Часто приходится слышать один и тот же вопрос: почему вы так особенно выделяете одну личность, одного борца с советской системой бесправия – академика Сахарова? Подразумевается, что из-за этого «выделения» будто бы оказываются обижены все другие, не менее потрудившиеся. На мой взгляд, этот вопрос типологически похож на ещё один, тоже связанный с ХХ веком: почему мы, скажем, считаем жертвы ХХ века такими уж важными, почему не говорим тут же о несчастных строителях Петербурга или замученных рабах Салтычихи? С виду эти вопросы кажутся вполне этичными, но на деле они погружают нас в ситуацию безличностности, «массовых жертв» и «неизвестных героев», что как раз противно доброй старой этике, которая стремилась к одному – различить и сохранить личное достоинство человека, из ситуации статистики перейти в ситуацию жизни. Называние имён, любовь к конкретному человеку в прошлом или оплакивание конкретных жертв на самом деле не требует оправданий, это про общение и совесть, а не конъюнктуру. Что касается Сахарова, то его «выделили» в нашей памяти вовсе не журналисты или историки и даже не сами диссиденты, а народ, во всяком случае, в ту пору, когда Сахаров вернулся из ссылки и стал публичным человеком. Народ выбрал его за какие-то личные качества, в которых узнал что-то очень важное и близкое русской культуре, что-то глубоко присущее самому народу.
Диссидентский круг всегда был узким и представлял собой собрание очень ярких людей, априори лишённых каких бы то ни было старших, вождей и т.д. Он, однако, признавал моральные авторитеты, и Сахарова в их числе. Конечно, его уважали за ум, хотя умных там было немало. Но ещё и за другое: Сахаров поднялся на вершину советского общества, куда попадали десятки человек из всей великой массы, и при этом не развратился. Когда ты можешь себе позволить то, о чём большинство соотечественников даже мечтать не смеют (а в случае с Сахаровым это было так), сложно сохранить человеческое лицо. Кто-то становится подлее, а кто-то просто осторожнее, то есть в личном общении продолжает вести себя как приличный человек, но никакого использования своего положения, авторитета, имени в публичных целях уже не допускает, ведь это может быть опасно. Но вот Сахаров стал исключением: он пользовался своим уникальным положением, своей коммуникацией с сильными мира сего для того, чтобы решать общественные, а не семейные, частные или даже рабочие проблемы. Это качество вызывало уважение в кругу единомышленников, а в народе оно очень быстро было распознано как бессребреничество.
Андрей Сахаров с супругой Еленой Боннэр. Фото: Первенцев/РИА НовостиБессребреников всегда ценили в русской культуре, это важнейший типаж национального героя. Сам Андрей Дмитриевич и его супруга Елена Боннэр активно противостояли «культу личности» Сахарова. Есть документальные кадры, запечатлевшие приезд академика в провинциальный город, и грозный взгляд Елены Георгиевны на местного мужичка, который лепечет о «святости» гостя. Но что тут сделаешь? Так сформировался русский язык, так сложилась наша культура, что у нас нет других слов для обозначения некоторого набора качеств, некоторых служений человека, поэтому Сахарова постоянно и упорно называли святым. Он, при том высоком общественном положении, которое он занимал, был очень народным героем, вызывавшим самое искреннее почтение.
Сахаров прекрасно осознавал всю исключительность своего положения. Его ведь приглашали стать членом Московской Хельсинкской группы, одной из первых правозащитных организаций, в которой было множество его друзей, включая жену Елену Боннэр. Он безусловно разделял ценности МХГ, постоянно подписывал её обращения, но вступать не стал. Для него было важно остаться «человеком-мостом», контактёром между властью и теми, кто был носителем альтернативных точек зрения, выступая от своего имени прежде всего, только его кладя на кон. Он был убеждённым сторонником внутриобщественного диалога и противником любых заговоров и переворотов, даже во благо. В архиве Сахарова есть замечательный предмет – это телефонная книжка академика. Там на букву А, например, записаны: Андропов Юрий Владимирович, а рядом – Алексеева Люда – глава КГБ и одна из основателей МХГ. Несмотря на усилия Сахарова диалог не получался. Алексееву вынудили эмигрировать, наконец его самого заперли в ссылке, лишив средств связи. Этот человек принципиально действовал только убеждением, только словом, но его слово был совершенно невыносимо для советских властей, потому что все, что они могли бы отвечать, только яснее и страшнее обличало их неправоту.
Андрей Сахаров на митинге в Лужниках. Фото: Игорь Зарембо/РИА НовостиСахаров прожил настолько насыщенную жизнь, что её хватило бы на несколько разных людей, но главное впечатление производит все-таки цельность его личности, его верность себе, что бы ни происходило. Он был человек, он мог ошибаться, но умел признавать и исправлять ошибки с редким достоинством. Известно, например, что после смерти первой жены от рака Сахаров пожертвовал все свои (весьма немалые) денежные накопления на благотворительность, отдав их в Красный Крест, на на детские и медицинские учреждения «Объекта» – секретного города Арзамас-16, где он работал, и на строительство онкоцентра на Каширке в Москве. На тот момент он был уверен, что сделал хорошо, но проходит время, Андрей Дмитриевич знакомится с диссидентским кругом, узнаёт, как там помогают попавшим в беду, как та же Елена Георгиевна собирает гуманитарную помощь семьям арестованных и заключённых, и делает вывод: та денежная жертва была ошибкой. В своих воспоминаниях он пишет, что жалеет, что отдал деньги «учреждениям», безликому государству, а не конкретным людям, и признаётся, что мог бы использовать их более адресно и осмысленно. В этом – весь Сахаров. Согласитесь, не так уж много мемуаристов, которые готовы рассказывать о том, как они ошибались. Но Сахаров во всем и всегда оставался ученым. Он всегда осмысливал свои ошибки как неудачный эксперимент и не скрывал неудач для того, чтобы те, кто движутся следом за ним, не повторили ошибку. Недаром писатель Генрих Бёлль сказал о нем, что Сахаров – гениальный ученый, который открыл права человека как точную науку.
Если такой человек занял какую-то позицию, то она у него очень хорошо обдумана и вполне осознана. Он, например, никогда не раскаивался в том, что работал над созданием водородной бомбы Это было необходимо для обеспечения баланса сил в ситуации, когда человечество стояло на грани гибели в ядерной войне. Тем, что война все-таки не произошла, мир существует и мы живы, мы обязаны именно вовремя созданному равновесию. Но в то же время именно Сахаров стал самым настойчивым и самым эффективным борцом против гонки ядерных вооружений, против ядерных испытаний, которые отравляли биосферу. Он думал о тех людях, которые еще тысячелетия спустя будут заболевать и умирать от того, что их настигнут те дополнительные дозы радиации, которые рассеиваются по всей планете при каждом испытании. Казалось бы, что ему за дело до людей, которые сейчас живут на другом конце мира или вообще будут жить через тысячи лет? Но Сахаров ощущал свою ответственность перед ними всеми. Если ядерное оружие это средство сохранить мир, то нельзя позволить, чтобы оно тайно убивало людей – так он рассуждал. И сейчас, когда все самые опасные виды ядерных испытаний запрещены, мы можем оценить его правоту.
Я замечала, что Сахаров интересен подросткам – людям, стоящим в той позиции, которую всю жизнь стремился сохранить за собой академик: позиции постоянного и напряженного морального выбора. Сахарова часто упрекают в наивности: мол, все его слова и мысли – это прекраснодушие. У кого-то, кому в силу характера или обстоятельств жизни сложно поверить в чужую искренность, имя Сахарова вызывает лютейшую ненависть. Поскольку ненависть красноречивее любви, то и обвинений много. С точки зрения современной «новой этики» многие поступки Сахарова тоже не вполне понятны, да и само его стремление к бескорыстной жертве во имя человечества выглядит каким-то старомодным. Но за всей этой наивностью стоят вещи и убеждения, которые слишком фундаментальны, чтобы совсем исчезнуть или перестать нас привлекать. Елена Георгиевна передавала следующую мысль Сахарова: этически обоснованное решение в конечном итоге оказывается и самым прагматическим. Да, деятелям 1990-х годов казалось, что Сахаров говорит наивные вещи, но прошло 30 лет, и пора бы признать, что негативное развитие свершилось во многом потому, что возобладал цинизм. У цинизма короткий горизонт планирования, своими сегодняшними действиями он разрушает будущее, а прагматика идеализма проявляет себя на больших временных промежутках.
Иногда спрашивают: что было бы, если бы Сахаров не умер тогда, в конце 1989 года? Никто не ответит, что было бы конкретно, но все, кто знал Сахарова хором отвечают: было бы по-другому. Когда его не стало, ушел моральный авторитет, светоч, учитель, ориентир – называйте как хотите. Ушел тот, в чьем присутствии стыдно было быть циником. Без него стало не стыдно.
*Признан Иноагентом
