В «Записях и выписках» выдающегося филолога М.Л. Гаспарова есть одна горькая и загадочная фраза, которая мне очень нравится: «Я – временно исполняющий обязанности человека. Время кончилось, обязанности – нет».
Я не знаю, что он имел в виду, когда это писал. Я попробую истолковать её применительно к себе. В СССР настоящая жизнь была невозможна – мы жили эрзац-жизнью. Почти даром истратив школьное время, потом приходилось получать гимназическое образование в университете – и становиться не филологом (эта возможность была упущена, поскольку, если получать среднее образование под названием высшего, то высшее-то как и когда?), а исполняющим его обязанности, с трудом навёрстывая то, что должно было просто и естественно упасть в руки на более раннем жизненном этапе. К «настоящему» можно было приблизиться, но никакое усилие не в состоянии было окончательно стряхнуть эту лишнюю ненужную тяжесть. «Лёгкое дыхание» – то, что даётся труднее всего.
На днях я прочёл это о жизни вузов в России. Вкратце приведу ключевой пункт, который меня взволновал: «Казалось бы, какая разница: ну стало нас больше. Ан нет! Если раньше УГС была важна только при прохождении государственной аккредитации (если в вузе хотя бы одна специальность или направление проваливают аккредитацию, закрывается вся группа), то теперь эти группы будут иметь принципиальное значение. Набирать студентов будут на группу (то есть всех скопом: филологов, журналистов, лингвистов, переводчиков, рекламщиков), и первые два года у них будет общий учебный план. К концу второго курса каждый из них поймёт, чему он хочет учиться углублённо, и за оставшиеся до окончания бакалавриата два года в вузе сделают из кого медийщика, из кого филолога, из кого переводчика, из кого журналиста, а из кого рекламщика. После чего, как я понимаю, часть пойдёт работать, а часть сможет доуглубляться ещё два года в магистратуре, если не решит туда пойти по другой УГС, уже поняв, что прогресс в образовании теперь позволяет стать профи всего за два года – так чего же на одном месте-то сидеть? Намерения, как обычно, благие, думаю, даже искренние; если бы было в наличии коварное желание погубить высшее образование, думаю, оно не могло бы быть осуществлено так эффективно. Совершенно очевидно: тот, кому пришла в голову мысль организовать высшее образование данным способом, сам никогда не учился ни серьёзно, ни серьёзному.
I. Застарелая рана
Автор предложения смотрит на образование как на способ заработать кусок хлеба (и, как мы знаем из иных источников, инструмент идеологической индоктринации, – но эти две цели, как показывает опыт, прекрасно уживаются). Мысль, что оно может быть связано с приращением мудрости и добродетели, весьма далека от его сознания.
Нельзя сказать, чтобы такой подход был для нас новостью. Коль скоро, как сказал поэт, «чины сделались страстию русского народа», благородное сословие заманивали в школы чинами. И всенародная грамотность была поставлена как цель так поздно не потому, что правительство прятало просвещение от стремящегося к знаниям народа, а потому, что тогда руководители – и государства, и образовательного ведомства – прекрасно отдавали себе отчёт, какое для того потребно насилие, и трезво оценивали свою готовность это насилие применить. С народом поступили так же, как с дворянами: после реформ он был поставлен в такие условия, что грамотным стало быть не в пример выгоднее. Освобождённого мужика активно вовлекали в гражданскую жизнь. Русская аристократия считала, что свобода будет следствием народного просвещения; эту мысль Пушкин высказал применительно к Петру I, об этом же ещё раньше говорил на заседании Уложенной комиссии граф А.С. Строганов: «едино просвещение человека от скота различает; едино просвещение показывает нам долг к Богу, к Государю и к обществу. На что нам далеко искать примеров, до каких бедств доводит нас невежество?.. Я уверен, почтенное собрание, что если бы просвещеннее сей род людей был, то, конечно бы, подобных свирепств мы свидетелями не были. Итак, вы сами видите, сколь училища для крестьян полезны. И когда оные из тьмы невежества выйдут, тогда и достойными себя сделают пользоваться собственностью и вольностью». Но ждать оказалось слишком долго, и получилось наоборот: просвещение стало следствием свободы. И если и можно говорить о какой-то константе в русском образовании, если в чём и является СССР преемником Российской империи, то лишь в этом: большинству населения образование нужно только для денег и чинов. Разница в том, что императорское министерство всё понимало и по мере сил (за немногими исключениями) работало на создание в России заметного круга людей с высшими интеллектуальными интересами, в том числе наверху, а нынешняя власть разделяет с обществом все его недостатки и нисколько не возвышается над ним.
Борис Криштул/РИА Новости(Между тем отметим в скобках: эта постоянная боль властей – то, что многие выпускники вузов работают не по своей формальной специальности, – скорее комплимент системе образования, нежели ее недостаток. Спрашивать нужно не о том, по специальности ли работают, а о том, справляются ли со своими обязанностями. Второй вопрос – цена полученного ими образования сравнительно с тем, которое признаётся подходящим для соответствующей позиции. Если образование даёт такое развитие, что можно заниматься широким кругом профессий, и при этом само по себе обходится не слишком дорого, – чего ещё можно желать?)
Тем не менее – вернёмся к чинам и деньгам – польза и выгода не держатся сами по себе. Характер интеллектуальной жизни жёсток: эта жизнь не может обойтись без определённой доли бескорыстного интереса в популяции. Человеческая природа такова, что интерес присутствует у значительной массы – но интеллектуальный характер имеет у немногих. Посмотреть фильм или футбольный матч, прочесть детектив или поразгадывать кроссворд могут многие; освоить иностранный язык, не нужный для практических целей, или самостоятельно разобраться с дифференциальными уравнениями – удел меньшинства.
Если выстраивать школу, благотворную для высоких интеллектуальных интересов, понятно, что это будет школа (что средняя, что высшая), совершенно непохожая на ту, к которой мы привыкли. Она не может быть массовой; но за её полное отсутствие общество платит дорого.
II. Несколько слов о филологии и о её отсутствии
Сразу оговорюсь: я не затрагиваю – ни в этой статье, ни в мыслях – множество замечательных дисциплин и буду говорить только о своей, о филологии. И даже не столько о филологии в целом, сколько о классической филологии и сопоставимых с ней по трудоёмкости дисциплинах. Но в первую очередь именно о классической филологии.
Сейчас меня не будет интересовать её роль в формировании всего круга гуманитарных наук (на самом деле решающая). Мы остановимся только на двух факторах: на её педагогической и культурной роли.
Автор этих строк уже писал о сложности программ высшего образования как о непременном условии их качества. Занятия классической филологией (кроме древних языков, из четырёх основных научных – английского, немецкого, французского и итальянского – нужно знать хотя бы три) требуют от посвятивших себя этой области знаний (не дающей никаких карьерных выгод) значительно больших усилий, чем «в среднем по больнице!», – усилий и ума, и памяти. Достижения знаменитых филологов далеко не так известны и с внешней точки зрения производят куда более слабое впечатление, нежели достижения физиков: достаточно сравнить восстановление подлинного текста нескольких строчек Еврипида и взрыв атомной бомбы. Однако интеллектуальная энергия, которая стоит за тем и за другим, – одного качества. Классическая филология – один из важнейших приютов сложности, которая одна только и может обеспечить качество гуманитарной мысли. А поскольку гуманитарное знание, в силу самой этимологии слова, – знание о человеке, оно является не только полезным, но и необходимым: мы имеем дело в жизни не только с техническими средствами как таковыми, но прежде всего с людьми, принимающими решения об использовании этих технических средств. И в этом отношении – заметим в скобках – СССР был обречён на гибель уже в силу того, что гуманитарный уровень его руководства был ниже плинтуса. Для того чтобы его погубить, оказалось достаточно собственного оружия, разрушившего экономику, – чужого было уже не нужно. Аналогичные характеристики для нынешнего руководства РФ тоже не внушают оптимизма. Оно могло бы сэкономить много сил и ресурсов, если бы адекватно представляло себе своих партнёров, их взгляды, характер и глубину их реакций и т. п. Не нужно было бы, по крайней мере, пытаться решить дипломатические задачи, которые были (в рамках наличных возможностей) неразрешимыми, но казались не таковыми.
Но как сложная вещь классическая филология не единственна. Её нельзя заменить в другом её качестве. Для нашей цивилизации так сложилось, что она имеет свои корни в греко-римском мире и в мире христианском (языками которого изначально тоже были греческий и латынь). Для глубокого изучения любой области религии, науки, искусства на европейской почве – от математики и музыки до физики и биологии – знакомство с классической филологией необходимо. Иначе мы будем ограничиваться последней новомодной интеллектуальной практикой, забыв обо всех остальных.
Наука распространяет своё влияние и на культуру. У европейских стран есть две оси, на которых они могут утвердить свою так, чтобы разные её этажи и эпохи понимали друг друга, – это те же античность и христианство. Всё остальное (и языковые формы, и интеллектуальные интересы) слишком быстро устаревает. Разумеется, учитывая иерархическое строение культуры, нужно лишь сравнительно небольшое ядро специалистов (в СССР оно было, хотя и совершенно недостаточное сравнительно с нашими заклятыми партнёрами), но оно было совершенно отделено от политики и от школы (от культурной жизни в меньшей степени: выдающиеся филологи С.А. Аверинцев и М.Л. Гаспаров пользовались широкой известностью, и их влияние на культуру было значительным – насколько вообще может быть значительно влияние кабинетного учёного). Но для того чтобы придать гуманитарной жизни страны достаточный уровень сложности, этого было очень мало.
Теперь нам предстоит рассмотреть вопрос, каковы будут последствия. Одна из реальных функций советской и постсоветской школы – помешать детям получить нормальное образование. Она не только не даёт знаний, не только не совершенствует личность, но захламляет голову всяким мусором и бесполезно расходует много времени и сил ребёнка. Опираясь на хорошую среднюю школу, можно проделывать эксперименты с высшей; но в противном случае лучше от этого воздержаться. Опираясь на классическую гимназию, Российская империя могла иметь историко-филологические факультеты; не располагая средней школой, а только лишь начальной, РФ не сможет себе такого позволить без риска превратить своё образование в окончательную фикцию.
Фото: minobrnauki.gov.ruЕсли проект будет реализован (пока это проект), он заменит на первых двух курсах здоровую интеллектуальную пищу мусором. Трудно представить себе что-либо иное, кроме мусора, в качестве блюда, которое готовилось бы и для будущих пиарщиков, и для будущих филологов. Соответственным будет и подбор преподавателей: кому интересно заниматься подобной профанацией? Предположим, что мы всё же нашли несколько выдающихся людей, которые прочтут содержательные курсы. В лучшем случае это будут лекционные курсы, и о чём там было говорено, забудут через два дня после экзамена или зачёта. Специализация будет отложена на два года, но этого ещё мало: все мы знаем, что роль мотивации и интеллекта с возрастом повышается, но вторичные доблести, вроде памяти, – наоборот, и чем старше, тем труднее учить языки (потому нормальная средняя школа должна дать своему питомцу в рабочей форме по крайней мере два языка, а лучше четыре). Следовательно, эффект снизится не вдвое, а втрое. После этого на казённую школу как на гнездо будущих гуманитариев с нормальной подготовкой уже окончательно можно будет не смотреть. Те, кто её окончит, уже не только людьми не будут, но и не смогут исполнить человеческие обязанности.
Что можно будет этому противопоставить? Сможет ли частная инициатива создать высшую школу, способную заполнить лакуну? Технически – да, но в обществе, столь ориентированном на практическую пользу, как наше, каждый из компонентов необходимой системы исчезающе мал: и среди учеников далеко не все – скажем так – захотят или смогут много трудиться с неясными перспективами и «против течения», а ещё и оплатить его – и того меньше, и среди меценатов вряд ли будет велика доля тех, кто станет ориентироваться именно на эту школу. И это только помехи со стороны общества; со стороны государства (всё более решительно делающего выбор в пользу небытия) их ещё больше. И – соответственно – у нас всё меньше оснований для оптимизма.
