Статьи об изобретателе знаменитого индекса профессоре Калифорнийского университета Сан-Диего Хорхе Хирше в «Википедии» на доступных мне языках оказались на удивление краткими и неинформативными. Подтверждения немецких корней родившегося в Аргентине физика (само по себе сочетание этих фактов наводит на определённые мысли) найти мне не удалось, но поскольку der Hirsch по-немецки «олень», я позволю себе назвать «оленьей страной»… Что?
Ту прекрасную среду, в которую мы постепенно вползаем.
Хорхе Хирш. Фото: ibioba-mpsp-conicet.gov.ar1. Зачем нам наукометрия? Эпическое отступление о Ксантиппе и Ганнибале
Вопросы о характере индекса и о его назначении могут быть рассмотрены отдельно. Напомню вкратце о самом индексе. Это количество статей автора, на каждую из которых есть такое же количество ссылок. Исходя из логики этого индекса, каждая единица достаётся всё большим трудом. В этом достоинство данного метода оценки. В этом же и его губительный потенциал, причём весьма мощный.
Потребность в наукометрических данных проистекает из совершенно ясного источника и – если вдуматься – не содержит лакомой пищи для теорий заговора. Она целиком вписывается в логику старого спора «люди или учреждения». Римляне настолько боялись утратить политическую свободу, что ввели парные магистратуры (причём если один консул скажет «делать», а другой – «не делать», то побеждает второе решение), доверили свои войска избранным демократическим путём гражданским чиновникам и запретили им показываться в черте города с вооружёнными людьми. Пока речь шла о войне с подобными же противниками или с купеческим Карфагеном, всё было благополучно. Но когда доведённые до крайности пунийцы пригласили квалифицированного греческого генерала Ксантиппа, римский экспедиционный корпус в Африке был полностью уничтожен. Если верить античной традиции, Карфаген оказался неблагодарным к своему спасителю, и надменные купцы, решив, что они теперь сами с усами, дорого заплатили за безрассудство.
Пирр кое-чему научил римлян. Но Ганнибала они встретили с точно такой же («учреждения, а не люди») организацией своей военной силы. Верхом этого подхода было вверить армию двум консулам с разными взглядами, которые руководили ею поочередно, через день. Результат – Канны.
В конце концов римлянам удалось справиться с Ганнибалом. В чью пользу истолковать этот исход? С одной стороны – да, конечная победа осталась за римлянами. С другой – это была война государства с мобилизационным ресурсом в несколько сот тысяч здоровых, крепких и дисциплинированных мужиков против одного человека, который сам добывал средства для войны и оплачивал свои армии. Если рассматривать это как славную победу, нельзя не признать: у этой славы есть горький привкус.
Гравюра "Ганнибал в битве при Каннах". Фото: Heinrich Leutemann В современном мире («учреждения, а не люди») принято, что менеджеры руководят деятельностью, в которой они сами ничего не понимают. Наука в этом отношении не отличается от производства лекарств или детских конструкторов. А вот характер задач отличается. И можно понять отчаяние менеджера: его главная задача – выбрать между профессором А и профессором Б при назначении на кафедру, и он молит: дайте мне объективные циферки, чтобы я мог сделать правильный выбор!
От одного очень крупного физика я слышал, что в его науке эти проблемы решены, что публикация в неправильном месте только понижает шансы автора. Потому я не буду обобщать своих наблюдений (прежде всего – выходя за рамки гуманитарной сферы).
2. Последствия
Во-первых. Руководствуясь логикой жанра, нужно было бы рассмотреть проблему в вакууме, исходя из гипотезы, что система функционирует правильно и честно. Но это не получается, потому что жульничество уже заложено в её конструкцию. Вот поучительный материал на данную тему. И учёный – автор реплики – справедливо отмечает: при необходимости были бы достигнуты любые результаты, просто человек ищет наиболее дешёвого способа решить свои конкретные проблемы. Конечно же, с таким жульничеством будут бороться, но, как это бывает (в научной области в последние годы – всегда), меры, направленные против жуликов, отравят жизнь честным людям.
Второе, не менее важное. Наукометрия вымывает сложные темы и разрушает сложные области.
Здесь я тоже позволю себе поделиться собственным опытом (уж о достоинстве своих работ я знаю всё). Мой список публикаций для домашнего употребления включает 59 статей и 17 рецензий (монографии в наукометрии не котируются, а 5 книг «Истории русской школы» она просто не замечает). Я пытался по мере сил халтуры не писать, но совершенно очевидно, что есть статьи проходные, а есть – потребовавшие значительной интеллектуальной энергии. Наукометрический портал видит 43 моих публикации, из них одна книга (на неё, впрочем, больше всего ссылок) и 11 рецензий; некоторые – то, что в моём домашнем списке идёт как публицистика.
Я разделю статьи на три категории. В первую включу либо посвящённые сложным авторам и проблемам, либо потребовавшие значительной интеллектуальной энергии. Во вторую попадут добротные материалы, не отличающиеся этими свойствами, но основанные на анализе значительного числа источников. И, наконец, в третью – рецензии и статьи, не потребовавшие анализа большого объёма данных, и юношеские работы. К первой категории относятся 9 работ; из них наукометрия видит две. Часть – работы ранние, часть опубликована в неправильных местах, а для одной я не могу придумать объяснения отсутствия. Из двух включённых работ на одну – одна ссылка, на другую – ни одной. Ко второй категории относятся 33 статьи. Наукометрия видит из них 11. Объяснения отсутствия – те же самые, но если из лучших в поле зрения попало меньше четверти, то здесь – уже треть. Можно констатировать значительный прогресс. Со ссылками тоже несколько получше. Одна – о Харьковском коллегиуме – удостоилась целых пяти, две – в украиноязычных работах, три принадлежат одному автору. Ещё на одну статью сослались четыре раза, на большинство ссылок либо нет, либо только одна. К третьей я отнёс 18 статей. В хронологические рамки наукометрии из них попадает 6, а видит она 4. Уже две трети. А что по ссылкам? Их совсем немного, но в наукометрическом списке пять статей с двумя ссылками на каждую, которые у меня проходят по ведомству не науки, а публицистики, и образовали бы четвертую категорию (и одна – с тремя ссылками одного автора).
Скриншот сайта НАУЧНАЯ ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА. Фото: elibrary.ruПрошу прощения у читателя за эти скучные выкладки. Но тенденцию они показывают совершенно определённую. Чем лучше работы, тем хуже их видит наукометрия и тем меньше на них ссылаются коллеги. Два человека, которым понравились две мои статьи, увеличили мой индекс Хирша на единицу (и если ему ещё суждено возрасти, это будет также их заслугой). Впрочем, моё писательство (скорее меня можно отнести к числу активно публикующихся) до сих пор отличалось отсутствием учёта наукометрических эффектов. Веди я себя иначе, возможно, список выглядел бы по-другому. Но лучше он от этого точно не стал бы. И от этих грустных наблюдений мы закономерно возвращаемся к начальному пункту.
Врываться в новые области, расширять поле научного поиска – проигрышная стратегия. Заниматься трудоёмкими исследованиями – проигрышная стратегия. В конце концов, просто вести себя честно – проигрышная стратегия.
Люди, которые освоили машинный метод производства публикаций и создали более эффективные сети для взаимных ссылок, люди, лучше всех вписанные в поток банальностей и мейнстримов, получают приоритет в доступе к руководящим должностям. На первом этапе к чудакам-одиночкам, занимающимся сложными вещами, сохраняется уважение (хотя бы как к товарищам по студенческой скамье, которые могли чем-то помочь). Администраторы старой школы даже иногда пытаются не давать ходу прохвостам, изредка это получается. Потом уважение сменяется презрением к неудачникам. Потом сложные темы вытесняются. Потом просто забывают об их существовании. И образцом гуманитарной работы становится школьное сочинение, только написанное взрослым.
Ну и третье, очевидное, – необходимость публиковать как можно больше создаёт дымовую завесу, сквозь которую всё сложнее и сложнее пробиться к чему-то значимому. Для науки выгодно, чтобы концентрация новых мыслей и фактов была повыше. Для карьеры – ровно противоположное. Мы уже в такой фазе этого процесса, что пришли к необходимости платить деньги и давать чины за то, чтобы не писали. Впрочем, наука, став деятельностью массовой, перестала быть деятельностью интеллектуальной. Учреждения, лишённые людей, постепенно лишатся и всего человеческого.
Фото: Vitalii Stock / Shutterstock3. Альтернативы
Скажем сразу: я не стал бы рассматривать как положительную альтернативу академическую свободу. К сожалению, она запускает свой не менее мощный механизм деградации и энтропии. Бездарных людей больше, чем талантливых, и профессорских ставок больше, чем гениев. В современной гуманитарной области это выражается в том, что места заполняются марксистами разных сортов и оттенков, которые не терпят рядом с собой ничего иного. Сложность конкретной области может некоторое время их отпугивать, но она не является непреодолимым барьером: например, сейчас в США создают антиковедение без древних языков – антиковедение, которое давно уже существует в СССР и РФ. И чем горячее общественный темперамент, тем больше политика будет предпочитаться науке. В.И. Модестов, например, очень красочно описывал, как украинские националисты в своих политических видах сознательно губили историко-филологический факультет Университета Св. Владимира. Лекарства от этого не лечат, да и железо… Разве только огонь? Если мы вводим академические вольности и профессорское самоуправление, необходимо время от времени приглашать нового Джозефа Маккарти, который воздвигнет посреди университетского кампуса костры для научных ведьм и несколько разрядит обстановку. Но это каждый раз будет только временным и паллиативным решением. Раз лет в двадцать опыт придётся повторять.
А как с этим было в Российской империи? Она придерживалась противоположного подхода: «люди, а не учреждения», или – лучше – «люди во главе учреждений». Её модель, впрочем, применима при ограниченной области – десяток университетов по четыре факультета. Сейчас её пришлось бы существенно перерабатывать. Заключалась же она в том, что страна делилась на учебные округи, во главе каждого из которых стоял попечитель. В идеальном случае (как было в начале царствования Александра I, когда эта система только создавалась, и в случае с гр. С.Г. Строгановым) это был опытный вельможа, лично близкий к императору. Опытный умный придворный не разбирается во всех науках (хотя широкая эрудиция, если она есть, даёт ему преимущество), но он разбирается в людях и чувствует в них сущность – плута, шарлатана или мудрого чудака. По этому критерию он может выбрать себе советников – и довериться рекомендациям тех, кому стоит доверять. Административный же вес поможет устранить излишние препятствия с пути талантливого учёного. Разумеется, никаких гарантий нет (мы можем гарантировать только деградацию, если откажемся от принципа делать ставку на людей), но в этом случае есть хотя бы шанс расцвета.
Портрет кисти К. Е. Маковского "Граф Сергей Григорьевич Строганов". Фото: Государственный Русский музейВпрочем, я далёк от того, чтобы рекомендовать этот способ в нынешних условиях. Современные вельможи больше приспособлены, кажется, для покровительства хоккейным командам, а не научным учреждениям. Прежде чем вверять им отечественную историю и ядерную физику, имело бы смысл дождаться, чтобы они справились с футболом. Вряд ли оленья страна может на них рассчитывать.
P. S.
Сравнительно недавно сонное болото нашего общества вновь всколыхнулось от школьных новостей. В 168-й петербургской гимназии обнаружился притон людоедов, изгнавших из своей среды поклонницу русской модернистической поэзии Серафиму Сапрыкину, «нищую безработную поэтессу», которая стала прививать свои вкусы детям, вместо того чтобы вдохновлять их на героические подвиги на примере битвы под Москвой. Введенский и Хармс были названы «пособниками фашистов» (в качестве источника приведём два материала BBC от 8 и 11 февраля). По ходу дела обнаружились (воистину и иногда даже в прямом смысле) детективные подробности. Серафима Сапрыкина оказалась не Серафимой и не Сапрыкиной, крамольный урок был проведён не тогда и посвящён не тому… Притон людоедов оказался обычной школой (мне она, пожалуй, не понравилась бы, но вряд ли сильнее, чем множество других). Что же до самой поэтессы и её педагогической истории, то современный русский язык (иногда очень выразительный и точный) использует для таких людей и ситуаций эпитет «мутный».
Всё это, впрочем, маловажно с точки зрения общих тенденций. Каким образом Министерству просвещения застраховаться от педагогов с ложными справками об отсутствии судимости, пусть думают заинтересованные ведомства. Мне бросилась в глаза при знакомстве с материалами одна дыра… Журналисты, кажется, не расспрашивали о происходящем учеников, а ученики не вступились за педагога (возможно, конечно, я сам виноват в таком впечатлении, но если что-то такое и было, то оно оказалось не на поверхности). И дети вообще лишние на этом празднике жизни, их всё равно пичкают и потчуют смертью (будь то в модернистических стихах или в лошадиных дозах героических подвигов). Один более ранний комментарий на школьной ленте обнаружили, но он написан каким-то официальным языком.
Серафима Сапрыкина. Фото: Серафима Сапрыкина/facebookМне думается, эта история вообще не о школе. Школа подвернулась под руку как случайный инструмент. Здесь очень важный социальный вопрос – о месте поэта в современном обществе (впрочем, слово «современный» тут мало что меняет). Я не поклонник творчества поклонников обэриутов, но всё же решил взглянуть и отведать краешками губ, как говорили римляне. Вот что я нашёл.
Спазм истошный горловой
Вял и неопасен.
Сизый ямб над головой
Никого не красит.
Светит болью ножевой,
Выжигая темя.
Что случилось, боже мой,
С этими и с теми?
Больше нечего беречь
До и после смерти.
Зарифмованная речь
Шельму, видно, метит.
Сколько ни просись назад,
А изъян не спрячешь.
Это пыль зудит в глазах:
Что ты, я не плачу.
Если соскрести с этого стихотворения неправильные рифмы и ненужные эпитеты, содержание остаётся следующим: поэт не в состоянии докричаться до пошлого общества, призвание обрекает его на положение маргинала. Думается, исходя из всей совокупности обстоятельств: это не в блоковском смысле «испытания сердец гармонией», а в ином, более приземлённом: общество не желает её, такую замечательную, содержать за одну эту работу – стихописание. Мир гонораров, конкурсов, фестивалей, успешной поэтической жизни (десятикратно более ужасный для поэзии, чем «оленья страна» для науки, даже заглянуть, даже вдуматься страшно), сияет и манит путеводной звездой… Но, как сказал другой поэт, «не раздобыть надёжной славы, покуда кровь не пролилась», а иметь читательскую аудиторию для своих стихов не входит в базовый набор прав человека. Потому очевидный выход – попытаться привлечь к себе внимание непоэтическим способом и конвертировать его в поэтическую славу. В надежде на помощь добрых людей. Шаги в этом направлении уже предпринимаются. Пуси вот кем-то там за рубежом были провозглашены мировыми социальными мыслительницами, хотя само слово «мысль» употреблять применительно к ним как-то неловко. Посмотрим, что в итоге выйдет.
А что объединяет мою заметку и постскриптум – глубокое неблагополучие и в нашей науке, и в нашей культуре…
