Эксперт «Стола» – пресс-секретарь Свято-Филаретовского института, специалист по рекламе и PR, магистр богословия Софья Андросенко
Новая этика и старая физика
– Военные события последних месяцев что-то добавили вашему пониманию природы массмедиа и их воздействия на людей?
– Хотела ответить «нет», но вспомнила любопытное наблюдение. Читала руководство признанной иноагентом Екатерины Шульман о том, как уберечься от радиоактивного воздействия пропаганды и токсичных новостей. И там она даёт такой совет: для начала надо ограничить медиапотребление (в скобках: не круглосуточно). И вот в самой этой шутке, что ограничить время чтения новостей в наше время означает уменьшить его с двадцати четырёх часов в день до какой-то более скромной цифры, звучит своеобразный этический императив. А именно: в нынешних обстоятельствах среди думающих, критически мыслящих образованных людей нормой считается быть подсаженным на новостную повестку. То есть все нормальные люди должны говорить: «Я не могу работать, не могу спать, не могу есть, я всё время читаю, смотрю и слушаю новости». Такое своего рода новое мученичество. И такие эксперты, как Екатерина Михайловна, помогают новым «мученикам», потребителям медиаконтента, уберечь свою психику в этих непростых условиях. Такое возведение медиапотребления в категорию добродетелей – на мой взгляд, что-то новое.
Софья Андросенко. Фото: sfi.ruНо как ни оценивать этическое значение чтения новостей, уметь защищаться от их облучения нужно всем. Сейчас сила медиа в управлении настроением людей стала более очевидна. Это едва ли не главный инструмент эскалации конфликта. Не военные и не политики, а средства массовой информации – идущая от них взрывная волна и летящие осколки – бьют по всем, сеют злобу и раздор между людьми.
– Люди прикованы к новостям, потому что не могут быть безучастными и хотят хоть как-то разделить ответственность за происходящее. Хотя трудно сказать, насколько это действенный способ, насколько вообще новости помогают узнать реальность и дают доступ к ней, позволяют что-то изменить.
– Это ключевой вопрос. Все знают, что медиа никогда не задумывались как способ обеспечения людей информацией, это всегда был инструмент влияния – четвёртая власть или как хочешь её называй. СМИ ставят целью определённым образом воздействовать на общественное мнение, это инструмент борьбы за власть, за умы. Кроме того, и об этом почему-то многие забывают, всякое заметное медиа – это коммерческое предприятие. СМИ должны приносить прибыль учредителям, чтобы они могли платить зарплаты сотрудникам. И это второе обстоятельство ещё более роковым образом определяет, скажем так, «физику» медиапространства.
Иногда по простоте душевной мы думаем о себе как о потребителях информации, экспертизы, развлечений и, так и быть, рекламы разных товаров и услуг – кто-то же должен оплатить расходы СМИ, которые нас всем потчуют. Однако мы не всегда доводим до конца эту логику и отдаём себе отчёт в том, что с точки зрения самих СМИ мы с вами никакой не покупатель, не потребитель, а главный товар, даже, я бы сказала точнее, продукт.
Пиво для домохозяек
Это как большая рыбалка. Здесь есть рыбаки, рыбки, а есть червячки или хлебный мякиш – кто что любит. Контент, который транслируют СМИ, – новости, телесериалы, ток-шоу – можно уподобить червячку, а нас с вами – мелкой рыбке, которая может служить наживкой для рыбы покрупнее.
– Что же это за крупная рыба, для которой мы служим только живцом?
– Главный клиент, которого обслуживают СМИ, – рекламодатель, который хочет купить наши ушки, глазки – то, что называется словом «аудитория». Собственно, ради того, чтобы обеспечить присутствие этой аудитории в нужном количестве в нужное время, медиа и создают тот контент, который мы с вами, как рыбка червячка, с аппетитом заглатываем.
Фото: Štefan Štefančík/Unsplash– Я сейчас подумал: получается, мы платим дважды: сначала своим временем жизни, когда читаем, слушаем, смотрим СМИ, а потом ещё и деньгами – когда покупаем то, что нам продают. Как кто-то сказал, покупаем вещи, которые нам не нужны, за деньги, которых у нас нет, чтобы впечатлить тех, до кого нам нет дела.
– Даже трижды. Здесь есть важный механизм, по сравнению с которым время и деньги – сущий пустяк. Помните фильм «Матрица»? Морфеус держит в руках батарейку (кажется, Duracell) и объясняет, что нас (людей) превращают «вот в это». Или аналогичный образ школы в тоталитарном обществе из фильма Pink Floyd, где дети с конвейерной ленты отправляются в мясорубку…
Любой коммерческий процесс предполагает прогнозируемость. Не так, чтобы ты сначала напёк хлеба, а потом пошёл на рынок: авось кто-нибудь купит. Прежде чем решить, что печь, ты считаешь потенциальных покупателей. Когда-то я училась на факультете рекламы, и мы брали такой пример – производили пиво для домохозяек. Считали, сколько в районе домохозяек, сколько из них потенциально будут это пиво пить и как ты заставишь их это делать. Так и здесь: надо посчитать, как ты заставишь эти десятки тысяч ушей в нужное время слушать твою передачу, десятки тысяч глаз читать твой заголовок, чтобы дать рекламодателю какие-то гарантии. Всё содержание медиа организовано таким образом, чтобы с известной предсказуемостью заставить нас это слушать, читать, потреблять.
Чтобы этот механизм работал, нужно два условия. С одной стороны, определённые эмоции, переживания, которые дают человеку стимул совершить нужное действие. С другой стороны, нужно минимизировать его энергозатраты, потому что наш мозг, как известно, по умолчанию стремится экономить калории. При растущей информационной конкуренции и уровне шума, от которого мозг вынужден прятаться, это означает, что шансы на выживание в медиасреде имеют своего рода «быстрые углеводы»: контент, требующий от человека минимальных интеллектуальных, душевных и физических усилий и обеспечивающий быстрое эмоциональное вознаграждение. Есть много исследований о том, как этот контент влияет на человеческий мозг даже чисто физиологически.
Портится вкус
– Хочется попросить, как мальчишки просят опытных борцов: покажи пару приёмчиков!
– Самое простое: «Оказывается, от трещин на пятках помогает обыкновенный…» – и дальше ты должен кликнуть на этот заголовок, чтобы узнать, что обыкновенное помогает справиться с трещинами на пятках.
Фото: Elisa Ventur/UnsplashЕсть, конечно, более изощрённые приёмы. В детстве я сидела на американских сериалах – как вы верно заметили, платила днями и неделями своей жизни. И в какой-то момент, лет в 14, увидела, что персонаж какого-нибудь фильма – это даже не живой актёр, не человек, а образ, слепленный из разных компонентов, подобранных для юных девушек моего склада. Его голос, интонации, ужимки, характер созданы сценаристами и вплетены в сюжет, чтобы тебя заинтересовать, приковать твоё внимание так, что в какой-то момент ты уже рад бы обменять свою жизнь на эту сконструированную реальность. И ты не замечаешь, что подсунутый тебе конструкт несёт в себе соединение несоединимого: нежности и агрессии, чистоты и разврата, тонкого ума и цинизма. Портится вкус, это во-первых. Тебя приучают к каким-то чужим усреднённым дешёвым стандартам. И во-вторых, притупляется запрос на подлинность, ты соглашаешься с тем, что тебе скармливают подделку, перестаёшь сопротивляться фальши.
Можно и современный пример вспомнить. Мне попалось недавно в интернете видео со свадьбы: парень танцует с девушкой, которая потеряла ноги во время боевых действий… Трогательный сюжет сделан так, что жалость к девушке как бы обращается в топливо для ненависти к тем людям, на которых возложена вина за её несчастье. Ты не столько хочешь помочь пострадавшим, сколько гневно требуешь возмездия для того, кого тебе преподносят ответственным за все беды.
– То есть СМИ спекулируют на этической теме, на нашей жалости, на страхе за жизнь свою и близких?
– Да, и тут важно сохранять трезвенность и помнить, что даже информация, нацеленная на наиболее совестливую и образованную аудиторию, также несёт в себе эту радиацию: она скорее обезвреживает совесть, чем оживляет её. Для любого медиаконтента, распространяемого массовым способом, ты прежде всего не человек, прошу прощения, а объект воздействия. И СМИ работают в этой логике.
Антропологическое похмелье
О спекуляции на человечности, о которой вы упомянули, однажды хорошо сказала поэт и мыслитель Ольга Седакова, выступая у нас в институте на открытии учебного года. Она назвала это «антропологическим похмельем XX века». После всех войн, геноцидов, пыток, экспериментов над людьми и их массового уничтожения мы несём в себе такой взгляд на человека как на пациента. Нам предлагают смотреть на человека с пониженными требованиями: пожалейте его (и себя), он (вы) такой несчастный, жертва, не требуйте от него слишком много, у него травма, как любят сейчас говорить. В этом есть доля правды, но в этом есть очень большая доля неправды, потому что таким образом мы соглашаемся со взглядом на человека как на предмет воздействия. Всё-таки человек не сводим к тому только, что он жертва и предмет – в каких бы тяжёлых обстоятельствах он ни был.
Ольга Седакова. Фото: sfi.ruСМИ просто не могут себе позволить смотреть на человека более требовательно, потому что взыскательный взгляд на человека предполагает риск. Если ты видишь близкого человека (например, своего ребёнка) делающим какую-то пакость, то нормальная реакция – тебе обидно и хочется восстановить его достоинство. Помню, мне было года два-три и мы с папой гуляли в парке. Там был снеговик, и я возьми и вынь нос у этого снеговика, палочку, и папа мне тогда сказал: «Люди красиво сделали, зачем ты берёшь и разрушаешь?». Я на всю жизнь это запомнила, меня уязвило. Но СМИ не могут себе позволить того, что может позволить себе папа, или почти не могут, потому что есть риск, что человек просто переключит на другую кнопку, где ему не будут говорить неприятных вещей о его жизни, а скажут лучше, что надо исправить в жизни правительства, своего или другого. К сожалению, СМИ просто в силу конкуренции за уши и глаза всегда будут идти по пути наименьшего напряжения ума и совести.
– Что делать мне как журналисту, чтобы с людьми быть предельно честным, говорить на глубокие темы, обратиться к человеку, но при этом не потерять его на второй минуте разговора – или на какой он там теряется, если я говорю не то, что ему хочется слушать?
– В этом вся сложность опосредованной коммуникации – не обязательно массовой. Мы знаем, как трудно бывает в письмах, эсэмэсках передать интонацию, мимику, влияющую на смысл высказывания. То, что ты можешь выразить в разговоре с другом за столом, ты часто не можешь передать на бумаге или записи голоса даже в личной коммуникации. В массовой это ещё труднее.
Трагедия либерализма
– Чем принципиально отличается разговор с одним человеком, положим с другом, от разговора с многими людьми, кроме того, что они тебя не знают?
– Разговор с множеством подчинён законам, о которых мы сейчас говорили. Это игра на понижение, взгляд на человека «снизу». Масса – это ведь не количество, а качество. Человек массы – это прежде всего человек с определёнными свойствами. Собственно эти свойства стали играть заметную и даже роковую роль в мировом культурном ландшафте в результате коллизии, описанной, например, Ортегой-и-Гассетом в «Восстании масс», когда аристократия, элита боролась в XIX веке за равенство прав и достоинство простых людей. Проблема в том, что элита исторически обладала не только определённым набором прав и привилегий, но и определёнными качествами: воспитанием, хорошим вкусом, стремлением брать пример с лучших и много требовать с себя – словом, была воспитана аскетически. Николай Бердяев в замечательной книжке 1918 года «Философия неравенства» очень хорошо писал о том, что аристократизм, элитарность – это не просто какое-то родовое или социальное свойство, это качество духа, качество человека, который не озабочен борьбой за собственные права, что свобода и достоинство вообще больше связаны с сознанием своих обязанностей, чем прав. Как оказалось, аристократизм не передаётся широким массам путём наделения их правами, которыми прежде обладали только элиты. В этом трагедия либерализма, когда борьба за достоинство масс вывела на историческую сцену человека массы – обывателя с большими притязаниями.
Видимо, в самой массовой психологии заложен этот взгляд на человека как прежде всего на субъекта права, на того, кого нужно защищать, оберегать, а не требовать от него взращивания в себе высоких качеств. Сейчас это очень видно по тому, как воспитывают детей – как потребителей, их благо мыслится родителями несколько животноводчески: надо, чтобы ребёнок был хорошо и комфортно устроен, получил престижное образование, желательно поменьше работал и побольше отдыхал. Такой, как сказал бы Бердяев, плебейский потребительский идеал жизни, боюсь, стихийно доминирует. А более трудной и более достойной судьбы для своих детей мало кто желает. Достойная жизнь понимается скорее как жизнь, где ты не будешь испытывать нужду, экономить, отказывать себе в чём-то. Ослабевает представление о человеческом достоинстве, что оно складывается не только и не столько из прав и потребностей, сколько из трудного постижения глубины человеческой жизни, понимания, чему твоя жизнь может и должна быть посвящена.
– Можно сказать, что СМИ одновременно играют на чувстве свободы, собственного достоинства, чести, справедливости, совести, но сами нуждаются в таком человеке, у которого все эти понятия редуцированы, смазаны – такой парадокс.
Фото: Ignat Kushanrev/Unsplash– Мне нравятся строчки из «Бесов» Достоевского: «Воплощённой укоризною ты стоял перед отчизною, либерал-идеалист». Пафос справедливости и чести культивируется, но при этом какой-то силы для того, чтобы эти качества в своей жизни осуществить, средства массовой информации сами не имеют и не подсказывают, где их взять. Слово понимается очень редуцированно: как способ доставки информации, изобличения неправды, как способ указать на что-то, раскритиковать что-то, но при этом не предполагается, что само слово по своей природе больше, чем информация, чем данные. Слово – это дух. Оно имеет силу воздействовать.
Слово – это не информация
– Но СМИ же и пытаются как раз влиять словом на жизнь…
– Да, они пытаются влиять, но при этом своей аудитории никто не будет говорить: здравствуйте, это радиостанция «N», здесь мы будем формировать у вас чувство выученной беспомощности, а здесь – диванный патриотизм, а здесь – пробуждать ненависть к существующему режиму. Но если мы последим даже за своей психосоматической реакцией на просмотр разных лент и медиа, за своим настроением, то увидим, что слово всегда воздействует на дух человека – его нельзя лишить этого свойства. Вопрос в том, воздействует ли оно на человека как на объект, то есть нажимает на определённые кнопки, стимулируя запланированный результат, или это слово обращено к его совести, к его свободе.
Но я боюсь, что сегодня знание человека настолько вульгаризовано, что люди путают, например, проповедь и пропаганду, не понимая разницы между этими понятиями. Слово «проповедь» в наше время девальвировано – наверное, потому, что люди с нормальной проповедью действительно в своей жизни практически не встречаются. Между тем как проповедь и есть слово, обращённое к свободному началу в человеке, а пропаганда – это просто манипуляция. Папа мне про этот нос снеговика как раз сказал проповедь, хотя вряд ли так это понимал.
– Но ведь есть, наверное, журналисты, на которых ты ориентируешься, делая свои программы «Науки о человеке» или «Чай с Бердяевым»? Наверное, не все смотрят на зрителей исключительно как на объект воздействия.
– Хотя вся физика медиапространства заточена под то, чтобы видеть в человеке объект довольно простых манипуляций, всё-таки остаётся субъект – журналист, от которого тоже кое-что зависит. Можно вспомнить достойный пример, скажем, Алексея Пивоварова (признан иноагентом. – «Стол»). Хотя я не везде согласна с его оценками, у меня вызывают доверие и симпатию его такое любовное отношение к стране, к народу, в котором он живёт, к истории, которую его страна наследует, его интерес к жизни и к человеку. В чём-то я буду слушать и Екатерину Шульман (признана иноагентом. – «Стол»), хотя моё доверие к её экспертизе будет ограничено определённой областью.
Фото: Artyom Korshunov/Unsplash– Можем ли мы, журналисты, справиться с этими условиями игры и свободно доносить человеческое, правдивое и вдохновляющее?
– Не знаю. Важны и человеческие качества и дары журналиста, и его профессионализм. Может быть, усиливающаяся конкуренция создаст со временем и ниши для слова, менее подверженного этим законам массовой культуры и коммуникации. Но всё-таки даже лучшие журналисты ограничены, скажем, своей способностью дотянуться до лучших экспертов, вообще их опознать, ведь лучшие – не всегда значит самые известные. И главное – увы – ограничены каким-то средним ожиданием своей уже наличной аудитории. Я, например, не смогла и пяти минут выдержать один из сюжетов того же Пивоварова – про отношения между мужчинами и женщинами, – когда первый же эксперт в своих представлениях о человеке не выходит за пределы биологии, как будто речь о кошках или собаках. Так что у меня нет ответа на вопрос, как это будет происходить, но какая-то надежда остаётся, иначе я бы не занималась журналистикой.
Думаю, всегда будут попытки создать альтернативную повестку и альтернативный способ взаимодействия с аудиторией, который опирается не на почёсывание читателя за ухом, не на кормление его ненавистью к каким-то гадам, а на предполагаемый в человеке запрос жить на какой-то большей глубине. Это маленький сегментик.
Три правила медиагигиены
– Можно ли предложить правила защиты от воздействия медиа, средства гигиены для обычных людей?
– Моё личное первое правило простое. Не слушать того, кто оскорбляет: будь этот человек близких со мной позиций или противоположных. Я в этом участия не принимаю, потому что само по себе оскорбление в себе несёт ложь и клевету на человека.
Второе – не стоит доверять чересчур эмоциональным заголовкам или жгучим выражениям: когда переперчивают, за этим, как правило, скрывается спекуляция, насилие над словом, над мыслью.
Третье – качество аргументации, смешение моральных и рациональных доводов. Причём не нужно думать, что этим грешит только официальная пропаганда. (Тут уж в скобках добавлю ещё один характерный симптом манипуляции – когда в руководстве о том, как не пасть жертвой пропаганды, между строк или из приводимых примеров подразумевается, от какой именно стороны этой пропаганды ждать.) Так вот смешение морального нарратива и рациональной аргументации присутствует в медиа вне зависимости от их позиций. Например, в качестве аргумента, почему ту или иную группу пленных не могли атаковать свои, приводится железный довод: «ведь их почитают на родине как героев». То есть само собой разумеется, что есть сторона, априори благородная и добрая, а есть – подлая и лживая. Как говорит один мой сербский знакомый, который, как любой нормальный человек, против военных действий: не принимай близко к сердцу моралистическую пропаганду; помни, что в политике нет добра и зла – есть только интересы.
Я уж не говорю о случаях (тоже, кстати, пример из «хороших», уже вещающих из-за кордона СМИ), когда перед выпуском тебе как мантру повторяют идеологический и по своему морально-патетическому пафосу не требующий доказательств примитивный тезис о том, что причина всего происходящего с повесткой последние полгода – война одного человека (N) с государством M.
И ещё одно… Когда предлагается бинарный выбор – либо сюда, либо сюда – это почти всегда ложный ход, попытка не дать человеку предложить свой вариант: третий, четвертый, пятый. Всегда надо относиться с осторожностью к вопросу: «Ты за этих или за тех?». Потому что здесь тебя не спрашивают, а предлагают встать в одну из шеренг, занять послушно указанное место. И это очень мощно работает. «Если вы не понимаете, что N – сволочь, о чём с вами разговаривать», – один из самых универсальных фейсбучных аргументов. Если ты «либерал», соответствуй либеральной медиапропаганде, если «патриот» – той, которую медиа назначили патриотической. Человек боится оказаться не в своей шеренге. Это ловушки для человека массы.
Фото: Shane Rounce/UnsplashНиколай Бердяев говорил, что совести нужно учиться руководствоваться своими собственными источниками, а не предложенными извне. И представление о свободе как о чём-то бинарном, как о выборе – очень убогое и искажённое, это редукция. Но источник формирования запроса на настоящую свободу едва ли можно найти на страницах СМИ. Вообще говоря, я с трудом себе представляю человека, который бы прочитал статью в газете и после неё принял решение, как ему думать по самым серьёзным жизненным вопросам.
– У меня странный вопрос, превышающий профессиональные компетенции. Куда движется информационный мир? Есть ли у него позитивные перспективы для углубления человеческого общения, для отказа от массового воздействия ради личного взаимодействия? Или надо махнуть рукой на эту сферу деятельности и объявить её априори токсичной?
– Я вижу, что происходят полярные процессы. Вульгарное, агрессивное, убогое становится ещё более агрессивным, вульгарным и убогим. Но в то же время то тут, то там я читаю и слышу высказывания «не для всех». Они могут звучать не из многотиражных СМИ, но те, кому важно это услышать, слышат. Не масса творит историю, исторические события рождаются в личностях, изначально это молекулярные процессы. Я вижу эту тенденцию к большей персонализации, в том числе в медиа. Гораздо больше места начинают занимать личные отношения между автором и читателем, какие-то микросообщества. Моя знакомая журналистка говорит, что ей безразлично, сколько человек прочитало её статью: если прочитал один, чьё мнение для неё важно, – цель достигнута. Поэтому я думаю, что идёт какое-то формирование таких очагов, которые не будут ориентироваться на технологии массмедиа. Источником формирования этих сообществ будут не медиа как таковые. Это больше похоже на какой-то дружественный круг людей, объединённых одной этикой, одним мирочувствием или просто жаждой какой-то «самочинной работы духа», как было в гостиной у Хомякова в XIX веке или в Книжной лавке писателей в голодной послереволюционной Москве.
