За исключением некоторого беспокойства по поводу клипового сознания сегодняшней молодёжи, большинство наблюдений и прогнозов сугубо положительные. Они не вздрагивают при словах «чёрный воронок» и «люди в кожанках», не в курсе, что значит «десять лет без права переписки», их не распекали на комсомольских собраниях и не увольняли с работы за чтение нелегальной литературы. Они не застали голодные 1990-е и стандарты потребления черпают из голливудских фильмов, а новости – из интернета.
Из всего этого делается вывод, что новое поколение более свободно, смело, амбициозно, требовательно к власти и не будет довольствоваться прожиточным минимумом в 10 тысяч рублей, не потерпит ограничения своих гражданских прав и личной свободы. Иными словами, Россия – «не та, что сейчас» – будет лучше, свободнее, справедливее.
Не знаю, как социологи формировали свою выборку, но мой двухлетний опыт общения со студентами говорит об обратном. Количество тех, кто боится неприятностей за «неправильную» позицию, а критику власти на полном серьёзе считает уголовным преступлением, среди 18–24-летних не меньше, чем среди их старших современников.
Подростков, игравших в догонялки с полицейскими и делавших селфи в автозаках в прошлом году, не больше, чем взрослых, наблюдавших на избирательных участках в 2011-м и последующие годы, протестовавших против закона о запрете усыновления детей американцами, против произвола правоохранителей и лжи на телевидении. Вероятнее всего, у активистов первой волны протестов просто подросли дети, которые впитали ценности и убеждения своих родителей.
То же касается и остальных 85 %: они не очень хорошо оценивают ситуацию в стране, не могут точно сказать, откуда исходит угроза, но точно знают, что нужно помалкивать и острых тем не трогать. Здесь не замешан личный травматичный опыт (тогда было бы и знание): обычно ссылаются на родителей, абстрактных «знакомых» (очевидно, родительских).
Смелость и нонконформизм, страх и «как бы чего не вышло» – всё идёт из семьи.
Мы много фантазируем и благодушествуем, говоря о новом поколении. Оно во многом «старое» – со старыми (а для них даже архаичными) комплексами, страхами, фантомами, бережно сохранёнными и переданными им родителями. «А мне ничего за это не будет?» – неизменный вопрос студента при обсуждении темы острее, чем обустройство велодорожек в Москве.
Когда я прошу студентов написать информационный запрос в какое-нибудь ведомство (надо ведь когда-нибудь тренироваться!), 50 % пишут его «от редакции газеты «"Правда"». Причём это не юмор. Они понимают, что нигде пока не работают, поэтому нужно придумать себе СМИ, и газета «Правда» – первое, что приходит в голову. Не «Ведомости», не «Аргументы и факты», не (прости, Господи!) НТВ, а газета «Правда». Им всё равно, а я в ступоре.
В мае студент, прогулявший два семестра, насобирал мне из «Правды» новостей. Задание было простое: посмотреть, о чём писали СМИ с такого-то по такое-то число, основные темы. Он был не в курсе, что «Правду» больше не читает с замиранием сердца вся страна, что теперь это партийная газета коммунистов, нишевое издание с маленьким тиражом.
Неинформированность студентов никого всерьёз не удивляет. Но здесь ведь другое. Здесь как раз информированность, только иная. Это равносильно тому, как разведчик в бреду начинает говорить на родном языке и выдает свои тайны.
С этой тайной мы рождаемся и живём – пока не прочитано последнее имя, не оплакана последняя жертва, будь то доносчик или палач.
