На карте Калужской области Боровск топорщится крылатым драконом, хлебает раскрытой пастью реку Протву. И живой Боровск архаичен, как ящер – поросший лесом, бугристый, пропускающий медленно вьющуюся речную воду по своему хребту между холмов и монастырских стен. История этих холмов так густо замешана и слежалась уже так плотно, что реальное время здесь становится тише, дремотней, интернет глохнет и хочется тоже где-нибудь прикорнуть.
Именно здесь, в Боровске, где на стенах домов нарисованы пейзажи, в которые хочется войти и в них прогуляться, живет художник, рисующий городу его отражение. И этот художник, самый знаменитый горожанин – Владимир Овчинников.
Боровск. Улица Коммунистическая
Картина "Во славу России"Мой отец купил здесь полдома и поселился в Боровске после возвращения с Колымы, – рассказывает художник. – У меня репрессированных в роду очень много. Я про это написал целую книгу, 500 страниц. Прадед был связным между Колчаком и уральскими казаками. Моего деда расстреляли, затем отца моего сослали на 10 лет, а брат отца был расстрелян в 1930 году. После освобождения отец еще 8 лет оставался на Колыме вольнонаемным. Потом осел здесь, на 101 километре. После его смерти дом достался мне, я вышел на пенсию и здесь живу двадцать первый год уже. Рисую.
Владимир Овчинников
Портрет Владимира с отцомМы въезжаем в Боровск по центральной улице с внезапным названием Коммунистическая. Она прочерчена на карте вдоль всего драконьего крыла и, в свою очередь, выпускает стрелами пары разнонаправленных улиц – Фридриха Энгельса и Циолковского, Женщин Работниц и Парижской Коммуны, Ленина и Красноармейскую. Актуальные когда-то, эти слова теперь обретают дремучесть, костенеют на стенах двухэтажных теремов, оградах старообрядческих церквей. По дороге встречаем пару знаменитых боровских фресок – летние пейзажи, как будто обещание тепла. Улица 1 Мая ведёт нас к дому художника Овчинникова. И мы гадаем, почему он позвал нас к себе домой.
– Вас встретит человек в белой куртке! – обещает художник.
Паркуемся на холме среди сосен. Свежий воздух опьяняет. Здесь влажно, свежо и так красиво, что мы ступаем медленно, как астронавты. Под ногами россыпи шишек. Вдали монастырь, и звон колоколов будет целый день разливаться по Протвинским берегам в момент каждой значительной паузы. Подбегает человек в белой куртке.
– Есть две версии, почему наш город так называется, – просвещает нас местный житель. – Может быть, от слова «бор», а может, от слова «боров». Мне, конечно, ближе «бор».
У человека в белой куртке есть две фобии. Во-первых, он не называет своего имени и запрещает себя фотографировать. А во-вторых, он никогда не берет в руки кисти. Потому что когда-то давным-давно работал кистью, и увидел, что в краску попали какие-то насекомые, и у него чуть душа не вылетела. Такой нежный. Другие помощники Владимира Овчинникова и имен своих не скрывают, и кистей не боятся, могут подготовить стену для картины.
– Мы с женой переехали сюда из Москвы, живём в домике моих родителей, огородик у нас, внук в гости приезжает, – говорит подполковник запаса, бывший преподаватель академии им. Фрунзе Валерий Семенов.– Увидели, как человек работает на улицах, пишет картины. Познакомились, стали помогать. Рядом с ним те, кто болеет душой за идею. Местных жителей мало, в основном, такие, как мы, приезжие. Потому что местные люди не имеют душевных сил, думают только о том, как бы заработать свою трудовую копейку. А молодёжи всё равно, они уже Иваны, не помнящие родства.
Валерий СеменовМоя прабабушка Прасковья в Сибири пекла на дому просвирки, соседка пришла одолжить соли, увидела, доложила куда следует. Бабушку на следующий день под белы рученьки повели в «воронок», увезли в райцентр, расстреляли. Храм в селе был закрыт, богослужение проходило на дому силами местных верующих. До сих пор никто не ответил мне, в чем была ее вина перед советской властью. За что ее расстреляли – за мнение? Хорошо, хоть сейчас за мнение уже не расстреливают. Идите, собирайтесь у себя в огороде и высказывайтесь сколько хотите. Хотя и после этого некоторых сажают в тюрьму.
«Хотелось бы всех поименно назвать»
Человек в белой куртке приводит нас к дому художника. Крошечный участок земли, огородик, скамейки для гостей, стоящие полукругом. Торжество, похоже, будет происходить прямо здесь – между сараем и огородом. Помощники выносят из дома и устанавливают на скамьях вдоль стены триптих – белые птицы над безжизненным лесом, даты 1918, 1937–1938, 1942. И списки имён тех, кого расстреляли в эти годы. Эти имена Овчинников сам нашел в архивах, сам расследовал их истории, инициировал реабилитацию, судился, бился за каждого из них. Чтобы вспомнить, вернуть людям имена и лица. В маленьком дворике постепенно собирается народ – журналисты, общественные деятели, горожане, представители местной администрации, почётные гости и друзья художника. Помощники выносят и устанавливают у стены центральную картину – на чёрном поле в кровавой раме портреты. Анфас и в профиль, бородатые, лысые, спокойные, напряженные – живые люди. Крестьяне, горожане, священники. Это и есть мемориал. Художник решил воплотить идею настолько, насколько хватит собственных сил.
Во дворе дома Владимира«Вот портрет епископа Алексия, он приехал сюда в 1922 году, в момент изъятия церковных ценностей, – поясняет послушник Пафнутьево-Боровского монастыря Георгий.– Это происходило в два захода. Сначала люди возмутились и не позволили разорять храмы. Тогда приехала специальная рота ГПУ, чтобы применить вооруженную силу. Они окружили монастырь, и епископ Алексий, видя такое противостояние, сказал, что кровопролития он не допустит. Он разрешил изъять все ценности, взял на себя всю ответственность как перед большевиками, так и перед церковным людом. Вроде бы он помог большевикам, но на него первого было заведено уголовное дело. Он ударил в самую больную точку этой кампании, ведь тогда была цель не только ценности изъять, но и выявить наиболее активных людей. Молотов тогда писал, что нельзя допустить, чтобы церковь отдала ценности добровольно, потому что это будет «наше политическое поражение». Обязательно нужно было спровоцировать вооруженный конфликт. А епископ Алексий победил их духовно. Он отсидел в тюрьме три года, его расстреляли в 1924 году.
Отец Георгий опоздал на встречу – разбирал пожар. Накануне в скиту Пафнутьево-Боровского монастыря сгорела подожженная с четырех сторон Церковь Новомучеников и Исповедников Российских. Погибли иконы, служебные постройки, столовая. Батюшка спокоен, но просит про пожар не расспрашивать, слишком тяжело. Говорит о новомучениках, изображенных Овчинниковым, о работе в архивах над делом по изъятию церковных ценностей, о книге «Расстрельное будущее», которую писали вместе с Владимиром Александровичем.
Сам художник стоит у своей картины с непокрытой головой. У него за спиной суды, угрозы, вандализм, инфаркт. Далеко не всех вдохновляет идея воскресить память репрессированных боровчан. Городскую администрацию, например, точно нет. Дело кровавое, преступное, довольно свежее. Лучше не ворошить, как бы чего не вышло. «Несвоевременно», – таков был ответ администрации на просьбу установить памятник невинно расстрелянным жителям города. Но художник оказался несговорчивым.
Человеческая память – удивительное творение Божье, – говорит уполномоченный по правам человека в Калужской области Юрий Зельников. – Анна Ахматова, когда стояла в бесконечной очереди с передачей в тюрьму своему сыну Лёвушке, произнесла знаменитую фразу: «Хотелось бы всех поименно назвать». Именно это делает Владимир Александрович Овчинников. В Калуге в 1998 году был установлен мемориал жертвам политических репрессий. Тогда тоже были непростые времена. Прошло почти 20 лет, мы надеемся, что такой памятник будет поставлен и в Боровске. В ноябре прошлого года я получил заверение мэра города и главы района, что в 2017 году в Боровске тоже будет такой памятник. Я рассчитываю, что если человек дает слово, то он его держит.
Юрий Зельников и Владимир ОвчинниковПосле обращения к властям омбудсмена Овчинникову ответили, что памятник всё-таки можно сделать. И предъявили свой проект – символичный, но безликий и без имён пострадавших. «Памятник ВОХРе» – так обозвал его художник. Место для памятника определили самое удаленное – на Текиженском кладбище, подальше от туристических маршрутов, дабы не омрачать живущим радости бытия. Но для Владимира Овчинникова дело принципа – заявить миру о невинно загубленных душах. Он хочет назвать имена всех, кто ходил по этим берегам, копал землю, сажал яблони, строил дома своим детям, смеялся здесь, думал, жил, в общем, был. И кого чья-то злая воля выдернула из родных стен, из жизни, проволокла через мытарства и раздавила, уничтожила. Ни за что. Их имена, даты, малые крохи информации, добытой в архивах, помогут оживить людей хоть в памяти, посмотреть им в глаза, ужаснуться их судьбе, вернуть домой хоть так, в виде образа.
– Владимир Овчинников подвижник, – говорит исполнительный директор международного правозащитного общества «Мемориал» Елена Жемкова. Дело не только в том, что он художник, хотя много-много людей специально приезжают в город ради его картин. Еще очень важно, что этот человек много лет добивался реабилитации невинно осужденных людей. Это очень тяжелая работа. Даже одно имя восстановить непросто, а он восстановил больше тысячи. Он сделал сайт, и теперь любой человек может получить информацию об этом.
Владимир Александрович занимался самыми сложными случаями – реабилитацией участников крестьянских восстаний 1918 года, очень мало сохранилось об этом документов, много спорных вопросов, и мало кто за эти дела берется. С людьми, репрессированными во время войны, тоже очень сложно разобраться, обвинения в сотрудничестве с врагом крайне тяжело расследовать. А ведь там было много погибших. Категория так называемых лишенцев тоже сложная. Мы знаем случаи просто голодной смерти. И реабилитацией этих людей мало кто занимается.
30 октября 2017 года в центре Москвы будет открыт большой федеральный памятник жертвам политических репрессий. Я надеюсь, что этот факт поможет и Боровску открыть свой памятник – в центре города и с именами погибших людей.
Ускользающая красота
Владимир Овчинников вызывает у горожан противоречивые чувства – от восхищения до ненависти. Он выскочка, которому больше всех надо, мечтатель, рисовальщик ускользающей красоты. Он даже не местный, даже не профессионал. Но он когда-то нарисовал спящему городу глаза, и город заулыбался. Теперь он заставляет город заплакать. Думать, осмысливать настоящее и прошлое, осознавать собственную причастность и ответственность за всё, что происходит вокруг – это неудобно, хлопотно, больно, в конце концов. Овчинников считает, надо.
Человек, увидев свой портрет, написанный с любовью, замирает: неужели это я – такой живой, одушевлённый? Овчинников отобразил лучшее, что есть или было в Боровске. «Параллельный город» дышит и завораживает. Гости спешат увидеть картины, которые облупливаются вместе со штукатуркой или просто закрашиваются. Исчезают неумолимо, как уходящая под воду Венеция. Срок счастливой жизни фрески всего-то 10 лет. Самое стремительное уничтожение постигло нарисованную Овчинниковым Стену памяти репрессированных жителей города. «По ком звонят Боровские колокола», – так назывался проект, в готовом виде не проживший и суток. Портреты расстрелянных горожан были исписаны ругательствами и закрашены из баллонов. Поэтому обязательно нужен памятник и как можно скорее, уверен художник.
Я исполняю роль оптимиста рядом с Владимиром Александровичем, – говорит главный редактор недавно закрытой газеты «Провинция-про» Андрей Дёмин.– Моё ощущение: мы уже победили, но это еще не очень заметно. Мы все знаем, что в России надо жить долго – очень ландшафт тугой, быстро ничего не получается. У меня нет сомнений, что памятник будет такой, как надо, там, где надо, просто надо потерпеть, не опускать руки.
Андрей Дёмин (слева)Мы слышим много разных аргументов в обсуждении прошлого. Что Берия – это эффективный менеджер, что у Сталина не было другого выхода. Очень много аргументов, почему это надо было делать именно так, почему сейчас именно так надо себя вести. Но среди них действительно рациональных аргументов нет. Потому что мы пытаемся иррациональные вещи проговорить рационально. Этим вещам нет объяснения и оправдания.
Мы можем сейчас поддержать Владимира Александровича даже просто своим присутствием. Пишущий пусть пишет, рисующий – рисует. Я говорю Владимиру Александровичу, что его художественная деятельность даже важнее, чем правозащитная, потому что раскол в обществе можно преодолеть только культурными сверхценностями.
Машина времени
В Боровске когда-то уснула навеки в глубокой яме без еды и воды старообрядческая боярыня Морозова вместе с сестрой княжной Урусовой. Там же вскоре геройски преставился князь Михаил Волконский, защищая от литовцев Свято-Пафнутьевский монастырь. Наполеон через пару веков изволил почивать в Боровске во время отступления из Москвы. А вот Циолковский, когда пришло его время, здесь не дремал. 12 лет Константин Эдуардович преподавал в уездном училище, ставил свои смелые эксперименты, писал первые научные труды. Здесь же женился и стал многодетным отцом. Памятник Циолковскому в виде взлетающей ракеты дерзко рассекает сонное боровское небо, но трогательная фигура мечтателя в валенках у подножья выглядит совсем по-домашнему.
Здесь поселялись политзаключенные после освобождения из лагерей. Сюда теперь вырываются пленники офисной Москвы на пенсию, на воздух. Здесь, на сто первом километре, остро чувствуешь переход, переправу из яви в сон и обратно, из бытия в память, в прошлое. И обратно.
