До революции Россия была органичным элементом европейской капиталистической цивилизации и участвовала в тех процессах, которые протекали во всей Европе. И в Европе, и в России в начале ХХ века жилищная нужда была крайне острой. Огромная прослойка рабочих и служащих городов не имела возможности приобрести жилье в собственность. Аренда, как и сегодня, была просто высасыванием денег. Почему городское жилье стоило так дорого и почему разночинная интеллигенция не могла его приобрести? По той простой причине, что — опять-таки, как и сегодня — земля находилась в спекулятивной перепродаже. Выгляните в окошко, и вы обнаружите те же самые процессы. Депутаты городских Дум в дореволюционной России на 80-90 процентов были либо представителям крупного строительного бизнеса, либо землевладельцами: они принимали решения очень своекорыстно, не забывая о себе — и городская земля уходила в частную собственность, а потом перепродавалась, поднимаясь в цене. Когда на этой земле возникали квартиры, они тоже имели большую стоимость, чем жилье на периферии городов или вообще за их пределами.
Город-сад
Собственно, эта коллизия и вызвала к жизни идею города-сада, которая оказалась очень популярной сначала в Европе, а потом и в России. Ее непосредственным автором был Эбенизер Говард — сын английского лавочника, перебравшийся в Америку и там на собственные деньги издавший сочинение, ставшее бестселлером — «Города — сады будущего».
Чтобы решить проблему с дороговизной городского жилья, Говард предложил строить новые поселения за городской чертой. Такое предложение открывало целый ряд новых возможностей — философско-экологических, инженерно-строительных, финансово-экономических и социально-организационных. Экологическая идея «города-сада» довольно прозрачна: раз уж он находится за пределами регулярной застройки, то его можно расположить в «здоровой местности» — на берегу реки, у озера, рядом с зеленой дубравой. При этом планировка таких поселений должна была повторять рельеф, избегая прямых углов, стремясь к живописности. Скажем, современные российские поселки, которые окружают во множестве наши города, разбиты удивительно скучно — чисто землемерным способом, без постановки сверхзадач. Говард предлагал делать иначе — и в дореволюционной России, действительно, делалось иначе. Строительные возможности тоже были связаны с преимуществом возведения поселка с нуля. Легко было заранее рассчитать все потребности города-сада: количество участков, их площадь, продолжительность коммуникаций, конфигурацию улиц и проездов. Ничего не надо было вписывать в историческую застройку, все делалось разом и под ключ, что удешевляло строительство.
С финансово-экономической точки зрения «город-сад» представлял из себя товарищество: люди собирались вместе, формировали организационную структуру, которая выступала их представителем в рамках официальных взаимоотношений, вкладывали очень небольшие стартовые капиталы, и дальше выплачивали на протяжении значительного времени небольшие паевые взносы, пока не становились стопроцентными владельцами земли и недвижимости. Это стабилизировало психику и поведение людей: зарабатывай — и станешь собственником. Муниципалитеты поддерживали такую форму самоорганизации: за минимальную стоимость выделяли землю под строительство, выступали гарантами перед банками, которые обеспечивали застройщиков кредитами. Для них было важно неспокойных разночинцев превратить в стабильных собственников, снизить социальное напряжение.
Ну, а самым интересным был социально-организационный принцип, предложенный Говардом. В его основе лежала простая идея: строить нужно не на продажу, а для себя. Это кардинальным образом изменяло качество возводимых объектов и меру ответственности застройщиков. Дома строились на одну семью, потому что в Европе — как и в дореволюционной России — единицей общества был человек, его семья и автономное хозяйство, лучше на своей земле. Управление поселком осуществлялось демократически: все важнейшие решения принимали сами жители. При этом, в отличие от нашего населения сегодня, они голосовали не «хотелками», а деньгами, то есть ответственно. Чтобы что-то улучшить в поселке — построить библиотеку, народный дом, стадион — требовалось всем хоть по чуть-чуть, но «скинуться».
Точно так же жители сами решали, кого из предпринимателей привлекать к обеспечению своего поселка. Чтобы эти принципы народоправия не деформировались со временем, во всех уставах жилищных товариществ был вписан пункт: один человек мог приобретать только один дом, то есть исключалась скупка и спекуляция. Так формировалось соседское общество, так представляли себе идеал градостроительной политики в дореволюционной России. Во многом он был осуществлен. В дореволюционный период товарищества по борьбе с жилищной нуждой возникали повсеместно, проявляли бурную активность. Кроме того, сами фабриканты и промышленники строили такого рода поселения — загородные для служащих и пригородные для рабочих. В «здоровых местностях», с домами на одну семью.
Мифология советского периода, рассказывавшая, что рабочие жили в ужасных условиях, далеко не всегда правдива. Да, были и такие случаи, но ничуть не меньше было и обратных. При лесозаготовках, при шахтах, при рудниках – везде, где на пустом месте появлялись промышленные предприятия, энергетические станции или транспортные объекты, «буржуи» строили поселения для рабочих. Дома в них были, как правило, отдельно стоящие, одноквартирные. Как правило, присутствовали участки земли для ведения домашнего хозяйства, потому что эти рабочие были вчерашними крестьянами: маргинальный тип хозяйства предполагал наличие садика, огородика, какой-то домашней живности. Строились и дома для служащих, которые больше оторвались от земли: они могли быть и двухэтажными, 8-ми и 16-ти квартирными.
Довольно активно возводились объекты обслуживания, которые даже сегодня выглядят просто потрясающими: и школы, и больницы, и родильные дома, и спортивные сооружения, и библиотеки… Впрочем, был один серьезный нюанс, отличавший российские «города-сады» от европейских, который потом очень сказался на психологии их жителей. Не удалось у нас такие поселения сделать автономными, демократически управляемыми. То есть в социально-организационном плане наши «сады» очень отличались от задуманных Говардом. Субъективные причины состояли в том, что владельцы фабрик и заводов, а также руководство ведомств, которое инициировало появление этих поселений-садов, часто всеми силами противоборствовало передаче земли и недвижимости в собственность служащих. То есть пока человек работал — он имел жилье, а как только уходил с работы, его лишался. Вторая неприятность была связана с «кознями» городских администраций тех городов, рядом с которыми возводились «сады». Эти администрации навязывали жилищным товариществам своих подрядчиков, вмешиваясь в процесс строительства. Объективные же причины коренились в неразвитости российского банковского сектора — он не хотел вкладываться так, как вкладывались западные банкиры, в жилищное кооперативное строительство (хотя бы потому, что законодательство не обеспечивало гарантированного возврата денег). Да и сами рабочие — по своему уровню образования, развития — не всегда понимали, как брать кредиты и принимать юридически выверенные решения. Поэтому ответственных собственников дореволюционные «города-сады» не породили.
А потом случилась революция. В первые годы советской власти российские архитекторы всерьез воодушевились: они надеялись что теперь-то, наконец, идея города-сада будет воплощена, как надо. Они искренне предполагали, что советская власть устранит все те недостатки, которые были присущи дореволюционным городам-садам. Ведь приоритет общественных форм управления, устранение лоббизма городских администраций, влияния «буржуев» — один в один соответствовало лозунгам новой власти. Этим архитекторам и в голову не могло прийти, что реальная задача советской власти — лишить людей нормального жилья. Они это поняли только со временем.
Коммуналки и нахаловки
Сначала все, впрочем, шло не так уж плохо. Огромную роль сыграл НЭП, который подстегнул советскую жилищную кооперацию. Проекты городов-садов, возникавшие до 1929 года, внешне были очень похожими на говардовские. Здесь нужно сделать небольшой исторический экскурс, чтобы понимать ситуацию периода НЭПа. Жилищная кооперация в СССР возникла случайно: советская власть первыми же постановлениями 1918-1919 годов сформировала торгово-продовольственную кооперацию, рассчитывая таким образом преодолеть кризис с поставками товаров и продуктов. Однако в постановлениях не было написано именно о продовольствии, речь шла о кооперации как таковой, чем и воспользовались те, кто помнил о дореволюционном опыте воплощения говардовских идей. В 1921 году запустился рынок строительных материалов: добровольные кооператоры активно строили города-сады уже советского периода, наделяя пайщиков вполне приличным, независимым от власти жильем. И вот здесь начались конфликты. Настоящая доктрина советской власти не предусматривала говардовских подходов. Не автономный дом для одной семьи, а совсем другой тип жилья для другой единицы общества — трудового коллектива — был ей угоден. Человек со своим домом, на своей земле, был чрезвычайно опасен: он мог выращивать овощи и фрукты на своем огороде, держать какую-то живность и благодаря этому некоторое время существовать автономно от власти.
Но на уровне идеи, доктринально, советская власть исходила из того, что человек должен быть тотально зависим от места работы, а таким образом — от красного директора, руководителя партийной ячейки и выше. Он должен получать жилье только из общегосударственного фонда, только милостью партии и правительства, и не иметь никаких альтернатив. Именно на это рассчитывали советские руководители, не провозглашая этого принципа открыто, поскольку уж слишком сильно он напоминал капиталистическую эксплуатацию человека… «Буржуйское» правило: уволился — освободи жилье, каким бы начальником ты ни был, только советская власть смогла по-настоящему последовательно реализовать.
И, конечно, кооператоры встали ей поперек горла. Разбираться с ними пришлось самому НКВД. Дело в том, что советская власть породила трех субъектов реализации своей жилищной политики, первым и важнейшим из которых было как раз «Главное управление коммунального хозяйства НКВД». Все городское хозяйство в существовавших поселениях и все новое, которое строилось, перешло после 1917 года под контроль этого ведомства (и именно тогда оно перестало быть городским, превратившись в коммунальное). Идея была проста: усмирить города. Случись что, было кому все отключить — все инженерные инфраструктуры жизнеобеспечения — а в России, как известно, под пальмами не перезимуешь.
Это, кстати, важный факт: наше городское хозяйство с самого начала мыслилось советским руководством как инструмент репрессий, а вовсе не развития. Стоит ли удивляться тому, что мы сейчас имеем. В ведении НКВД наше ЖКХ оставалось до 1932 года, когда «Главное управление коммунального хозяйства» было просто вынуто из этого крайне загруженного ведомства и переведено под начало Совета министров СССР. Но и кадровый состав, и политика — все осталось тем же. Управдомом в СССР становился всегда человек бдительный и нередко при погонах. Тут же замечу, что вторым инструментом реализации градостроительной политики советской власти был ВСНХ — гиперуправляющий орган, курировавший все стройки в стране. После 1929 года он стал отвечать еще и за все жилищное и культурно-бытовое строительство, превратившись в монополиста, контролировавшего в том числе рынок строительных материалов.
Ну а третий субъект — это ГУЛАГ, который мыслился не только системой концентрации заключенных, но и системой хозяйствования. Ему предписывалось — совершенно официально — осваивать территории промышленного строительства, и именно труд заключенных сделал возможными самые масштабные советские инженерные и градостроительные проекты. Возвращаясь к коллизии с кооператорами, очевидно, что их лобовое столкновение с советской властью являлось просто вопросом времени. Уже в начале 20-х, когда «Российское общество городов-садов» попыталось зарегистрировать свой устав, оно получило недвусмысленный ответ ГУКХ НКВД: даже не думайте. Представители ведомства озвучили понятные претензии, типа: «Вы че, ребята? Куда лезете? Хотите распоряжаться землей, территорией? Совсем обезумели? Это не ваше, это мы этим распоряжаемся — мы, государственный субъект. Если хотите с нас тянуть часть нашего бюджета, то спасибо, мы и сами справимся». Ну а в 1929 году индивидуальное жилищное строительство, наконец, оказалось под законодательным запретом в СССР.
Экономических причин у этого запрета не было. Может, вас сейчас это удивит, но индивидуальное коттеджное жилье, построенное без спекуляций на земле, стоит дешевле, чем многоэтажная застройка. Оно и сейчас стоит дешевле, а в начале ХХ было точно экономически выгоднее. Но советская власть сознательно шла на противоборство экономически выгодным решениям, потому что самым важным для нее было сформировать систему управления населением. Советская власть не умела управлять рассредоточенными массами, с которыми еще кое-как справлялись эсэры… Большевикам требовалось сконцентрированное население. В лагерях, в ведомственных поселках, на заводах. Жилищная политика при этом становилась важнейшим инструментом концентрации. А первым проявлением этой политики оказался квартирный передел.
Один из мифов советского времени гласит, что коммунальное жилье, «уплотнение» квартир было вынужденной мерой преодоления жилищного кризиса в стране. Так вот это чистое вранье. На самом деле, коммунальное жилье оптимальные образом обеспечивало концентрацию людей в трудо-бытовые коллективы, прозрачность совместного быта, оперативность доноса и контроля, а потому советская власть до последнего за него цеплялась. В 1957 году — на третий год после запуска массового панельного строительства — даже в Москве 2/3 населения еще жило в коммуналках. Не от неизбежности, а в силу направленной политики. Во всех учебниках истории раньше писалось, что советская власть, одержав победу над силами зла, первым делом переселила рабочих из подвалов в квартиры буржуазии; это подавалось как огромная гуманитарная акция.
А на самом деле, цель всего предприятия мыслилась просто — наполнить центральные районы городов другим типом населения. С «буржуинами» большевики не находили общего языка, им нужны были массы. Поэтому квартиры, приватизированные в самые первые дни самыми первыми постановлениями, превращались в коммунальное жилье. В каждую комнату большой многокомнатной квартиры заселялось по семье рабочих из пригородов. Так постепенно весь дореволюционный фонд жилья был превращен в «коммуналки». Это, кстати, очень повлияло на исторический облик наших городов и на отношение людей к этому облику в частности.
Понятно, что буржуинам такая политика не нравилась. Но что интересно, она не нравилась и рабочим. Заводы и фабрики размещались, как правило, в пригородах и там обрастали если не городами-садами, то какими-никакими частыми домишками, с клочком земли и своим хозяйством. И если начнем копать архивные данные, выяснится, что рабочие с большой неохотой переезжали в центр, в эти коммунальные квартиры. Место работы оставалось по-прежнему за городом: на извозчика денег нет, пешком не дойдешь, а другого транспорта нет. Огородик приходилось бросать, а в голодные годы только он и помогал перебиться. Так что по отношению к рабочим это тоже была насильственная акция.
Примерно 2% дореволюционного фонда жилья советская власть передала во владение своим начальникам. Но это было очень специфическое владение: при каждом таком доме существовал староста, который — скажи жильцы что не то, сделай что подозрительное — тут же писал в правильное место донос. При квартирном уполномоченном разворачивалась очень сложная система слежения, разве что мышки не представляли интерес. Оставалось ли место частному жилью в такой системе? По сути, нет. По факту, однако, и после 1929 года — вплоть до самого Хрущева — в СССР продолжали строиться «нахаловки». То есть жилье, которое строилось людьми без законодательного разрешения, вне соответствия с градостроительной документацией, «нахально». Советская власть старалась их «не замечать», так же, как она «не замечала» постоянно действовавшего в стране крестьянского рынка. Потому что невозможно было иначе накормить и обеспечить всех — требовались такие минимальные послабления. Просто в «нахаловки» никогда не проводились коммуникации, а если к ним приближался город, то он просто «обходил» их, оставляя по-прежнему неблагоустроенными и неуправляемыми. Так, кстати, советской власти удалось в большой степени отбить у населения любовь к частным домам: они всегда представлялись как что-то неблагоустроенное и неудобное. Многие потом охотно бросали свои «нахаловки», чтобы поселиться в «хрущевках». Хорошие частные дома советская власть делать не позволяла.
Бараки
После осуществления квартирного передела и превращения городов-садов в «нахаловки» СССР, наконец, стал строить сам. Одним из первых, кто понял, куда ветер дует, был архитектор Веснин, этакий архитектурный маршал Советского Союза, главный архитектор ВСНХ. Он уже в начала 20-х годов спокойно проектировал бараки, понимая, что они будут востребованы. Как работала система? ВСНХ как суперуправляющий орган развития всей промышленности, транспорта и жилья в нашей стране получал задание по освоению той или иной территории. Скажем, нужно было построить завод на 1,5 тысячи рабочих. Коэффицент семейности выставлялся на уровне 3,5. Элементарным расчетом получаем количество населения в будущем поселке: под него строим дома и объекты соцкультбыта. При этом надо стараться экономить, желательно не на заводе, а на поселке.
Приходится констатировать, что советская власть, особенно в начальный период, относилась к населению как к особой разновидности природного ресурса — вроде каменного угля или руды, который можно так же безоглядно использовать. В рамках такой логики «руду» лучше и экономнее всего было складировать в бараках. Туда вселялась бригада, где люди жили семьями, иногда делая занавески между импровизированными «комнатами». Этот коммунальный барачный быт был реализован повсеместно: 90% населения соцгородов новостроя жило в бараках. Еще 10% построек предназначалось для руководителей и управленцев среднего звена: часто проекты таких домов заимствовались у дореволюционных архитекторов, поэтому в итоге здания выглядели неплохо, но на общем фоне, вырванные из контекста, конечно, терялись.
На жилье для людей в СССР экономили, как могли. Многоквартирные дома-бараки строились без кухонь — и конечно, не для того, чтобы женщину освободить. Советская власть как раз женщину закабаляла, заставляя работать на производстве, класть шпалы и так далее (заметим, с этой целью была снижена зарплата мужчин на производстве: после революции глава семьи-рабочий в одиночку просто не мог никого прокормить, приходилось «отрывать от кухни» женщину). Цель ликвидации кухонь и всех прочих «излишеств» была одна — «вынуть» максимальное количество всего человеческого из человеческого жилища. Вынуть семейные ужины — и переместить их в столовые. Вынуть детей — и переместить в детские сады. Вынуть домашнее чтение, книги — и переместить в избы-читальни, клубы. Даже ванну или, скажем, частную баню вынуть — чтобы мылись в общественной. Это была советская градостроительная модель, которая строила определенным образом и самого человека. Энгельс написал в своем труде «К жилищному вопросу» замечательные строки: «Государство, эксплуатирующее крестьян и рабочих, не заинтересовано в устранении жилищной нужды, так как она способствует принуждению рабочих к труду и послушанию». Это он, конечно, капитализм имел в виду, а на деле получилось, что сказал про коммунизм. Про наш Советский Союз. Дефицит жилья был прекрасным средством принуждения людей к труду и послушанию.
Огромный исторический вопрос в том, зачем Никита Сергеевич вместе с партией и правительством изменил эту жилищную парадигму и стал строить свои пятиэтажки. Кому в голову пришла идея расселять людей из коммуналок? Ведь все тихо шло. Ни одного восстания! Но, видимо, постоянно закручивать гайки и «изымать человеческое» и здесь невозможно. Жилье все-таки тяготеет быть жилым, своим, обжитым. Сейчас вот сносят пятиэтажки — и опять огромный исторический вопрос, зачем. Снова говорится о гуманитарном значении этой акции, а на деле наверняка речь идет о перераспределении собственности и борьбе за ресурсы. И главное: вот уже скоро сто лет как российская градостроительная политика не имеет никакого отношения к удовлетворению жилищной нужды населения. К идеологии имеет отношение, к управлению имеет, к деньгам, а вот к нам — нет. В этом смысле история в нашей стране пока ходит по кругу, и представления о своем жилье, собственности у нас по-прежнему призрачные.