Прослушивание лекции про языковые фобии похоже на листание справочника медицинских заболеваний. Чего только люди ни боятся: страдают глоссофобией (боязнь публичных выступлений), лалиофобией (страх запнуться), графофобией (написания слов), ксеноглоссофобией (иностранных слов) или самой впечатляющей – гиппопотомонстросесквипедалиофобией (длинных сложных слов). Ассоциации не так далеки от истины, потому что перечисленные страхи – индивидуальные и с лингвистикой при ближайшем рассмотрении не связаны. Ими занимаются психологи. Другое дело – социальные страхи, то есть негативные мнения, бытующие в обществе, о речи отдельных его представителей, о языке и его развитии – в частности в контексте других языков. Их не лечат, их изучают. О них речь и пойдёт.
Страх нарушить норму
В 2018 году известный российский филолог Андрей Аствацатуров написал в соцсетях: «Чего я терпеть не могу, это когда мне в питерской кофейне говорят: “Наслаждайтесь вашим кофе”. Всего лишь калька (enjoy your coffee), а так кошмарно звучит. Поубивал бы… С другой стороны, эдаким манером происходят стилистические революции, и, возможно, через 20 лет фраза “наслаждайтесь вашим кофе” будет звучать вполне обыкновенно. А вы, дорогие френды, какие фразы ненавидите?» И, понятно, в комментариях полились потоки мерзких сердцу автора слов. Из них Аствацатуров составил список из 81 наиболее популярных раздражающих выражений, среди которых, например: «что ещё для вас?», «кура», «улыбнуло», «коллаборация», «вкусняшки», «печалька», «лук», «стань лучшей версией себя»… Большинство относится к страху нарушить норму. В этот же тип фобий включается брань, просторечия, жаргон и диалектизмы, неправильно поставленное ударение в слове. «Этот страх, конечно глубже, чем просто языковой, – говорит Максим Кронгауз. – Многие образованные люди говорят “обеспечЕние” вместо “обеспЕчения”, но это вызывает страх у совсем уж языковых педантов. Откуда тогда берётся ненависть перед словами, нарушением нормы? Страх вызван не самим словом, а тем социальным типом людей, которые за ним». За матом и бранью, например, скрывается образ кого-то опасного, агрессивного. За «сосиськами» и любителями «покушать» – люди невысокого социального и культурного уровня, которых более образованные могут воспринимать как угрозу своему миру. Этот тип лингвистического страха имеет и историческое подкрепление. «Страх сделать ошибку был очень силен в советском человеке, именно поэтому люди очень боялись писать спонтанные тексты, – рассуждает Максим Кронгауз. – Ошибка была позором. Но случился перелом на стыке веков, появились разговорные пространства в интернете, и это вынудило всех писать в чатах, форумах, мессенджерах, не проверяя свои тексты. Интернет поставил перед пользователями проблему либо поддаваться страху сделать ошибку, либо общаться. То есть это было столкновение языка и коммуникации. И, конечно, победила коммуникация, потому что она важнее, чем идеальная чистота языка».
Максим Кронгауз. Фото: culturalforum.ruЗа молодёжным жаргоном стоит образ молодого человека, который классически раздражает пожилого. Молодёжь воспринимается стариками как агрессор к отжившему миру, посягающий на «правильную» культуру, привычный язык прошлого столетия. Таких нигилистов опасно впускать в своё культурное пространство. О каком комфорте речь, если образованный носитель языка вынужден обращаться к словарям, чтобы понять понятное молодёжи «он агрит моба изо всех сил»? При этом молодёжный сленг существовал всегда. Даже сейчас ещё можно услышать словечки середины 60-х прошлого века: герла, сейшн. «Но раньше молодёжный жаргон никогда не перемешивался с обычным языком, – говорит Максим Кронгауз. – Так молодые люди говорили между собой. А сегодня эти границы впервые в истории языка оказались гораздо менее устойчивыми, чем ожидалось, входят в общее пространство. И вызывают отторжение».
Политкорректность
Политкорректность в Россию пришла недавно – в 80-е годы прошлого века. На самом деле многие приёмы политкорректности у нас существовали и опережали время. Слово «товарищ» сняло противопоставление мужчины женщине, сделало первый шаг к гендерной революции. Политкорректность вытеснила из публичной речи слова, связанные с дискриминацией меньшинств по полу, расе, национальности, возрасту, здоровью и т.д. Речь идёт о таких словах, как негр, жид, хачик, гомосексуалист, дебил, даун, проститутка, сутенёр, старик, сопляк. Локально они встречаются, но механизм политкорректности предлагает замены. «Но наряду с запретами слов есть и более мощный – запрет коммуникации, запрет темы, – продолжает Максим Кронгауз. – Мы последние лет пять сталкиваемся с тем, что из языка вымываются целые пласты. Не просто неполиткорректное слово заменяется политкорректным, а об этом вообще перестают говорить. Интересное явление, которое ранее связывалось только с давлением тоталитарной власти. Классическим примером такого языка, где табуированы целые области, был новояз, придуманный Джорджем Оруэллом. Сегодня это же происходит в живых языках, в результате возникают слепые зоны. В русском языке пока нет, но для английского и немецкого уже разрабатываются инклюзивные языки, не различающие гендерное противопоставление».
Со страхом политкорректности, то есть со страхом обидеть, дискриминировать кого-то, связаны многие современные этические и идеологические течения. «В политкорректности были благие намерения устранить обидные оскорбления, – говорит лингвист. – Но дальше она попала под воздействие разных идеологий, и задачей стало не устранить оскорбительность, а провести идеологию. Это изменило саму идею политкорректности».
Иностранное влияние
Но самая любимая российская лингвистическая фобия, конечно, – боязнь иностранных слов. Заимствования воспринимаются часто как канал влияния чужой культуры, признак её экспансии. Это порча языка, воздействие чужой культуры и страх потери собственной идентичности. Прежде всего пугает английский – язык глобализации. Довольно редки заимствования из других языков. Например, редкий свежий пример из французского – слово «паркур», появившееся у нас из кино.
Этому страху много лет. Во все времена политики выражали эти общественные настроения. Владимир Жириновский часто на свои речи о необходимости очищения русского языка получал замечание, что даже в названии его Либерально-демократической партии России незаимствованным является только слово «Россия». О вреде заимствований всегда говорили славянофилы, особенно адмирал Шишков – автор «Славянорусского корнеслова». Яркими носителями идеи были Солженицын – составитель не нашедшего широкой публики «Русского словаря языкового расширения» – и Ленин. Ленин говорил то, под чем сегодня, к сожалению, подпишутся многие: «Русский язык мы портим. Иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно. К чему говорить “дефекты”, когда можно сказать недочёты, или недостатки, или пробелы? Если недавно научившемуся читать простительно употреблять, как новику, иностранные слова, то литераторам простить этого нельзя. Не пора ли нам объявить войну употреблению иностранных слов без надобности? Не пора ли объявить войну коверканию русского языка?» Это цитата из его работы «Об очистке русского языка». Борьба за чистоту языка при этом давала слабые результаты, из века в век все предлагаемые замены не приживались. Сейчас смешно, но ведь всерьёз предлагалось заменить «бильярд» на «шарокат», а «анатомию» – на «трупоразъятие». Временные успехи появлялись там, где был задействован мощный государственный инструмент, – в сталинские годы. Но результат держался недолго, потому что естественная жизнь языка брала своё.
Фото: Мария Кунина/КоммерсантъВообще проблема заимствований – не специфически русская, с влиянием английского сталкиваются многие культуры. Исландия и Иран борются с ними радикально – запрещают. А нам с языком повезло, он справляется сам. «Мне кажется, русский язык очень разумным образом обращается с заимствованиями, – говорит Максим Кронгауз. – Он очень хорошо их осваивает благодаря суффиксам, приставкам. Чем чаще мы употребляем новое слово, тем быстрее к нему привыкаем. А вся эта борьба с естественными законами языка является наносной. Да, я тоже вижу в заимствованиях влияние чужой культуры. Но иногда мы должны не запрещать, а наоборот, провести дискуссию по поводу отдельных слов. Вот абъюз – что это? Мы его не очень понимаем. Чтобы слово стало русским, надо провести границы, научиться отличать его от насилия, домогательства. И наш язык, наоборот, станет богаче».
Если следить за жизнью заимствований, то можно увидеть много интересного. Попробуйте угадать, какие из следующих слов исконно русские: акула, браво, мамонт, обезьяна, алкоголик, карий, табу, чай, пончик, парикмахер, баня, огурец, хлеб, кровать, мачо, художник, ситец, Михаил, ксива, облако, безе. На самом деле ни одного. Даже хлеб, огурец, баня и ситец. На нашем столе, пожалуй, уже не найти ни одного русского названия продукта, все заимствованы в разные эпохи. Интересны примеры из мира футбола. Там полнокровно существуют одиннадцатиметровый и пенальти, нападающий и форвард, вратарь и голкипер. А хавбек без всяких запретов уступил место полузащитнику. Стал ли с новыми словами язык хуже? Мы ко многим привыкли и не воспринимаем как болезнь. «Заимствования вызывают страх только в момент заимствования, – объясняет Максим Кронгауз. – Этот процесс может затянуться на десятилетия. Мы еще не любим слова “пиар” и “абьюз”, потому что они для нас новые. Но уже намного меньше людей не любят “компьютер”, предпочитая “ЭВМ”. Компьютер победил. Влияние чужой культуры актуально только до того, как мы привыкаем к слову, пока не разработаем на его основе новое для нас понятие».
Поправки в закон о языке, о котором уже много было написано в прессе, специалист по лингвистической конфликтологии считает проявлением двух фобий: страха перед заимствованиями и ненормативности. Боязнь новаций толкает на выработку защитных мер. Вопрос: от кого защищать язык? От нас самих? Нет отдельного исследования, откуда вообще взялась идея защиты языка, а это интересно. Но последние изменения в федеральный закон «О государственном языке Российской Федерации» от 28.02.2023 г. только усилили этот страх. Скандальная фраза в законе звучит так: «При использовании русского языка как государственного языка Российской Федерации не допускается употребление слов и выражений, не соответствующих нормам современного русского литературного языка (в том числе нецензурной брани), за исключением иностранных слов, которые не имеют общеупотребительных аналогов в русском языке и перечень которых содержится в нормативных словарях». «Эту фразу я понять не могу и совершенно не понимаю, как будет действовать закон, – комментирует Максим Кронгауз. – Остаётся надеяться, что никак. Объясню своё недоумение и недопонимание. Мы видим, что в определённой зоне, где используется русский язык как государственный – не буду сейчас говорить, что это за зона, но она тоже неправомерно расширена, в частности, за счёт образовательных учреждений, рекламы и т.д. – так вот в этой зоне можно использовать только общеупотребительные аналоги. А если явление новое, откуда аналоги? И самое загадочное: “перечень которых содержится в нормативных словарях”. Откуда возьмётся этот перечень? Как перечень новых слов, которые нам можно будет в будущем заимствовать, может уже содержаться в нормативных словарях? Я не знаю ни одного нормативного словаря, в котором содержался бы специальный перечень слов, которые мы можем в перспективе заимствовать. Это попытка регулировать область, заведомо нерегулируемую. Всё-таки заимствование – это некая неконтролируемая процедура. Можно с заимствованиями бороться, можно запрещать, но как предугадать, как составить перечень?! Я этого понять не могу. Эти поправки – пример эмоциональной реакции на социальную фобию, которая, к сожалению, фиксируется на уровне закона, и мы получаем совершенно бессмысленный текст. Законодатели хотят вместо потока заимствований допустить эдакий ручеёк заимствований, но каким-то образом предсказать его заранее через перечни. Эта идея мне кажется абсурдной. Составить словарь заимствований – вполне обычная задача для лингвиста, есть такой жанр словаря – словарь иностранных слов. Но предсказывать заимствование не задача лингвиста».
Между всеми типами фобий есть принципиальные различия. Страх перед заимствованиями или ненормативностью связан с понятием порчи языка. Политкорректность – с правкой языка. «Первые два типа связаны с мечтой о стабильности, последний – с мечтой о справедливости, – завершил лекцию известный лингвист. – И все они имеют отношение к пониманию языка как инструмента изменения культуры, мышления и мира. Спасибо за внимание – и ничего не бойтесь!»
