Беженцы – люди, оставившие свои дома и прежнюю жизнь, у многих из них погибли родные и близкие. Все они, в научной терминологии, переживают открытую психологическую травму. В чём специфика такого состояния и как таким людям помочь – рассказал доцент факультета практической психологии Московской высшей школы социальных и экономических наук Борис Мастеров на вебинаре, организованном для психологов и соцработников.
«Открытая» травма: я не знаю, кто я
– Случилось армянское землетрясение, – рассказывает доцент «Шанинки» Борис Мастеров. – Более 40 000 только гробов в одночасье. Это люди, вытащенные из-под завалов. Без рук, без ног. Представляете, что они переживали? Женщина, которая провела под завалами два дня. На ногах у неё лежал её раздавленный ребёнок, и ей ампутировали ноги практически по пах. Их везли в Москву. Кто-то один приехал, кто-то с родственниками. Клиника в Москве бурлит. Мы, психологи, там ходим и помогаем чем можем. Это свежая травма. 10-дневная. Она ещё не зарубцевалась, травма «открытая».
Борис Мастеров. Фото: msses.ruМастеров помнит тех пациентов. У каждого из них была своя отдельная трагедия, которая вплелась в их общую огромную беду. При этом представление о посттравматическом стрессовом расстройстве тогда в советской терапии было явно недостаточным, в медицине было представление о «военном неврозе», методики лечения которого были крайне ограничены.
– Не забуду случай с женщиной, у которой осталась одна рука, – продолжает Мастеров. – Я зашёл в палату. Смотрю: рядом стоит её сестра, которая приехала за ней ухаживать. Окаменевшая, текут слёзы. Женщина лежит. Видно: тело – тревожный комок, а на лице как будто безразличие. Она говорит: «Единственное, что я хочу, – отдохнуть». Мало того что она лишилась трёх конечностей, у неё погибли во время землетрясения ребёнок и муж. Я начинаю стандартную трансовую технику. В трансовом состоянии человек должен почувствовать, что лежит на поляне, над ним голубое небо, греет солнце, ветерок ласкает кожу. Для выхода из транса человек должен подняться и идти по этой траве, чувствуя, как трава ласкает босые ноги, он должен идти всё быстрее, побежать, и – проснуться. И я продолжаю: «…вы начинаете идти по этой траве. Вы чувствуете, как прохладная трава щекочет ваши стопы». Я это говорю и думаю: «Что я делаю? Будет ретравматизация! Ведь она должна понимать, что ног у неё нет и никогда больше она не сможет пойти по прохладной траве!». Но делать уже нечего, продолжаю. И когда она выходит из транса, она выходит с улыбкой. И говорит: «Огромное спасибо! Спасибо, давно не было этого ощущения, мне очень хорошо. Я отдохнула». И потом я понял, что трансовая техника сработала на восстановление телесной целостности. Это восстановление целостности дало эмоциональный терапевтический эффект. И это потом подтверждалось много раз.
Была и другая история. У женщины с ампутированной ниже колена ногой начались панические атаки. Она больше не хотела ни с кем говорить. Хотя симптомы посттравматического стрессового расстройства были очевидны: нарушение сна, неритмичное дыхание, эмоциональные качели от агрессии к депрессии. Ко всему этому добавлялась тревога: она не знала, что с её мужем. И фантомные боли в несуществующей ступне (ей казалось, что ступня привязана прямо к колену, а голени нет совсем). Она согласилась просто поговорить, пока психолог присел рядом «отдохнуть». Так, слово за слово, она рассказала Мастерову свою жизнь. Она вспоминала, что была девчонкой-оторвой, первой танцоркой и хулиганкой на танцплощадке в городке под Донецком, откуда она родом, как вышла замуж за армянина, приехавшего на заработки, и уехала с ним в Армению. После этого разговора женщина выспалась, по телефону разыскала мужа, договорилась с ним, чтобы он за ней приехал. Даже боли отступили.
– Одна из важнейших вещей – восстановление целостности, – отмечает психолог. – И в этом случае оно произошло просто через разговор. Потому что травмирующее событие разрывает связь времён. У каждого есть своё время. Раньше Я – это не секунду назад, а когда я был другим. Потом Я – это, когда я изменюсь, а сейчас Я – это какой я сейчас. В нормальном состоянии у нас есть все три составляющих: прошлое, настоящее, будущее. В нормальном состоянии у нас вся линеечка представлена в сознании или подсознании. Это одна из основных составляющих, в которых мы себя ощущаем и чувствуем. Травматическое событие отрубает прошлое, возникает пропасть (это была совсем другая жизнь, и это был другой человек в той жизни – не я), а будущее исчезает. Остаётся только бесконечное настоящее, в котором – страдание.
Пострадавшие от землетрясения в Армении. Александр Макаров/РИА НовостиМастеров поясняет, что при «открытой» травме этот разрыв ещё не критически велик, он не превратился в пропасть, как в случае с «зарубцевавшейся» консолидированной травмой.
У травмированного человека рассыпается «идентичность». Он не понимает, кто он.
– Что такое идентичность? Это как мы отвечаем на вопрос: кто я, – говорит Мастеров. – У идентичности есть три уровня. Первый уровень: я = я. Человек, потерявший сознание и вернувшийся, знает, что это он. Если «я» не равно «я», нарушается тождество самому себе. Мы утром просыпаемся и знаем, что это мы. Обдумывая теорию реинкарнации, мы думаем, будем ли помнить себя такого, как сейчас. Нарушение тождества я = я часто является симптомом тяжёлых психических расстройств.
Второй уровень: субъектность. Если я подбросил коробочку, это я сделал, и она полетела, потому что Я так сделал. Я ощущаю своё воздействие и взаимодействие с миром. Я понимаю, когда мир меняется из-за моих действий. Если человек не понимает, что воздействует на этот мир, он очень быстро теряет себя. Он оказывается дезориентирован.
Третий уровень: наша ролевая групповая идентичность. С кем мы себя ассоциируем, с какой группой, категорией. Я жена/муж, инженер/врач и т.д.
При травматическом событии все три уровня идентичности повреждаются. Человек не чувствует себя собой, нет больше «я равного себе».
Как помочь?
– Если мы сшиваем прошлое с настоящим, то мы даём возможность человеку подтягивать ресурс прошлого, чтобы справляться с настоящим, – поясняет Мастеров. – В любом случае, простой разговор с человеком о его жизни до травматического события уже помощь. То есть можно сесть рядышком и поговорить: как ты жил, что было, где в школу ходил, дети чем болели. Восстановление этой связки имеет терапевтический эффект. Волшебным образом у человека появляется энергия и появляется субъективное будущее. Есть ещё специальные техники. Например, «Личный триумф». У каждого в жизни были ситуации, которые воспринимались как триумф. Мой личный детский триумф – первое удачное завязывание шнурков на бантик. Это было где-то в три года, а мне сейчас 67. И до сих пор воспоминание воспринимается как триумфальное переживание. Надо попросить человека, чтобы он вспомнил несколько таких переживаний и рассказал. В этих воспоминаниях – его психологический ресурс.
Надо помочь человеку погрузиться в это воспоминание, расспрашивать, акцентировать внимание на ощущениях, советует психолог, чтобы у него проявились воспоминания на телесном уровне. А затем дать ему обратную связь. Например, выразить восхищение тем, что он сделал шаг в неизвестность, решился на что-то, когда не понимал ещё, как это закончится. У человека появится доступ к его собственным внутренним ресурсам.
Травматическое событие может разорвать «пространство». У беженцев, уехавших от бомбёжек, в памяти может остаться место, где они жили, место, куда они прибыли. А пути, который проделали из точки в точку, нет. Важно восстановить этот разрыв. Постепенно, шаг за шагом. Задавая уточняющие вопросы. Простраивая путь от его прошлого пространства к месту, в котором человек сейчас находится, – это восстановление целостности его внутреннего топоса, целостности его Я. Отличный терапевтический эффект имеют любые техники, оперирующие пространством. Есть техника расширения сознания (подобная ки-медитации в айкидо).
Беженцы из Мариуполя в селе Безыменное в пунктах временного размещения МЧС ДНР. Фото: Таисия Воронцова/КоммерсантъВ этой технике нужно расширять своё сознание (поле воображаемого восприятия), охватывая им всё большее пространство вокруг до полного поглощения вселенной, а потом вернуться в пределы своего тела. Пространственная техника помогает выравнивать уровень тревоги.
У беженцев часто наблюдается ролевой слом, потеря его ролевой идентичности. Человек не понимает, кто он сейчас. Раньше я был отцом, инженером, мужем, начальником или подчинённым и т.д. А сейчас я кто? Беженец? А беженец – это кто? Иными словами, ему нужно сказать, что ему делать: поставить задачу, дать дело, за которое он будет отвечать. В таком случае очень важно дать функциональную роль, за которую он мог бы держаться. Это даст человеку опору, он сможет через эту роль взаимодействовать с другими людьми. Обязательно нужна «рутина», последовательность действий, режим.
«Но вернуться к прошлой ролевой идентичности в ситуации беженства (да и любых обстоятельств, связанных с военными действиями) практически невозможно, – поясняет Мастеров. – Надо строить новую. Любые техники, связанные с построением новой идентичности, дают эффект».
Травматический опыт записывается в ритмику тела и мышечный телесный тонус. В этом случае могут помочь двигательные или телесные техники. Например, присоединение. Нужно принять ритм другого человека, сесть в похожую позу, синхронизировать дыхание. Присоединившись таким образом, можно начать чувствовать другого человека. Если возникнет контакт, то человека можно вывести из его состояния, ведя за собой, изменяя ритмику своих движений, дыхания. Её используют и в работе с аутистами, и даже с людьми в коме.
– Если мы видим, что сломано, мы начинаем действовать не технически, а с пониманием. Техники сами найдутся, если мы знаем, чем занимаемся: помогаем человеку восстановить свою целостность, сшиваем прошлое и будущее, – отмечает специалист.
Просто разговор про жизнь может быть терапией. То же самое касается самопомощи.
– Когда тебе плохо, ты сломался, ты возьмёшь кусок бумаги и опишешь своё воспоминание. Неважно, хорошее или плохое, но то, которое реально было. Это и есть терапевтическая техника. Описываешь и этим помогаешь сам себе, – заключает Мастеров.
