Фото: Авилов Александр / АГН "Москва"
Очень часто, объясняя что-нибудь, говорят: на самом деле… Этим оборотом открывают истории о чудесах. На самом деле – пролетариат, масоны, Ротшильды, рептилоиды и даже технический прогресс. Изумившись от такого обилия лиц за поверхностью реальности в том самом «на самом деле», хочется уже обратиться просто к фактам. Сырым. Чтобы никаких таких теорий, без обмана, без рептилоидов. Вообще-то этого можно добиться.
Некогда я составлял что-то вроде хронологической таблицы. Как понятно, в такую таблицу вставляют не всё подряд, а самое важное и характерное. Если взять какой учебник, хоть по ранней Франции, хоть по поздней Греции, там можно отыскать такие таблицы – войны, захваты городов, даты восшествия на престол и смерти королей, величайшие художники и писатели, бунты, религиозные драмы. Самое важное.
Одна из таких таблиц составлялась мной для России в предреволюционные годы. Сами понимаете – русско-японская, Николай, Дума, кровавое воскресенье, вот это всё. Не помню деталей – да и не нужны они для этого рассказа. И вот, набросав такую таблицу, я попытался сделать то же для современности, для «наших дней».
Делал я это в 1990 году, потом в 1991-м. Помню чувство, с которым я таращился на результаты работы. Это как опустить лицо в воду и открыть глаза. Зыбкие цвета и искажённые формы. Ведь только что было так просто! Я легко списывал у того автора и другого, отбрасывал несущественное, соединял важное и получалось недурно. А про современность... Ведь я вроде бы всё знал и прямо там жил. Как странно – ничего не получалось. Вокруг происходили события, которые совершенно точно были историческими. Я сидел прямо в центре истории, тогда это было очевидное чувство. И вот я из центра смотрел вокруг – и не было видно совершенно ничего.
Я сравнивал. Вот я, допустим, не верю газетам и болтовне, я буду ориентироваться только на то, что видел сам. Вот валят Феликса. Народ идёт по Тверской от края до края. Какой-то член Моссовета из машины уговаривает в мегафон Феликса не валить, извиняется перед революционным народом через каждое слово и просит подождать: уважая народную волю, скоро приедет спецтехника и выполнит все пожелания народа. Народ-альпинист лезет на голову Феликса. На шею ему надевают петлю, на Феликсе всё ещё сидит пара энтузиастов, а толпа, ухватив за верёвку, прямо на себя пытается повалить огромную статую.
Попытка сноса памятника Феликсу Дзержинскому во время митинга в августе 1991 года. Фото: Борис Кауфман / РИА НовостиЭто что? Ничего было не понятно. Удивительным образом увиденные сырые факты не добавляли понимания. Недостаточность увиденных фактов я окончательно понял, когда после ночи у Белого дома потом спрашивал знакомых: что происходит-то? То есть я совершенно не знал, что происходит, будучи «там», а те, кто там не были, вроде как хоть что-то понимали. Имели мнение.
Опыт бессилия
Мне кажется, без такого опыта полного бессилия и ощущения несостоятельности нельзя понять самую обычную мысль, что история в основном пишется как рассказ о некоторой системе идей. Некто – допустим, это историк, можно называть его «историком», хотя он обычно не один и по профессии совсем не всегда... В общем, историк придумывает теорию, которая помогала бы понять происходящее. И потом с помощью этой теории вся реальность озаряется светом. Вместо непонятных лохмотьев ни к чему не привязанных фактов появляется стройная и всё время подтверждающаяся картина смысла истории. Тут тебе свободолюбивый народ, берущий власть в свои руки, раскачивает Железного Феликса, тут тебе подголоски прежней власти и представители власти новой, тут отношения собственности и свободы, хитрые извивы международной политики, интересы регионов и движения капитала – всё сразу. Но дело в том, что самые сложные и хитровымудренные теории бесконечно проще той картины, которую видно невооружённым глазом. Глазом без теории.
Я был в совершенной растерянности. Газеты писали о вале паранормальных явлений, какие-то енакиевские мальчики, какие-то облучения граждан секретными лучами... Невнятные люди беглыми тенями метались, сообщая прямо противоположные мнения. Факты потеряли смысл, потому что их нет – есть только мнения, которые иногда касаются фактов. У окружающих смело ехала крыша. Люди, много лет выступавшие как «аналитики» у себя на работе, интересующиеся политикой и прочим образом солидные, – несли выдающуюся дичь. На равных обсуждались самые безумные сценарии от войны Петербурга с Москвой до полной неминуемой стабильности всего. Кто говорил о вмешательстве Богородицы, кто о тайном заговоре против всех. Какой человек что значит – было совершенно непонятно, вдруг возникала какая-то фигура, и кто знает – то ли это из будущего что-то значительное, важное, то ли просто случайный придурок.
Кажется, смысл понимали только придерживающиеся какой-то теории. Либералы видели стройную и ясную картину. Националисты тоже. Коммунисты – само собой. У кого была теория, тот владел фактами. Те покорно выстраивались в ряды, предоставляли удачные и удобные примеры. Факты странным образом зависели от слов. У кого были в кармане термины – тот под них подгребал то и сё. У кого другие термины – подгребали совсем другое.
Смысл всегда сверху
...Потом много чего было, и постепенно история снова стала понятной. Ну, то есть её стали опять делать профессионалы, интерпретировать, и в правильных книгах появились хорошие хронологические таблицы, из которых опять стало ясно, что важно и что содержательно. Из таблиц ушли пустяки и случайности, и с точки зрения автора каждая таблица стала образцом сдержанного рационального мышления.
Разумеется, я не умею делать такие таблицы, это работа для профессионалов. Но тот опыт, та история, которую увидел – яркие размытые цвета, глухие звуки, контурных линий нет, объекты не выделяются, цветные пятна вместо предметов... Вспоминая эту изнанку, теперь с почтением думаю о работе историков – вот с чем они, оказывается, работают, создавая смысл. Ведь никогда не написано, что же с чем происходит, а если написано – очень часто ложно. Называть происходящее – очень трудная работа.
Но, конечно, весь смысл, какой есть – это работа историков, ну или по-другому называющихся людей, создающих объяснения и теории. Можно говорить, что они – философы, идеологи или даже маркетологи. Не важно. Если честно записывать происходящее, то будь ты хоть самым точным наблюдателем в самом центре событий – лучше Григория Турского не напишешь. И будут у тебя на равных правах важнейшие события – и деяния банды, которая шурует в ближнем городке, выписки из старых книг – и слухи, услышанные в ближней церкви.
Статуя Григория Турского в Лувре. Фото: Jastrow / WikipediaУ меня есть подозрение, что история вообще всё время такова и другой не бывает. Как только появляется хронологическая ось, а вместе с ней – жесточайший фильтр, наложенный на события, в обязательном порядке заставляющий выбирать важное и вписывать смысл – появляется теория. История как сложнейшее взаимодействие множества людей, возникающая из становления личностей, взбрыков психологии и сонной одури наблюдателей – практически неописуема. В этой кипящей каше могут жить разве что немногие филологи, да и те разные бывают.
Смысл, который так легко понимается – всегда берётся не из «совокупности событий» и «положения дел». Он всегда сверху. Из разума. У кого что в разуме сидит, такой и смысл. Отсюда: разумеется, та или иная теория может не нравиться. С ней можно спорить и выстраивать другую. Но взгляд на историю как развитие экономических процессов – совершенно не умнее взгляда как на взаимодействие величайших поэтов. Они в равную цену. Но, конечно, кому что нравится.
Но дело в том, что туман войны – непроглядный и глухой – стоит над жизнью всегда. Никакая апелляция к «просто фактам» не работает: какие же факты без теории?
А что же историки? Наверное, им легко. Пока все прочие либо мечутся, ничего не понимая, либо, сияя, «понимают сразу всё» – историки, конечно… Да, они знают много похожих историй. Они могут заоконную ситуацию сравнить и с той битвой, и с этой. Хоть с Крымской, хоть с Японской. Сравнить грамотно, не ведясь на поверхностное сходство, увидев существенные сходства и важные различия. Они не подвержены влиянию журналистов и «диванных экспертов», они могут думать сами, составляя постепенно плотную сетку теории, в ячейках которой лежат факты. Они знают, как лгут во время конфликтов и как лгут в мирные времена, и ложь, и правда всегда есть и с той, и с другой стороны – ведь там и там люди.
Правда, историку-то как раз тяжело. Вокруг него множество людей, которые абсолютно всё прекрасно понимают. Могут объяснить извивы геополитической причинности, экономическую подоплёку, разложить политику не участвующих явным образом, рассмотреть варианты будущего… Они понимают. А он – конечно – ещё нет. Если убрать эмоциональную мотивировку, если применять критическое мышление и пользоваться сравнительным методом – кому это будет понятно? Он за каждым поворотом событий видит тяжкие цепи причинности: да, это могло случиться, да, вероятность вот такого поворота была очень велика. Да, эти чувства оправданы, конечно, они всегда появляются таким образом. Историк остаётся за бортом – и лишь нескромность может подсказывать ему, что он – над схваткой.
И всё же видеть реальность можно, лишь созерцая идеи. Иначе – гулкость дурного сна, липкие заботы повседневности, размытые контуры перетекающих друг в друга «новостей». Историку хорошо. Он этим всю жизнь занимается.
