, переплавлено или продано. И ведь об этом тоже можно и нужно говорить: музеи в наше смутное время стали своего рода спасителями истории, хранителями памяти. Это их заслуга.
Еще мне кажется перспективной тема, которая обсуждается не только в самой России, но и за ее пределами, – тема международного значения русской революции. Ведь итогом 1917 года стало, помимо всего прочего, образование нескольких новых стран, и в этих государствах революционная проблематика тоже дает повод для горячих дискуссий. Я имею в виду, например, Финляндию и Польшу, а также страны Балтии. Именно поэтому на наши круглые столы мы хотим пригласить зарубежных коллег: в Красноярске будет представлена Финляндия, в Екатеринбурге – Польша, в Петербурге – Прибалтика.
Как сейчас формируются экспозиции, посвященные 17-му году? С какими трудностями сталкиваются музейные работники?
Для того чтобы формировать новые подходы, новые концепции, нужно всерьез этим заниматься. У музеев еще в меньшей степени, чем у исследовательских институтов, есть такие возможности: ездить в архивы, искать материалы, читать и закупать новую литературу, которая выходит такими крохотными тиражами, что в Омске, допустим, никогда не узнают, что вышло в Екатеринбурге, и наоборот…
Чтобы менять сами экспозиции, нужен экспонатный ряд, а где его взять? Интересный, хоть и трудный способ – искать артефакты по частным коллекциям, у потомков тех, кто пережил Большой террор или войну. Бывают и почти неправдоподобные случаи. Вот один, из моего опыта: звонит мобильный, пожилой голос говорит: «Здравствуйте, это Юлия Кантор? Меня зовут Нина Ростиславовна, я внучка Карла Радека». Поскольку дело было 1 апреля, я сначала подумала, что кто-то меня разыгрывает. Но все оказалось правдой: Нина Ростиславовна родилась в 1937 году в Астрахани, куда была сослана ее беременная мать, дочка Радека. Так мы познакомились, и она передала в Музей политической истории России семейную реликвию – знаменитую трубку деда. Видите, еще можно успеть в буквальном смысле застать живую историю.
Между ностальгией и диалогом
Вы считаете, что 2017 год должен стать годом диалога. Так ли это на самом деле? Кто с кем сейчас готов обсуждать революцию?
Я действительно думаю, что это год диалога, диалога неравнодушных людей. Государство сейчас в этой сфере, по крайней мере, не диктует подходы – в музейных, научных кругах можно рассуждать на тему, «что же это было» и чего нам стоил 1917 год. Музеи – самая удобная площадка, вы разговариваете с профессионалами и с теми, кто к вам пришел, пусть даже пришел случайно. Это очень важный момент: какими сегодня будут музеи, представляющие тему революции, – от этого зависит и дальнейшее восприятие людьми революционной темы. Музеи – отличный способ «трансляции» памяти.
На Ваш взгляд, в обществе есть эволюция в понимании событий 17-го года, если сравнивать с девяностыми, двухтысячными годами?
Есть, но в обществе нарастает по сравнению с девяностыми и ностальгический мотив – не столько по самой революции как таковой, сколько по сильному государству, «которого все боялись, уважали». Этакая ностальгическая реакция – вернуть все, как было, а значит, уверовать в то, что революция оказалась благом. Революция, которая якобы всех уравняла, якобы дала права и свободы и после которой якобы воцарился порядок. На протяжении десятилетий нескольким поколениям людей вдалбливали, что это было замечательно и что по-другому быть не может. Нельзя было найти в открытом доступе книги представителей других партий, статьи, партийные дискуссии, найти информацию, кто же по-настоящему делал революцию, кто в ней участвовал в феврале и в октябре... Мы получали – и в музеях тоже – овеществленный краткий курс истории ВКП(б). Это все давало и дает о себе знать.
Сейчас могу сказать: есть те, кто хочет разобраться, и их немало. Сейчас очень популярны разнообразные лекционные курсы, связанные с историей революции – самые разные люди хотят знать правду, и они, кстати, активно ходят на музейные выставки.
Мариэтта Чудакова считает, что главная задача каждого интеллигентного человека в этом году – сделать все для понимания истинной сущности 1917 года как времени ошибок, исторического тупика и начала тирании. Вы согласны, что это приоритетная задача, особенно для историка?
Я не думаю, что такие вещи надо обязательно привязывать к датам. Чтобы разобраться в истоках тирании или взаимоотношениях в обществе, не нужно, как в школе, писать сочинение к дате. Хотя, безусловно, даты стимулируют размышления. Те, кто работают с нами в проекте «Музей в революции/революция в музее», не сейчас начали эту работу, во всяком случае несколько лет работают, несмотря на разнообразные сложности в подходах. Любая история, любая выставка – во всякий год – должна воспитывать если не чувство исторического достоинства, то, как минимум, историческое сознание – историческое, а не пропагандистское, – чувство ответственности и преемственности за то, что было раньше, что происходит сейчас и что будет происходить дальше.
