Обложка книги Тамары Эйдельман* Право на жизнь. История смертной казни». Фото: Издательство «Альпина нон-фикшн»О «высшей мере» наказания
«…люди «изобрели» смертную казнь ещё в незапамятные времена. И это было именно человеческое изобретение. Животный мир знает агрессию, знает подавление слабых особей более сильными, животные охотятся и убивают представителей других видов ради еды, они могут убивать конкурентов собственного вида – но не способны осудить другого на смерть, приговорить за то, что тот нарушил некие писаные или неписаные правила. <…> Для того чтобы пойти на такое ужасающее дело, надо понимать, почему это возможно. А для этого должны быть сформулированы законы, неповиновение которым грозит смертью, и должно сформироваться представление о том, что ради неких высоких понятий, не связанных напрямую с выживанием, можно лишать человека жизни. Когда же возникает то, ради чего можно казнить, следом появляется и представление, будто есть то, ради чего казнить нужно. Ради чего же в разные времена людей подвергали казни?»
В своей новой книге Тамара Эйдельман попыталась проследить, как менялась со временем сама смертная казнь (от непубличности к показательным казням, а затем обратно в тень, например), как менялось к ней отношение, какие бывали способы умерщвления и всегда ли именно лишение жизни считалось «высшей мерой». Оказывается, это не всегда было так.
Автор отмечает, например, что «первый – по библейской версии – убийца в мире, Каин, не был казнён. Бог обрёк его на другое наказание: «Ты будешь изгнанником и скитальцем на земле». При этом, судя по тексту Библии, такая кара представлялась самой ужасной из всех возможных – «высшей мерой». Каин отвечал: «Наказание моё больше, нежели снести можно». При этом особо было оговорено, что никто не должен убивать презренного изгнанника: «Всякому, кто убьёт Каина, отмстится всемеро». Ради этого парадоксальным образом и появилась на лбу убийцы «Каинова печать» – «чтобы никто, встретившись с ним, не убил его!».
Картина Тициана "Убийство Авеля Каином". Фото: titian-tizianovecellio.orgМы также знаем примеры из истории, когда в традиционном обществе высшей мерой точно так же считалось именно изгнание за пределы города (территории безопасности и комфорта в те времени). Тем не менее именно казни – и именно за преступления, о которых узнавало общество (казни как государственные, так и народные), – были всегда: у древних хеттов и ассирийцев, у древних греков (даже в лучшие годы расцвета их цивилизации), у средневековых европейцев, у современных нам народов. И, как ни печально, аргументы в пользу смертной казни практически не изменились за все эти века.
– Может быть, в древности эти мысли не всегда осознавались и артикулировались, но ясно, что всегда были идеи: возмездия, справедливости по отношению к жертве или её родственникам и предупреждения будущих преступлений, – отмечает Эйдельман в комментарии «Столу». – Эти аргументы могли принимать разную форму, например, со ссылкой на волю богов или без неё, но в принципе они постоянно именно такие. От культурного уровня общества они, увы, не зависят. Скорее, от того, насколько высоко ценится в обществе жизнь каждого отдельного человека.
О власти и казнях
Летописец рассказывает, что князь Владимир, приняв крещение, отказывался казнить разбойников, считая это грехом, но после того, как его стали увещевать «епископы и старцы», то есть, очевидно, носители нового и старого авторитета – духовенство и старейшины, Владимир осознал свою обязанность государя, начал применять наказания и жить «по устроению отьню и дедню», то есть по древним обычаям.
Говоря о вариациях «высшей меры», Эйдельман рассуждает о том, почему изгнание в своё время могло быть более распространённым. Она размышляет о том, что это могло вовсе не быть показателем осознания ценности человеческой жизни. Возможно, кровопролитие считалось всё-таки слишком серьёзным актом, который может караться богами.
Как бы то ни было, на смену изгнания пришли не просто казни, а коллективные казни, в которых участвовало несколько человек. Это не были массовые акты, но и каратель был не один. «Обычно подобная практика объяснялась тем, что так оказывалась невозможной кровная месть конкретному человеку, казнившему преступника. Но даже там, где кровная месть давно ушла в прошлое, казнь часто поручали избыточному количеству людей – и один виноватый в этом новом убийстве как будто исчезал, растворялся в коллективном действии».
Позже появляется государство – и берет на себя эту роль коллективного карателя. И тогда же (примерно с XVI века) начинается всплеск жестоких казней, которые усиливаются в XVII–XVIII века – время резкого усиления государственной власти и укрепления абсолютизма.
– Чем сильнее (и жёстче) государственная власть, тем больше она предоставляет себе право карать смертью, – рассказывает Эйдельман. – Хорошо видно, как в XVII–XVIII веках, когда сформировалось абсолютистское государство, наказания ужесточаются. Это же происходит при возникновении авторитарных и тем более тоталитарных государств.
С ужесточением власти нередко связно и стремление сделать казни публичными. Причём если в большинстве случаев, которые знает история, места для публичных казней были все же на городских окраинах, то самые жёсткие монархи стремились устроить демонстрацию где-нибудь в самом центре. Тот же Иван Грозный – явный тому пример.
«Зверские казни, которые в 1570 году Грозный обрушил на своих же приближённых и руководителей опричнины, проводились на Красной площади. Здесь же через сто с лишним лет Пётр Первый будет казнить стрельцов. Обоим жестоким правителям нужно было довести суровость наказания до предела – и не только за счёт пыток и мучений, но и за счёт демонстрации происходящего в самом сердце города. Так же будут действовать якобинцы, демонстративно поставившие гильотину на площади в центре Парижа».
Картина В. И. Сурикова «Утро стрелецкой казни». Фото: Государственная Третьяковская галерея– Смысл публичных казней, наверное, в том, чтобы продемонстрировать всем мощь государства и заодно запугать всех. Современный их аналог – публичные «извинения» на видеокамеру в различных «проступках» перед жёсткой властью того или иного региона направлены на достижение той же цели, – комментирует Эйдельман.
Об извечном противовесе
Философ Сократ очень раздражал афинян. Он вроде бы не делал ничего особенного, выполнял обязанности, которые были у любого гражданина, в молодости показал себя храбрым и выносливым воином, в зрелом возрасте не испугался тиранов, захвативших власть в городе, и не стал выполнять их приказания. Не гнался за богатством и жил бедно, хотя среди его учеников были знатные люди, спокойно выслушивал брань своей сварливой жены Ксантиппы и не впадал в ярость, даже когда она обливала его водой. И все-таки Сократ вызывал раздражение.
Он постоянно задавал вопросы, постоянно что-то обсуждал со своими учениками – и делал это совсем не так, как было принято. Сократ призывал всё ставить под сомнение и утверждал, что только таким образом можно докопаться до истины. Он говорил, что перенял у своей матери, повитухи, её ремесло – майевтику, только та помогала рождаться детям, а он помогает появляться на свет истине. Вот это и вызывало раздражение – зачем во всём сомневаться и всё время искать истину? Разве она не дана нам свыше – богами, предками, древней традицией?
В конце концов три афинских гражданина – богатый кожевник Анит, поэт Мелет и оратор Ликон – обвинили Сократа в том, что он «не чтит богов, которых чтит город, а вводит новые божества и повинен в том, что развращает юношество; а наказание за то – смерть».
Картина Жака Луи Давида «Смерть Сократа». Фото: Metropolitan Museum of Art Это начало первой главы книги Тамары Эйдельман «Право на жизнь». Дальше она рассматривает случай с Сократом, выясняя, почему же наказание не привели в исполнение сразу. Оказалось, что накануне дня суда из афинского порта в море вышел корабль с посольством, члены которого должны были принять участие в празднествах, посвящённых Аполлону. До их возвращения исполнение смертных приговоров в Афинах приостанавливалось, чтобы не оскорбить бога.
История великого философа демонстрирует нам нечто очень важное, что помогает понять отношение к смертной казни, – пишет Эйдельман. – И казнь, и жертвоприношения, и кровная месть – все эти варианты лишения человека жизни другими людьми существовали с глубокой древности, и все они считались необходимыми: убийцу надо было наказать, чтобы умилостивить дух убитого, боги требовали кровавых жертв, родные обязаны были отомстить. Это воспринималось как должное – многие общества считали, что без таких кровавых ритуалов они навлекут на себя гнев богов. Но одновременно присутствовало и ощущение того, что пролитие крови тоже вызывает гнев высших сил. <…> даже в представлении воинственных скандинавов пролитие крови могло осквернить святыню. <…> как бы ни были укоренены представления о том, что казнить надо, параллельно с ними существовала и мысль о том, что казнить дурно. Это противоречие во многом сохраняется до сегодняшнего дня.
– Посмотрите, как велико количество стран, где смертная казнь отменена, – отмечает Эйдельман. – И оно всё время растёт. Идея о невозможности смертной казни постепенно приживается. Когда я писала книгу, мне сложнее всего было читать рассказы о том, что переживают приговорённые к смертной казни. И все же это надо делать. Особенно сейчас, когда на фоне развивающегося военного конфликта дискуссии о смертной казни снова стали «обычной» повесткой. И это понятно: чем агрессивнее общество, чем выше уровень милитаристских настроений, тем меньше осознается ценность человеческой жизни – а значит, тем легче «принять» существование смертной казни. А потому нам надо постоянно напоминать о ценности человеческой жизни – особенно в нынешних людоедских обстоятельствах.
*Признана Минюстом иностранным агентом.
