Приближаясь к границе Ростов–Донецк, мы проехали длинную вереницу автомобилей – грузовых и легковых. Чтобы и самим не попасть в эту вереницу, мы выгрузились у самой границы и пересекли её своим ходом. Сотрудники таможенной службы бегло проверили паспорта, спросили о цели визита («Философская конференция в Донецком войсковом училище», – ответили мы) и отправили в добрый путь.
На той стороне нас уже ждал водитель. Он открыл багажник, в нём зашуршали пустые пластиковые бутылки в 5 литров. «Как узнать, что водитель из Донецка? По пустым баклахам в салоне», – пошутил водитель.
Всего мы пробыли в Донецке два с половиной дня, и воды не было вплоть до последнего. А когда её наконец дали – за несколько часов до нашего отъезда, – я воспринял возможность помыться как настоящее живое чудо. Выбежал в отельный ресторан, где завтракали мои товарищи, и чуть ли не закричал: «Воду дали!». Тогда же, кстати, наконец понял, почему все эти дни нас потчевали из пластиковых тарелок – их не нужно мыть.
Пир во время чумы
Но это уже конец поездки, вернёмся к её началу. По прибытию в Донецк мы заселились в роскошный отель, номера в котором нам любезно предоставил «Русский центр». В вестибюле играл лёгкий джаз. Нас встретил высокий метрдотель в отутюженном костюме. Он записал наши паспортные данные и выдал электронные ключи от номеров. «Чаевые приветствуются», – улыбнулся он, но мы, стыдно признаться, на его призыв не откликнулись. По крайней мере я, за товарищей не ручаюсь. Мы поднялись на свой этаж и разошлись по номерам.
Меня встретила аккуратная комната с двухместной постелью, убранной потрясающе белыми простынями. Обстановка ничем не отличалась от аналогичной комнаты в какой-нибудь европейской гостинице: телевизор, две бутылочки воды рядом, мини-бар. На кровати лежала небольшая карточка. Надпись на ней показалась абсурдной насмешкой: «Коллектив нашего отеля заботится об экологии, а потому мы не меняем постельное белье каждый день. Надеемся на ваше понимание». «Да, – подумал я, – маркетинговые хитрости, побуждающие гостиницы вторить экологической повестке, работают даже здесь, в Донецке».
Однако одна ещё не упомянутая мной деталь превращает эту странную гостиничную утопию в более ожидаемый диссонанс. Подле наших номеров стояло по три пластиковые баклахи, заполненные водой. В самом номере воды, естественно, не было, за исключением упомянутых бутылочек с минералкой. Это стало, пожалуй, первым и пока ещё очень робким напоминанием о том, что мы находимся не в простом отеле, но в отеле, расположенном посреди осаждённого города. Это же объяснило и «экологическую обеспокоенность»: ведь для того, чтобы стирать бельё каждый день, нужна стабильная подача воды.
Впрочем, второе напоминание о не совсем обычном городе не заставило себя ждать. Спустя час после нашего заезда, когда мы уже успели разложить вещи и собраться в одном номере, чтобы сообща прикончить бутылку настойки, когда мы разговорились, живо делясь своими первыми впечатлениями, перекрикивая друг друга и даже немного смеясь, – в это время, где-то около 11 часов вечера, за окном послышались «прилёты». «Бьют по самому центру города, наши уже все в подвале», – сказал навестивший нас знакомый, с самого начала СВО переехавший в Донецк.
Воронка от взрыва на улице Артёма в Донецке. Фото: Сергей Батурин / РИА НовостиЯ же с юношеским возбуждением принялся вглядываться в панораму ночного города, пытаясь отыскать хоть какие-то следы упавшего снаряда. «Вообще, на верхних этажах находиться опаснее всего. Именно туда прилетает в первую очередь», – заметил донецкий знакомый. Моё волнение не проходило: вот он я, сижу в этом роскошном отельном номере, а вокруг – настоящая война. И тут же поймал себя на мысли: да ведь этот же мой восторг, этот номер, даже наш приезд – это, кажется, пир во время чумы. И я – его участник.
Донецк – центр мира
Следующие два дня мы работали на конференции, ради которой и прибыли в Донецк. Её название – «Философия на линии фронта». Организовал конференцию наш добрый друг Андрей Коробов-Латынцев – философ, офицер Народной милиции ДНР, руководитель научного отдела Донецкого высшего общевойскового командного училища. В 9 утра мы выходили из гостиницы, садились в микроавтобус, доезжали до училища, работали там до вечера, а затем возвращались обратно в отель. В ходе этих вылазок сам город мы видели только из салона микроавтобуса.
Но и этого было достаточно, чтобы диссонанс «пира во время чумы» обратился в нечто иное – в чувство живой жизни. Намёки на это были и раньше. Мужчина, перевозивший нас от границы в Донецк, рассказывал: «У меня сын с женой в 2014 году уехали во Францию. Сын мелкий тогда ещё был. Сейчас подрос, 18 лет. Говорит, в Донецк хочу, домой. Возвращаться собирается. Ещё бы! Ведь Донецк сейчас – сердце России, центр всего мира».
И действительно, нигде, как в Донецке, я не чувствовал себя настолько живым, настолько – в центре бытия. Здесь, конечно, всё та же юношеская романтика, но и что-то ещё – энергия, крепость, неиссякающий оптимизм жителей Донецка. За те два с половиной дня, что мы пробыли здесь, я увидел две свадьбы. Увидел прекрасный ухоженный город – насколько ухоженным может быть город, находящийся под регулярными обстрелами (говорят, что местным коммунальщикам надо давать медали наравне с военными – настолько оперативно и чётко они работают на местах прилётов). Увидел множество женщин, гуляющих с колясками. Вообще – увидел очень много детей.
На самой же конференции запомнились не столько доклады философов, сколько выступления курсантов Донецкого общевойскового училища. Здесь стоит оговориться, что по долгу службы мне часто приходится слушать речи молодых патриотов из разных прогосударственных молодёжных организаций. Все они звучат на один лад – максимум канцелярита и минимум искренности. Ребята всеми силами стремятся отгадать, каких именно слов ждёт от них старшее заслуженное поколение, и ввиду этого начинают под это старшее поколение мимикрировать, употреблять патриотические штампы, которые, казалось бы, должны были остаться где-то в закромах советской партийной номенклатуры.
И не то чтобы содержание речей донецких курсантов чем-то отличалось от речей молодых системных патриотов с «большой России». Отличалась подача, интонация. Курсанты действительно всем сердцем верили в то, что говорили. Эти слова были, если угодно, их экзистенциальной, а не карьерной необходимостью. Да, это были все те же самые слова, тысячу раз проговорённые с разных трибун: про Родину, про глобалистов, про традиционные ценности. Но здесь, на донецкой земле, они вдруг обрели силу. Неожиданно им начинаешь верить. И даже волей-неволей прощаешь всех тех, кто спекулирует громкими словами в российском медийном пространстве: всё же общее дело делаем.
Или вот, например. На второй день конференции у нас был круглый стол, где каждый из присутствующих мог взять слово. Когда мы подняли тему гуманизма на войне, один эксперт с «большой России» выступил за максимально суровое отношение к жителям, а тем более бойцам враждебных территорий. Мол, если мы с ними будем мягко и по-гуманному, то они нам потом нож в спину – такая уж у них натура. От этой натуры, идентичности, т.е. от «украинства», надо и камня на камне не оставить, стереть её в порошок и заменить на идентичность сугубо российскую.
Тут слово взял один из курсантов. «Я – украинец. Мои родители – украинцы. Мне дорог украинский язык и украинская культура, хотя и говорю я на русском, и являюсь гражданином и патриотом России. Но от украинского наследия я отказываться не собираюсь».
«Вот это настоящий имперский русский подход», – похвалил курсанта, своего воспитанника, Коробов-Латынцев.
Выпуск молодых офицеров Донецкого высшего общевойскового командного училища, 2022 год. Фото: vk.com/donvoku_comИз России – в Россию
Ещё долго мы обсуждали слова курсанта после конференции. Вообще, каждый наш вечер в Донецке сопровождался длительными беседами на разные философские темы. В последний день к нам присоединился местный бард и поэт Дмитрий. Он переехал в Донецк из Тулы ещё в 2014 году. Работает в Доме культуры, в свободное время ездит к бойцам на передовую с гуманитаркой и гитарой, а ещё – за бесценок устанавливает бабушкам новые окна в квартиры взамен тех, что были выбиты при прилётах.
Где-то в разгар вечера Дмитрий сказал: «Да, ребята, этак, сидя в гостинице, вы настоящий Донецк не увидите. Давайте я вам экскурсию завтра проведу. Встречаемся внизу в шесть утра. Иначе ничего не успеем».
И Дмитрий действительно показал нам настоящий Донецк. Показал его чудесные церкви, сделанные в византийском стиле. Показал единственное место, где в Донецке ловит российская сотовая связь: у перехода рядом с опустевшим железнодорожным вокзалом. Показал разбомбленную автомастерскую, где стоят ржавые останки БТРов. Провёл по самой окраине города, показал разрушенные дома со следами былого богатства: «донецкие ведь очень зажиточные были, зарплаты у шахтёров достойные». Где-то среди этих домов возвышался сюрреалистичный замок в пять этажей, увенчанный готической башенкой – тоже, разумеется, заброшенный.
Дмитрий показал нам «цветы Донбасса» – следы на асфальте, оставшиеся от взрыва мин. Показал Свято-Иверский монастырь, весь изрешечённый обстрелами. В нескольких сотнях метров отсюда велись одни из самых интенсивных боёв в новейшей истории Донбасса – бои за донецкий аэропорт. «Монастырь по-прежнему действует. Сёстры, правда, живут по квартирам, но каждую неделю служат здесь службу и приезжают поддерживать порядок».
Немножко помолчав, Дмитрий добавил: «А вот на монастырское кладбище лучше не ходить. Там можно наткнуться на мину». «Лепестки?» – спрашиваем мы. «Нет, “лепестки” – это другое совсем. Их летом накидало повсюду – по дорогам, по огородам. Но “лепестки” же реагируют только на вес больше 25 килограммов, поэтому их руками спокойно можно брать. Люди ходили у себя по участкам и в вёдра их собирали, как грибы или ягоды. А вот собакам или кошкам везло меньше – натыкались».
В ходе нашей экскурсии воздух постоянно сотрясало. Дмитрий нас успокаивал: «Это наша ПВО работает. В Донецке первый тост – всегда за ПВО. А вот когда с той стороны начнёт прилетать, тут есть два варианта: либо поймёте, либо не поймёте. Если поймёте, то это значит, что пустили ещё наш, советский снаряд. От него такой характерный свист, как в фильмах. Тогда надо искать укрытие. А вот если не поймёте, тогда и прятаться нечего: значит, пустили натовский снаряд, “химарс”. От него звука совсем нет. Прилетит – не заметишь. Мне однажды попался его осколок, так он практически ничего не весит. Советский снаряд берёшь, сразу чувствуешь тяжесть, металл – в общем, вещь. А тут – ничего, пустота, какая-то жуткая химическая смесь». «Трансгуманизм», – шучу я.
На обратном пути от монастыря мы наткнулись на небольшой деревенский домик с огородом. В огороде работала бабушка. В нескольких километрах от этого места – посёлок Пески, где ещё совсем недавно велись бои. «Есть такие местные, которые никак уезжать не хотят, хотя именно в этот район чаще всего и прилетает. Почва здесь плодородная. Правду про Донбасс говорят: здесь вечером палку в землю вставишь, с утра она расцветёт. Сам пробовал», – сказал Дмитрий.
Кстати, о тех, кто уехал. Не из Донецка – из России. В первый наш вечер мы немножко говорили о них с тем самым знакомым, который с начала СВО переехал служить в Донецк. Он тогда сказал, что не осуждает беженцев и что легко может представить себя на их месте. Ведь он тоже, вообще говоря, релоцировался, уехал из России. Просто уехал он не в Грузию, а в ДНР. Из России прошлого – в Россию грядущую.
