Слабые возможности прогнозировать опираются не только на слабую востребованность в хорошей аналитике, но и на не очень хорошую концептуальную проработанность взглядов на постсоветское пространство в целом. Одни люди видят здесь «дефектные демократии», которые надо подтягивать до «нормального» уровня; другие видят колонии, которые надо освободить, построить «настоящее государство». Неумение выработать концептуальный язык для описания явления превращает любого его комментатора в ретранслятора событий: ретрансляция, как правило, на скорую руку снабжается идеологической конструкцией, чтобы выглядело солиднее, но от этого не становится яснее.
С ним что-то не так
Мы ясно можем лишь увидеть, что с государством «Казахстан» что-то не так (это не значит, что у его соседей дела лучше). Чтобы понять, что именно могло привести к погромам и насилию и что может случиться после, мы обратимся к базовым концептам понимания государства.
Основной интересный для нас подход к государству формулирует социолог М. Манн, которому во многом следует Р. Лахман. Манн видит становление модерного государства прежде всего как инструментария, который должен обеспечивать милитаризацию страны. В относительно знакомом нам виде модерное государство складывается в XIX веке: нация формируется как сочетание «авторитетного государства и диффузного капитализма». Государство расширяет систему политического представительства и меняет подход к набору в армию, выделяет огромные (до половины бюджета) ассигнования на оборону. С другой стороны, в «диффузной», относительно хаотичной среде растёт капитал – прежде всего промышленный, который откармливается за счёт военных заказов, и относительно мелкий – формирующий средний класс как опору нации. Средний класс-опора ярко проявляет себя в Англии первой трети XIX века, когда вооружённые собственники одолевают движение чартистов. Средний класс готов поддерживать государство, но за это требует платы, причём совсем не деньгами.
Государство платит ему протекционизмом в отношении внутреннего производства и активной работой по выработке национальной идентичности. Андерсон пишет о том, как институтами становления нации становятся контуры границ, национальные театры, музеи и свой литературный язык. В рамках работы этих институтов армия выступает не только «корпорацией убийц», но и институтом складывания идентичности. Этот процесс тянется долго: «республиканскую» массовую армию создаёт Бонапарт, но вполне цельная французская нация возвращается домой уже с полей Первой мировой.
Представительские институты, в свою очередь, вырабатывают национальную риторику, инструментом оттачивания которой становится национальная пресса: ключевые газеты, которые задают повестку и объединяют людей одним языком и одним духом.
Резюмируем: национальное государство модерна – довольно молодой институт, который вызревает на почве капитализма, поисков национальной идентичности, появления представительских институтов и массовых институтов насилия, которые, в свою очередь, становятся фабриками идентичности и формой представительства: средний класс в Европе, особенно в Германии, ждал Первой мировой с восторгом, желая показать на поле боя, что время сословной и закрытой офицерской касты как «воинского ордена» прошло. Если смотреть на «Похождения бравого солдата Швейка» как на социологический очерк, указанные выше черты национального государства угадываются отчётливо.
.jpeg)
Кадр из мульфильма «Похождения бравого солдата Швейка». Фото: Арт ПродакшнРоссийская империя в начале ХХ века активно модернизировалась, но, увы, случилось то, что случилось. И пространством переставшего быть государства завладел новый агент модернизации, замыслы которого лежали довольно далеко от «повторить Англию».
Вместо диффузного капитализма строится «государственный», по факту – олигархический, подчинённый партии; национальные республики с их идентичностями и государственными структурами оказываются «вторичными» по отношению к идеологии партии как агента глобальной революции, а партия («современный государь», по Грамши) перестаёт нуждаться в любых конструкциях представительства. Как и посредством чего в этих условиях формируется идентичность массы «красных»? Школами идентичности при советах оказываются исключительно институты насилия, но эта идентичность далека от всяких национальных идеалов и носит утопический, завоевательный и глобалистский характер. Его своеобразно обрисовал П. Краснов в книжке «За чертополохом»:
«III Интернационал, правивший тогда Россией, собрал неслыханно большую армию голодных людей. Говорили, что она достигала 80 миллионов! Тут были и дети – пионеры, и юноши, и девушки – комсомольцы, и рабочие, и крестьянские полки. Вся страна к этому времени была милитаризована, или, как говорили тогда, военизирована…
По ночам вся граница советской земли от Финского залива до Черного моря, всё Закавказье, все азиатские границы пылали множеством костров, и очевидцы рассказывали, что в приграничных деревнях можно было слышать дикое пение:
Это будет последний
И решительный бой,
С Интернационалом
Воспрянет род людской».
Вместо среднего класса мы получили демобилизованных из армии сержантов, которые превратились сначала в партийных руководителей на местах, а к 1960-м годам – уже в полноценных лендлордов. Война кое-что подправила во всей этой конструкции, но не кардинально.
С шестидесятых СССР мимикрирует под «нормальное государство», и эта мимикрия приводит к распаду страны. Адекватные люди к концу 80-х понимали, что новые институции нужно строить, исходя из того уникального и одновременно ужасающего ландшафта, что сложился к тому времени в СССР, а не по стандарту Блистающего Запада: так, Симон Кордонский в некогда нашумевшем «варианте Х» предлагал превратить ячейки партии в биржи, созидая наш «туземный» капитализм (заметим, ЦРУ ещё при Брежневе писало, что специфика работы горкомов имеет «биржевую» составляющую).
Симон Кордонский. Фото: facebook.com/ProektNeformalnoeZdravoohranenieОднако лидеров слепит сияние: элиты славянских республик сами двигают страну к распаду, элиты среднеазиатские ждут его как малоприятной неизбежности. После распада вместо сознательного выбора «туземного подхода» молодые государственные правители решают создавать «настоящие» модерные институции «как на Западе», мало учитывая специфическую реальность или учитывая лишь в контексте своих конкретных интересов.
Несостоятельные государства
Здесь-то и начинается предмет нашего разговора.
Независимый Казахстан создавался по классическим модерным лекалам, однако новые политические институты уже в 1993 году столкнулись с суровой реальностью и обрели особый характер.
Парламент был «разумно» ужат, и в стране воцарилось то, что нынче модно называть «неопатримониализм»: сеточки патрон-клиентных связей, охватывающие государство и «национальную экономику» и управляющие ими в своих интересах.
Вслед за вымиранием институционально представленной оппозиции стали высыхать независимая национальная пресса и экспертные социально-политические институции.
Контроль над сырьевыми источниками в руках иностранцев либо той или иной сеточки вкупе с отсутствием развития среднего класса привёл к появлению больших масс людей, чьё качество жизни напрямую зависит не от их способностей и умений, а от устанавливаемых «государством» рамок жизни, в том числе ценовых.
Наконец, недостаточно хорошо поставленный функционал институтов насилия как фабрик национальной идентичности родил быструю деморализацию полиции и нацгвардии, как следствие – обращение лидера страны с просьбой об иностранном вмешательстве: просьбой, которая закапывает политика в «обычной» модерной стране как политика навсегда и ставит закономерный вопрос о состоятельности государства как такового.
На примере Казахстана хорошо заметно (если уж не видно на нашем собственном), что заимствование на постсоветском пространстве национальных институтов с Запада приводит к таким дисфункциям политии, которые представляют для неё прямую онтологическую угрозу. Когда «силовой обруч» слабеет, всем становится заметно, что король-то голый: государства на месте «постсоветской республики» не вышло. Начать модерное общество с нуля, как будто 70 лет СССР не было, не получается – надо думать, что делать с тем жутковатым анамнезом, который достался в наследство всем нам.
