Опять подошли «незабвенные даты»,
И нет среди них ни одной не проклятой.
Анна Ахматова
Анна Ахматова может и должна быть признана одним из первейших свидетелей века не только через личную трагическую причастность к судьбе русского народа, но и как человек, чье творчество запечатлело для потомков «страшный час» родной земли. Осип Мандельштам писал про Ахматову: «Она – плотоядная чайка, где исторические события – там слышится голос Ахматовой. И события только гребень, верх волны: война, революция. Ровная и глубокая полоса жизни у нее стихов не дает».
Но с нами говорит свидетель «следующего порядка», один из хранителей наследия поэта, Нина Ивановна Попова, директор Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме, том самом, где писался «Реквием» и многие стихи 1926–1949 годов.
Нина Ивановна Попова в своём кабинете в музее Ахматовой в Фонтанном Доме. Автор фото: Алёна КаплинаНина Ивановна, какая Ваша оценка событий 1917 года, что же произошло на нашей земле и с нашим народом?
Революционное потрясение, мне кажется, было вызвано потребностью изменения устоев жизни, невыносимых для какой-то части нашего народа. Необходимость такого изменения и структуры общества, и отношений внутри общества, и нравственных начал, и политической его организации была оправдана сто лет назад, но мы видим, что последствия оказались исковерканными. А значит и посыл этот был не прекрасен, и то, как он трансформировался, какие он пережил политические изменения, прямо противоположные изначальному смыслу. Я не считаю, что революция – это прекрасно для такой страны, как Россия. Революция – это такой мучительный рывок, слом, который нарушает органику постепенного мирного развития, эволюции. Эволюции сознания, эволюции общественного устройства, эволюции размышления о том, на чем может основываться то, что необходимо для такой страны как Россия. То, как это трансформировалось в результате революции, стало, на мой взгляд, отвратительно еще и потому, что это попало в руки людей, у которых была чудовищная идеология корысти, пафоса и лозунгов, и политического расчета, при котором человеческая жизнь ничего не стоит.
Как Вам кажется, что было утрачено из исконных качеств нашего народа за прошедший послереволюционный век, а что приобретено, какие черты, хорошие и плохие?
Сложно так сразу оценить, потому что прошло все-таки 100 лет. Что-то обреталось, что-то терялось. Потеряли, и я это сейчас остро ощущаю, способность и умение думать исторически. Я не говорю размышлять – это не каждый человек может, но разучились чувствовать историю жизни этой страны, того, что с ней происходило, и отделять ложное от истинного. Сначала политические фальшивые лозунги, все эти повороты революционные-послереволюционные лишили людей этого чутья. И затем повсеместное мировое движение в сторону информационных технологий, когда газеты, радио, потом телевидение становятся могучими источниками, которые сознательно путают ложное и истинное, подменяя то, что должно остаться незыблемым – представление о добре и зле, о свете и тьме чем-то сиюминутным, корыстным, расчетливым. Вот в этом смысле мы скорее потеряли намного больше, чем обрели. Был какой-то период моей жизни, период юности – когда многое ты воспринимаешь на слух, на веру. Но чуть позже узнала из реальных рассказов реальных людей, из их историй жизни о чудовищных искажениях того, во что простодушно верила. Тогда возникает необходимость отринуть эту фальшь государственную, идеологическую и пытаться понять, где же искать некую точку отсчета. Для себя я нашла ее в пространстве классической русской литературы. Там получала ответы на свои вопросы в размышлениях, переживаниях, открывавшихся смыслах. Сейчас я понимаю, что в нашей стране произошла какая-то утрата системы нравственных координат, высших представлений о том, что есть добро и что зло.
Нужно ли нам дать оценку происшедших событий, чтобы эта неразборчивость в добре и зле не была окончательно унаследована нашими потомками? Какая правда должна ещё прозвучать и, что, быть может, мы должны однозначно осудить из происшедшего в 20 веке?
Мне кажется, осудить мы должны то, что люди создали такую государственную структуру и воспроизводят ее, желая превратить этот народ в толпу не размышляющую, не думающую, не чувствующую… вернее, чувствующую только то, что нужно им там, наверху: это очень тяжелое чувство одичания, стадности в нашей жизни, которое сейчас становится очень острым, дошедшим до неразмышляющего инстинктивного крика: «Да, здравствует!», «Мы сильнее всех!», «Да, все нас не любят, но мы сильнее всех!»
Что может послужить восстановлению русского человека и нашего народа, как вы полагаете?
Вы понимаете, я могу говорить только о своем опыте, человеческом и профессиональном. Музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме – это небольшой музей. В последнее время мы пытаемся собирать всех сотрудников, чтобы попытаться сказать им на понятном языке, какие, собственно говоря, идеалы и представления о добре и зле мы защищаем. Как пресекается современная жизнь с пространством поэзии и жизни Ахматовой и ее поколения. Для чего мы здесь. Что мы защищаем. Многое сегодня видно через ее жизнь и жизнь ее поколения. Это все время как-то аукается, пересекается – прошлое и настоящее, история и современность. Ведь это надо объяснять и в экскурсионных рассказах, в общении с теми, кто к нам приходит, и через отношения друг с другом музейных людей. Все это для тех, кого называют «посетители», должно быть тем, что восстанавливает ощущение достоинства, объясняя, что человек – это человек, а не букашка, в этом держимся. Причем, главное без пафоса и не впадая ни в какие крайности, не считая, упаси Бог, что мы там оплот чего-то особенного и т.п. В нашем деле есть какой-то более высокий смысл, чем просто ходить на работу и деньги зарабатывать.
Музей Ахматовой в Фонтанном Доме. Автор фото: Алёна КаплинаА что вы можете сказать в связи с уже прозвучавшим об идее национального покаяния? Как бы отнеслась к этому Анна Андреевна?
Я думаю, что она бы это поняла и приняла. Помните, во времена Хрущева, когда люди стали из лагерей выходить, она говорила, что хочет дожить до того дня, когда та Россия, которая сидела, встретится с той Россией, которая сажала. Но этого не произошло. Хотя такая возможность была и в 1956-м, а потом в начале 90-х. Тогда в 1990-е было издано многое, лежавшее под запретом последние десятилетия, все тексты, которые мы читали в самиздате – пожалуйста, все это лежало на книжных прилавках, и эти книги можно было купить. Но началась эпоха рынка. И они не были востребованы, не были прочитаны и пережиты. И Россия, которая сидела, с Россией, которая сажала или судила, так и не встретились. Вот, поэтому я думаю, что Ахматова отнеслась бы к этому с пониманием и с желанием этому способствовать.
А как вы относитесь к этой теме? В какой форме она возможна на ваш взгляд?
Я думаю, покаяние – это размышление и возможность в этом размышлении прийти к тому, что составляет основу упомянутой мной ранее системы координат: ценность жизни, Бог, добро и зло, свет и тьма. Как это делается, я не знаю. Для меня самой может быть достаточно молитвы. Но хотелось бы, чтобы кроме молитвы я могла еще что-то такое сказать или сделать, обращенное к другому человеку, чтобы все-таки чувствовать понимание другого. Не то, что нас должно быть много, дело не в этом, а чтобы получить отклик еще хотя бы одного человека, понять, что мы так думаем вместе, это наша общая боль.
Наверное вы правы. Но когда речь заходит об общей боли, всегда хочется спросить, а в чем же тогда наша надежда?
Без надежды жить трудно, но если анализировать, то качество этой надежды не то что падает, но приземляется. Для меня русская литература, русская поэзия, культура, если люди могут ее чувствовать и передавать – это надежда. Пространство этой моей надежды сужается, но это же не значит, что послезавтра оно не расширится. Вот так.
