Первый укол от беспамятства ему сделала мама. Она показала юному Сене справку, где было написано, что папа умер от инфаркта. Но Сеня знал, что отца репрессировали: после ареста в 1938 был лагерь, потом ссылка на север, в 1951 году снова арест и гибель в заключении. Бумажкой про инфаркт эту дыру в сердце мальчика закрыть было нельзя. Стереть человека из истории этой справкой? Невозможно!
И в университете в Тарту, где Сеня учился на историко-филологическом факультете, он начинает писать и публиковать статьи и документы по истории русского освободительного движения ХIX века. Уже там он видел огромные пустоты в тех местах, где можно было слагать эпосы о героях свободы. Одним из вдохновителей и кураторов на этом пути для него становится Юрий Лотман. Он же старался опекать своего студента даже под угрозой отчисления последнего.
Председатель правления международного общества «Мемориал» Арсений Рогинский– Он пригласил меня к себе и, заикаясь, стал вслух размышлять о ситуации, – вспоминал Рогинский. – А отчисляли меня не за диссидентство или какие-то неправильные взгляды – ничего такого я тогда особенно не проявлял – меня хотели выгнать за студенческие пирушки в «неправильных» местах. Так вот, Юрий Михайлович вдруг предложил мне вступить в комсомол! Видя моё недоумение, он тут же пояснил: «В таком случае, сначала вас не будут сразу отчислять. Сперва выгонят из комсомола!»
Арсений Борисович никогда не уставал хвалиться своими учителями. Он вообще очень трепетно относился к людям. Уроки жизни он брал не только у академиков разряда Лотмана, но и у политических зэков, диссидентов, историков, у своей мамы. И эта чуткость, различение и узнавание человека всегда подчеркивала особый характер Рогинского – это не исследователь-сухарь историк в пыльном пиджаке, а трудяга, который возвращает человека в память и память возвращает человеку. Не сломал его даже лагерь.
Арсений не только читал воспоминания лагерников. Он искал встреч с ними. Записывал всё, что ему попадалось, систематизировал и складывал в архив, который хранить у себя он не мог. С 1975 года Рогинский выступает редактором-составителем самиздатовского исторического сборника статей по истории политических репрессий Советского Союза «Память». А в 1976 году за ним уже было установлено оперативное наблюдение, но сам Арсений узнал об этом только в 1990-е. Хотя он не мог не понимать, что он давно под колпаком. Например, надо было дома подключить телефон. Номер очереди на подключение был какой-то трёхзначный. Вдруг приезжает мастер, час работы и всё готово. Как так? А очередь ваша, дескать, подошла. И думай после этого, что и как в трубку телефона можно говорить, когда на том конце провода очевидно висит как минимум два уха: твой собеседник и какой-нибудь капитан КГБ Василий Внимательный или Иван Любопытный, а может быть и просто лейтенант Семён Слухач.
Слева направо: священник Георгий Кочетков, Ольга Седакова, Арсений Рогинский на конференции "Равнина Русская"В 1981 году Рогинского вызвали в ОВИР (отдел виз и регистрации, подразделение МВД СССР) и сказали, что его заждался дядя в Израиле.
– Но у меня нет никакого дяди в Израиле, – удивился Арсений.
– Тем не менее он вас ждёт. И выехать к нему надо в течение 10 дней.
Рогинский, разумеется, никуда не поехал, а через 10 дней на него завели уголовное дело. Его закрыли в лагерь на 4 года за то, что он якобы подделывал подписи в «отношениях» – специальных документах, которые были нужны для доступа в архив.
Следователь понимал весь абсурд обвинения. Он сделал Рогинскому предложение:
– Давайте вы подпишете признание, что занимались этим вашим сборником… «Память», да? И мы вас отправим к политическим. И не на четыре года, а, допустим, на два.
Арсений Рогинский беседует со священником Павлом АдельгеймомАрсений Борисович вспоминал, что это было серьёзное искушение. В мордовских или пермских лагерях, где в то время были сосредоточены заключенные по политическим статьям, люди обращались друг ко другу на «вы», там сидели такие «светила», что за этот срок можно было получить ещё одно высшее образование. Но Рогинский отказался. Он пошёл по принципу: не сдавать стариков. Нельзя было допустить, чтобы КГБ стал раскручивать дело в отношении сборника «Память» и учинять допросы тех, кто ещё имел к сборнику отношение. Арсений отправился к уголовникам.
В одном из интервью Рогинский рассказывал, что к 1981 году он был самым большим знатоком лагерных записок и воспоминаний в СССР. Но когда он впервые попал в свою камеру, весь этот книжный опыт превратился в прах:
– Когда я попал за решётку, пришло осознание, что я ничего не понимаю. Где я? Что будет дальше? И пусть Шаламов говорит о том, что лагерный опыт бесполезен, не нужен и вреден. Для меня это была очень важная школа.
Из заключения Арсений вышел уже не только историком с горящими глазами и чистой совестью. Если и было в нём что-то лишнее, наносное, то всё опало за те четыре лагерных осени. И тюремной ухмылки он не приобрёл, не было в нём сухой едкой злобы. Не было и рыхлости «видавшего виды» лагерника, что теперь уступит возможность тянуть срок другим, а сам превратится в безголосое знамя. Рогинский вышел изменившимся, но улыбка его осталась с ним. И желание всё изменить только окрепло.
Председатель правления международного общества «Мемориал» Арсений Рогинский (номинация «Специальный проект») на церемонии вручения премии «Сноб. Сделано в России» в «Студии театрального искусства». Екатерина Чеснокова / РИА НовостиА потом случился «Мемориал». И про него надо писать отдельные книги. Сперва это было неформальное сообщество единомышленников. В начале 90-х его официально зарегистрировали по закону для спортивных обществ. И дальше: правозащитный центр, лектории, публикации архивов, «Свеча памяти» у Соловецкого камня. Душой всех этих движений был Рогинский.
Как он не сломался? Почему его пленяющая улыбка не превратилась в агрессивный антигосударственный оскал даже тогда, когда «Мемориал» попал в осадное положение с ярлыком «иностранного агента»? Мне кажется, дело в том, что ему всегда были важны люди, а не идеи. Ведь началом его дела послужили вовсе не антисоветские настроения, но следы антропологической катастрофы, людское беспамятство. Он говорил:
– Мы делали всё не потому что нас задевала несправедливость советской власти. Меня толкало вперёд ощущение того, что эпохи гибнут, следы стираются, память о человеке исчезает. Ведь проблема не в том, как устроить свои отношения с властью – это всегда легко – вопрос в том, как с людьми жить.
И в диссидентстве он видел в первую очередь не «борьбу против», а «возможность человека сохранить себя и быть собой».
Его коллеги написали, что «без него деятельность “Мемориала” на протяжении всех этих лет была бы невозможна. И мы не мыслим “Мемориала” без него сейчас». И в этом есть какая-то очень важная правда. Но чтобы не дрогнуть перед ней, стоит вспомнить слова самого Арсения Рогинского:
– Государство долго подавляло людей и все общее, что было между нами. Страх должен исчезнуть, доверие усилиться, энергия общения не должна исчезать, но она и не исчезнет, я в этом уверен.
