То, что, возможно, случится на днях, обещает стать третьим шагом, закольцовывающим начавшееся в феврале 2014 года на Майдане незалежности.
Там 22 февраля 2014 года родилась нация и сломился «постсоветский» порядок, дав дорогу новому – национальному. Эта дорога не оказалась успешной, но первый шаг был сделан. Поэтому сначала о нации.
УССР, отделившаяся от СССР, имела в себе институты под настоящий нацбилдинг, но наследовала советской государствостроительной практике. Поэтому при активном использовании самого дискурса «украинства» там сложился симулякр национального государства, хотя и постепенно становящийся всё больше похожим на что-то настоящее.
При этом отсутствие фокусировки на обеспечение многонациональности и – как следствие – на борьбу против националистов дало неплохой старт развитию собственно националистических движений, некоторые из них напрямую наследовали старым, военной поры, объединениям: «Мы переименовали Межпартийную Ассамблею в Украинскую Национальную Ассамблею (УНА). В этом названии для меня реализовывалась ассоциация с французской революцией. Считалось, что УНА и УНСО имеют совместное руководство. Главнокомандующим считался Юрий Шухевич. На деле он ничем никогда не руководил и за всю историю УНА-УНСО не принял ни одного решения. Он был символом наследственности поколений».
Юрий Шухевич в сентябре 2014. Фото: Юрій Булка/WikipediaДвадцать с лишним лет в стране развивались национальные сообщества, проводились лесные «вышколы», где вместе с азами военной подготовки молодым людям рассказывали об украинской национальной идее. Сложилась среда людей, принимающих украинское национальное самосознание по умолчанию и имеющих навык какой-никакой дисциплины. Эта среда, собственно, и кристаллизовалась на Майдане: например, Владимир Парасюк, который 21 февраля сделал Майдан законченным действием национальной революции, вырос именно в таких «вышколах».
Другая часть сообщества-протонации была городской правой фанатской средой с относительно универсальными идеями: они дружили с российскими фанатами, жили на две страны, ходили на правые концерты певцов, которые в целом не ставили для себя вопроса о своей национальной принадлежности. Собственно фанаты превратили то, что начиналось как «Оранжевая революция 2.0», в пролог гражданской войны.
Майдан сплавил эти два направления пассионарной молодёжи в одно сплоченное сообщество, хорошо организованное и боеспособное. За несколько месяцев в этой среде выросла собственно боевая психология, которая воспроизводила всё более и более жесткое противостояние.
Благодаря непосредственно боевому складыванию основы будущего властного порядка Украина стала местом, где душащий, вязнущий на зубах «постсовок» превратился на время в нечто совершенно новое. Случилось примерно то, что произошло в Боснии и Герцеговине и Хорватии в начале 90-х: институциональная структура, созданная марксистами под целеполагание марксистской государственности, получила принципиально новое идеологическое наполнение и новые нормы работы собственно институтов. Сама рамка институтов задавала свою логику, благодаря чему опыт национальной государственности в постсоциалистической реальности, особенно выстраиваемый в контексте войны и гражданского противоборства, стал феноменом, никогда ранее не встречавшимся и не очень хорошо изученным даже до сих пор.
В этом контексте присоединение Крыма получается увидеть только как шаг РФ, направленный на катализацию украинского национального строительства, попытку форсировать процесс, который слишком уж затянулся. Дальнейшие события на Донбассе подтверждали эту мысль: Империя страшно скалилась, показывала сотни добровольцев, нацеленных на уничтожение украинской государственности, и не делала того, что делала бы настоящая империя. Для едва сложившегося костяка украинского национализма получилась идеальная ситуация: настоящий много раз описанный классиками враг приходит, но так, чтобы с ним можно было воевать ненастоящей армией. Благодаря такому положению дел часть национального движения успешно легализовалась через воинскую работу в составе МВД, а национализм стал идеологией уже реальной, коснувшейся миллионов людей, войны.
В это же время голоса войны говорили, что русским ничего не угрожает: языкового вопроса не стоит, а отношение к России оценивается лишь через призму невраждебности Украине. Эти голоса сочетались с практикой: украинская армия говорила на русском и большая часть добровольцев, положивших начало новой армии, оказались уроженцами востока Украины. Немалая часть потерь также пришлась на Восток. Вчерашние «дефолтные русские» воевали за право быть украинцами, в то время как тербаты с западной Украины воевать не рвались.
Через несколько лет ситуация стала совсем иной: «русский» стало ругательством, а собственно русские, в СССР имевшие дефолтную идентичность, стали встраиваться в новую украинскую национальную жизнь.
Майдан и последовавшее за ним потянули вперёд и русское национальное созревание. С одной стороны, кажется диким, что оно пошло через отмежевание от украинцев. С другой стороны, это придаёт славянским спорам в пост-СССР примерно тот же характер, что и спорам хорватов с босняками.
Сам характер выстреливания русской повестки не похож на то, как его рисовали. Для жителей нероссийских республик бывшего СССР Россия была национальным домом, но, оказавшись в нём, люди скоро поняли, что здесь много чего идет не так. И главной задачей становится, соответственно, навести порядок дома.
Порядок в такой оптике – это становление национализма как принципа организации властной жизни (с непростым диалогом между народами страны). Этот путь ещё до своего начала рождает множество конфликтов, и люди с интернационалистской повесткой в голове, правящие страной, таким путём идти не хотят. Но есть ли выбор?
Геополитически они уже вынуждены идти по дорогам, которые чертит спор между собой восточных славян (может быть, в эти самые минуты): даже с изоляционистских позиций присутствие России западнее своих границ выглядит неизбежным.
