Можно отыскать великое множество книг и статей, где пишут о популяризации науки, о судьбе музеев в современном мире. Везде пишется примерно одно и то же: очень, очень трудно, ничего не получается. Мир изменился, прежние музеи в нём неуместны, к ним только ретро-интерес.
Музей выступает как экспонат самого себя. Смотрите, вот такие смешные экспозиции с интересом рассматривали наши дедушки. Смотрите, я помню семейные фото – мама девочкой вот в этом зале была. Музей, застывший во времени, показывает самого себя. Это уже не популяризация…
Как же привлечь людей? Опять же, в сотнях статей даются ответы. Мол, надо быть современными: устраивать сеть, интерактивность, игры, музон. Ну, там… чекиниться у разных музейных витрин. Это сделано: по музею ходят с аудиогидом, детям дают задания собирать «печати»-наклейки и задания обойти музей и собрать все печати. Здесь засада: подмена цели. Вместо заинтересованного просмотра экспонатов школьники (а часто – их родители, которые за детей выполняют задание учителя) обходят музей для собирания печатей под отчёт. И вот с книжечками для вклеивания «печатей» ходят по залам родители и учителя: с них тоже требуется отчётность по проведению мероприятия… Это уже получается что-то не то, совсем не просветительская экскурсия, и обучение происходит чему-то другому.
Странно, но по духу это очень напоминает то, что говорят о проблемах современной церкви. Говорят: надо привлекать молодёжь, устраивать в церкви естественную для молодёжи среду обитания, обогащённую сетевыми игрушками и задачками, давать тактильные ощущения, не докучать с дидактикой, напирать на эстетическую сторону. То есть с одной стороны – «О, сладчайший» с другой – «няшные звериньки». Говорить об аспекте чуда – ну вот, чудо жизни; смотрите, какая прелесть: бегемот!
Фото: Сергей Власов/Пресс-служба Патриарха Московского и всея РусиИ проблемы те же самые. Священники играют перед церковью в футбол, чтобы привлечь… В церкви устраивают танцы и выступления молодёжных музыкальных групп – чтобы привлечь… И научные музеи будут встраиваться в эту очередь привлекателей? Куда ж теперь природа без пиара.
Поскольку другого вроде никто и не говорит – получается, что это очень распространённая позиция. Можно не радоваться, а сокрушаться, можно сожалеть, что мир изменился, – но что делать? Музею надо жить. И не только музею. В разговорах о популяризации науки ведь то же самое.
Нечто было, и прошло, и не вернётся.
(Иллюстрация химического опыта)
XIX век закончился
Больше нельзя показывать толпе профанов нехитрые химические опыты, удивить известием о кенгуру. Ситуация с проникающим в массы просвещением – это ситуация XIX века. Всё. Закончилось.
Это не значит, что не осталось непросвещенных масс, что все очень знающие – напротив, оголтело-неграмотных полно. Но установка изменилась. Тогда было «о, а я и не знал, интересно-то как», теперь – «я и сам всё знаю, хватит этой тоски», «не моё это», «нам не надам».
Кажется, надо вопрос ставить не так. Ведь дело не в науке. В современном обществе наука существует, по большому счёту, для бизнеса и войны. Если б не эти два монстра, где бы она была? Там бы её было совсем незаметно. Но монстры активны, и наука вполне сама с их помощью о себе позаботится. Так что с просвещением масс дело вовсе не в науке, а в людях.
Дело в том, что в XIX веке наука была средством возвышения людей. Они из более низкого состояния могли подняться благодаря знаниям, которые им передавали. Дело не в науке (которой разве надо, чтобы её популяризировали? Да ей это совершенно не сдалось), а в людях, которым нужно средство возвышения. Этим общим словом я зову что угодно, позволяющее подняться хоть на ступеньку вверх. В каком смысле вверх – каждый может решать сам. Просто потому, что договориться об этом за конечное время всё равно не удастся.
Фото: National Cancer Institute/UnsplashИ вот есть множество людей. Они, в общем, весьма неграмотны и знают мало, суеверны и самоуверенны. У них много забот, и – среди прочих – очень многие чувствуют сосущую пустоту внутри, побуждающую сделать шаг и что-то изменить, сделать себя лучше. В прежние времена в этом помогали знания об устройстве мира и человека, которые передавала наука.
Сейчас таким же образом передаваемые знания не помогают. Мало ли – популяризаторы могут ориентироваться на учёных и околонаучную публику как целевую аудиторию, то есть – в пределе – на самих себя. Есть аквариумисты, дельтапланеристы, театралы и интересующиеся способами заточки холодного оружия. Почему же не быть также среди них и «учёным», интересующимся наукой, которые там для себя что-то такое делают типа слётов, собираются и друг другу показывают это самое, что у них там знания, да. Видимо, им это доставляет удовольствие. Наука как частное хобби, не имеющее значимости ни для кого. Кроме немногих интересующихся.
Но этого мало, слишком мало. Неужели нельзя работать на более значимый интерес? Если не касаться удовольствия уже одомашненных… простите, принаученных людей, которые и так интересуются познанием, если говорить о других людях, о «диких», о «неграмотных» – какой у них может быть интерес?
Интерес ослаб
На этот вопрос нет ответа. Вы не знаете? Вдруг знаете: это очень интересно.
Если вглядываться… Вот, например, гипотеза. Насколько я могу видеть, в современном мире у людей стал слабее онтологический интерес. То есть значительно меньше внутренний интерес к тому, как на самом деле устроен реальный мир. Интерес есть, но он слабее. Вместо него нечто иное, в большей степени идущее изнутри души: фантазии, сочтённые ценными эстетические образы, способы получения определённых настроений и состояний. То, что в мире есть, оказывается, вот такая букаха или рыбка, звезда и комета, более не производит потрясающего впечатления – как-то по дефолту считается, что – да, в мире до черта чего есть, это и так понятно. Люди теперь пристальнее вглядываются в культуру, в состояния психики – в человека. Конструкторский зуд теперь удовлетворяется скорее программированием, чем возней с металлом.
Но на это легко возразить: давайте проверим! В интернете много платформ, где читаются популярные лекции. Они весьма посещаемы. Что там даётся такое, чего нет в музеях? Как это охарактеризовать?
Обычно это нечто, не существующее в нашем окружающем мире. Посмотрите на эти лекции: там дают схемы; там фотографии, сделанные электронным микроскопом; там картины того, что не увидеть глазом. Это изображённые продукты ума, нарисованные гипотезы и теории и продукты технологий – фотографии невидимого. То есть люди по-прежнему ходят посмотреть то, чего не видели, – только вот чучело лисы или тигра они уже видели, а фото инфузории, нейрона и синапса – нет, не видели. И им рассказывают, как движется инфузория, как передаётся сигнал по нервам в теле человека, как движется рука… Это интересно.
Выход ли это? Представьте, мы поставим в музее такие ролики и фотографии, и экскурсоводы будут показывать и объяснять… Пробудится интерес посетителей?
Фото: Greg Rakozy/UnsplashПолагаю – нет. Зайти на сайт и посмотреть ролик – легко, и даже если это делает один из 10000, в сумме набирается «много» просмотров. Реальный музей – далеко, до него надо ехать и там, не отвлекаясь, находиться целый час, а из сети можно выйти в любую секунду, и ты опять дома.
Тогда рецепт прост. Нам больше не нужны реальные оффлайновые музеи. Люди ходят смотреть ролики про амёб? Ну и чудесно, теперь популяризация будет через сеть. Там показывают химические опыты, там на глазах расплетаются нити ДНК, там по орбитам летят планеты – там целый мир.
Это в самом деле выход?
Думаю – не тот. Речь ведь не о том, что популярные ролики в сети нехороши. Они хороши, и онлайновые лекции хороши. Речь о другом: о падении интереса к популяризации науки, о том, что общество много меньше интересуется наукой, чем в некоторые не столь далёкие времена.
Хотя – правда ли, что меньше? В абсолютных числах наверняка больше. Пожалуй, тут речь не о числе: отношение не то. «Ты делаешь это без уважения…». Здесь мог бы быть разговор, к кому это уважение, нужно ли его желать и плохо ли, что его нет. Но это всё же другой разговор.
Смотреть популярные ролики в сети ходят уже увлеченные научным познанием люди. У научно-популярных лекций есть аудитория: люди, увлеченные наукой. Ходят посмотреть на знания иной дисциплины, хотят узнать нечто о том, куда не хватило сил дойти с помощью регулярного образования. Уже выбравшие «умственную» профессию интересуются научным взглядом на мир.
Научно-популярные лекции нужны тем, кто уже заинтересован в научном познании мира. Но существует проблема воспроизводства науки. Видимо, надо как-то решать задачу привлечения к научным знаниям тех, кто еще не имеет готового интереса.
Что осталось в голове?
Надо ещё и различать знание и информацию. В сети лежит информация, а знание – это информация, понятая человеком. Научно-популярная деятельность должна решать не задачу предоставления информации (это легко решаемая задача), а трудную задачу понимания. После просмотра ролика в голове человека остаётся иной раз нечто совершенно потрясающее. Потому что важен контекст, надо знать многое вокруг, чтобы понять то, что непосредственно показывают.
Фото: Sangharsh Lohakare/UnsplashИ тогда задача выглядит еще более безнадёжной. Недостаточно показать человеку «диковину»: бегемота, амёбу, синапс и звезду. Фото атомов и чёрной дыры – недостаточно. Надо исхитриться и сделать понятными очень непростые соображения, иллюстрированные картинкой этого самого синапса. И это происходит, когда затрачиваются усилия, причём усилия не того, кто делает ролик, а усилия смотрящего.
Пассивный просмотр занятных картинок не даёт знаний. То, что привлекало наивных зрителей на те самые первые демонстрации химических опытов, – это не вид грязной колбы и пены или осадка, а демонстрация новой картины мира. Той картины, которая даёт понимание, как на самом деле устроен мир. Вот за этим и ходили на популярные лекции: оказывается, уже можно понятным образом объяснить мир, надо скорее пойти и узнать.
Вроде бы со всех сторон говорится, что современная наука открыла много совершенно нового и непредставимого и научная картина мира – невообразимо новая, её вот только три года назад существенно дополнили. С другой стороны, множество людей совершенно уверены, что в общих чертах они прекрасно знают, как устроен мир и что говорит наука. И они это знают без размещённых в сети роликов, без посещения музеев и популярных лекций. Так, само как-то…
Так зачем же нужны научно-популярные лекции, музеи? Получается, у них очень трудная задача. Это такие редкие события, в которых человек сталкивается с «активным познанием». В сети ему предоставляется познание «пассивное», он смотрит и чего-то там себе смекает. В школе у него познание принудительное: вызубри пятый параграф, а то двойка. Научно-популярная деятельность призвана осуществлять активную и свободную передачу знаний.
Такую, в процессе которой нет никаких наказаний за непонимание и неузнание. Такую, где бессмысленно «просто проглядеть», надо стараться и понимать. Такую, где можно задавать вопросы и проверять свои знания. И откуда надо выносить усвоенные знания, а не информацию, понимание, как устроен мир, а не ленивое «ну, это я видел».
В этом месте стоит повернуться и взглянуть уже не на обывателя, которого просвещают и которому объясняют, а на сам жанр популяризации знаний. Он, получается, должен соответствовать очень высоким целям. Просто демонстрации экспонатов и просто сообщения информации совсем недостаточно.
Фото: Mo/UnsplashКакие же задачи могли бы быть у популяризации науки в этом мире тихо слабеющего интереса к реальному миру и пресыщенности горами знаний? Как может наука помочь сделать шаг вверх современным людям, устроенным вот именно таким образом? Что должно измениться в популяризации науки, чтобы это было не информацией, а пониманием, не показом роликов, а передачей картины мира? Как передать взгляд на мир, а не горы бесполезной и надоедливой информации? Как выстроить передачу знаний, если вокруг множество маргинальных «знаниевых» ресурсов, которые тоже нечто передают, и там картины получаются совсем иные?
Видимо, передача такой картины мира должна отвечать сосущей пустоте внутри, внутреннему интересу, который не о мире, а о человеке – потому что сказанное об устройстве мира создаёт устройство человека.
Если об этом помнить – как следовало бы организовать популяризацию научных знаний?
Есть один крайне трудный ответ. Если сами учёные будут представлять собой «шаг вверх», давать личный пример такого шага… Понимание наилучшим образом движется, когда есть личный пример и с такой личностью можно общаться. Прежний интерес к науке был от скуки: лишнее время сжигали на «интересных опытах». Сейчас жизнь переформатирована так, что лишнего времени нет. Правда, скука осталась. Личное общение с тем, кто горит жаждой истины, заставляет забыть о трате времени, не даёт вспомнить о скуке.
Совершенно безумный ответ, если вдуматься.
Что еще можно предложить? Или эдакое безумство возможно? И почему слабеет интерес к реальному миру? И почему в музеях посетители чаще всего спрашивают: «А это настоящий?». Чем привлекает подлинность? Что есть честность и истина? Не им ли должны учить в рамках популяризации науки?
Может быть, естественнонаучный музей – это шаг к невиртуальной жизни? И это следовало бы специально акцентировать? И тогда научная популяризация должна быть шагом к невиртуальному, подлинному, настоящему познанию. Ничего себе задача…
