Если начать набирать в поисковике слово «»волонтёр«», поисковик, как водится, станет предлагать подсказки, и одной из первых будет «волонтёр на Донбасс». Это значит, что многие желали бы туда поехать и едут – но довольно сложно объяснить мотивацию таких поездок. Конечно, в попытках объяснения можно нагородить уйму высоких и красивых слов вроде «честь», «моральный долг», «милосердие», «благородство», «зов сердца» и так далее, но чувство, которое появляется, когда стоишь с немаленьким багажом на перроне и знаешь, что скоро ты будешь там, в ДНР, чтобы помогать людям, нельзя выразить словами, да и, наверное, не стоит: оно не из тех, о котором говорят во всеуслышание.
Дорога из Сибири в ДНР длинна, и во время этой дороги не раз будут помянуты недобрым словом «Российские железные дороги», которые, судя по всему, одержимы укрупнением маршрутов и отменой пассажирских поездов. Но вот наконец-то Ростов-на-Дону, где нашу группу ждёт двухдневное обучение. Два дня проходят быстро. Ещё часа три на автобусе – и вот он, переход границы между Россией и Донецкой народной республикой. Пункт назначения – Мариуполь, больница интенсивного лечения № 2.
Российское здравоохранение со всеми его особенностями приучает любого медицинского работника – от врача до санитара – к тому, чтобы не питать особых надежд и довольствоваться малым. Всё это очень помогает в мариупольской больнице – затронутая войной, с довольно скромным снабжением (и это ещё мягко сказано), она мало отличается от провинциальной российской больницы, и, начав работу, чувствуешь себя как дома.
В больнице нужны все – но по-разному. Загружены психиатры, хирурги, терапевты, урологи, травматологи, реаниматологи и диагносты. Гинекологи и родильный дом – поменьше. Приехавший педиатр, скорее всего, останется не у дел – больница «взрослая», детей привозят редко, и то больше амбулаторных. Медицинскую сестру, хотя бы более-менее обученную работать на практике, оторвут с руками – как минимум в приёмном, терапии и неврологии. Я работаю в последнем, хотя иногда спускаюсь и в приёмное.
Работы много. Больница дежурит каждый день, и поток страждущих идёт беспрерывно. ОНМК (нередко в состоянии комы), травмы, желудочно-кишечные кровотечения, инфаркты... Классика жанра – алкогольные отравления различной степени тяжести. Обладателей последних чаще капают прямо в приёмном. Очухался – до свидания. Кто-то приходит сам. Чаще это гипертоники. Травм немного, и те в основном бытовые. Относительное затишье лишь после наступления комендантского часа.
Серьёзных случаев много, хотя бывают и исключения. Нередки случаи панических атак, в особенности у молодых женщин. Приходят и с хроническими болями в позвоночнике. Однажды по «скорой» привозят бабусю с предварительным диагнозом «дисциркуляторная энцефалопатия» и подозрительно быстро уезжают. Тем временем бабуся достаёт из сумки небольшую прозрачную баночку, в которой резвятся... вымытые глисты, и важно говорит: «Вот ими я болею. Вы обязаны меня вылечить».
Словом, каждый день – с раннего утра до позднего вечера – в приёмном кипит жизнь. Но есть там один обитатель, которого вся эта суета совершенно не касается. Это Виктор Петрович – бело-рыжий пухлый и очень флегматичный кот. Большую часть времени он где-то отсыпается, но иногда медленно и с достоинством выходит в приёмное, где некоторое время крутится между каталками и ногами, а потом возвращается обратно. Виктор Петрович всеми любим, всеми закормлен, а потому очень избирателен в еде. Подкатывать к нему с колбасой – дело, не сулящее успеха; нужно брать что-то повкуснее.
Фото: Илья Питалев/РИА НовостиНеврология – отделение особое. Оно забито битком, и освобождающиеся койки в течение дня заполняются снова, а значит, и постовым медсёстрам, и медсёстрам процедурного кабинета, который здесь называется манипуляционным кабинетом, а в просторечии «манипулькой», как минимум до двух часов дня некогда даже присесть. Капельницы – инъекции – измерение давления – заборы крови – заполнение журналов – «напишите направления на такие-то анализы, а ещё заявки на терапевта, хирурга и перевязки, договоритесь с волонтёрами, чтобы спустили таких-то больных на КТ/рентген/УЗИ» и так далее, и тому подобное. Почти весь контингент – инсульты разной степени тяжести. Все, кто сталкивался с этим заболеванием, знает: жизнь до инсульта и после – две разные жизни. Как пойдёт восстановление – сказать трудно. Вот седовласый товарищ из десятой палаты в первые дни лежал пластом и не мог говорить, а сейчас понемногу ходит, отпускает шутки и радуется жизни. А вот мужчина из седьмой палаты не факт что будет даже сидеть – так же как пациент из восьмой, несколько дней назад переведённый из реанимации. Здесь в такие моменты особенно остро чувствуешь бессилие. Когда в городе, полуразрушенном войной, построят реабилитационные центры в нужном количестве, – один Бог знает. И построят ли вообще?
Здесь приходится оставить одинокие прогулки. Во-первых, на это нет ни времени, ни сил. Во-вторых, нам не разрешается покидать в больницу в одиночку (да ещё нужно отчитываться в беседе об уходе-приходе), а во-вторых, передвижение по городу без сопровождающих очень не приветствуется. С другой стороны, даже вылазки за продуктами в магазин или на базар вызывают радость – хоть ненадолго можно сменить обстановку и проветриться. А погода в Мариуполе хорошая – в Сибири в это время уже нет-нет да снежком подсыплет.
Когда впрягаешься в работу и постепенно располагаешь к себе новых коллег, общение рано или поздно выходит за рамки «собери систему на Н.», «попроси у старшей моксонидин и эналаприл» и «а чо, десятки и пятёрки (шприцы) закончились?». Но элементарный вопрос: «Как жизнь?» – застревает на языке. Он кажется бестактным и неуместным, но собеседницы сами рассказывают о том, как всё было и как есть. О страхе сойти в траву или на газон с битой дорожки – ведь там могут оказаться мины (об этом предупреждали и нас). О том, как прятались в подвале от обстрелов и бомбёжек и как в особо недобрые часы стены подвала начинали качаться. О том, как в минуты затишья быстро собирали снег, не обращая внимания на его чистоту – лишь бы добыть воды. О том, что санитарка Лиля до сих пор живёт в подвале, что медсестра «манипульки» Светлана снимает квартиру, где рама выбита взрывом и оконный проём приходится завешивать одеялом (а собственная квартира во время одного из обстрелов сгорела дотла за считанные минуты), и когда предоставят новое жильё – вилами по воде писано. Кое-кто из персонала живёт прямо в больнице – потому что идти больше некуда. Ответить на это нечего – слова сочувствия кажутся фальшивыми и вымученными, и – более того – почему-то ощущается смутное чувство вины. Всё, что возможно сделать, – только выслушать.
Дни протекают довольно однообразно, но скучными их никак не назвать. И очень точно в советской повести «Зимние каникулы» написано про особый настрой души, который помогает в работе. Здесь, в мариупольской больнице, он почему-то чувствуется острее, чем в родной, сибирской. Именно он придаёт физические и душевные силы, именно он помогает быть неизменно приветливой, жизнерадостной и бойкой, даже если на душе груз проблем с «родины», не оставляющих и здесь, именно он помогает примириться с бытовыми неудобствами.
Наступает наш последний день пребывания. Не знаю, как моим одногруппникам, но мне грустно уезжать. Я успела привязаться к людям, с которыми меня свели случай и направление от волонтёрского центра. Мне было хорошо работать в отделении, несмотря на многие неудобства и нехватки. И хотя микроавтобус с нашей группой только-только выехал с территории больницы, я уже строю планы, как мне снова вернуться работать в Мариуполь, в больницу интенсивного лечения № 2.
