В качестве эпиграфа № 1: «Отличались ли превосходнейшими дарованиями во всех родах словесности те, кто процветал до изобретения книгопечатания, – вещь, недостаточно исследованная и во всяком случае сомнительная. Ведь многие, кому случалось набрести на превосходные книги, переписывали их, имея основание сохранить их для памяти: они были тщательны в отборе книг, чтоб не тратить время на то, чего вовсе не нужно и от чего мало пользы, чтобы их труд не был неплодотворным. Когда ж книги стало печатать так просто, возникла даже некоторая роскошь талантов, заслуживающая урезки: многие принялись пописывать; громадное число книг возмущает республику письмен; мы угнетены, если не вовсе погребены под множеством книг» (кардинал Агостино Вальер, † 1606 г.).
В качестве эпиграфа № 2: «Познания, не усовершенные беспрестанными трудами, изгладились или превратились в закоренелые предрассудки» (К.Н. Батюшков).
1. К постановке вопроса
Пока власти заняты очередной кампанией по переименованию уровней образования и перекладыванию бумажек из пустого в порожнее, можно задаться фундаментальным для высшего образования вопросом: а возможно ли сейчас университетское образование?
Или, если уточнить вопрос: возможно ли сейчас получить в виде продукта образовательной машины людей, которые обладали бы «общим образованием», т. е. широким интеллектуальным кругозором, разбирались бы и в гуманитарных, и в естественных науках, и в математике, причём обладали бы знаниями не только в виде выводов той или иной науки, но и о её методах исследования. Подчеркну: в виде продукта образовательной машины, а не в результате личного образовательного усилия, то есть чтобы мы имели дело не с единицами, которые в социологическом отношении равны нулю, а с группами хотя бы в несколько процентов общества. Иными словами, сохранил ли свой прежний смысл университет как единое пространство, где собираются (вероятно, для какого-то общего дела) представители всех видов фундаментального знания, или его факультеты можно заменить набором специализированных вузов (либо они сами давно уже превратились в таковые)? Здесь я совершенно устраняю как пустые и праздные два вопроса: сколько нужно таких широко образованных людей обществу (и нужны ли они вообще) и нужно ли такое образование самим этим людям, будет ли оттого их жизнь веселее или, напротив, печальнее?
Два предварительных замечания pro domo mea, с совершенно разных сторон. Классическая филология, если угодно, самая «междисциплинарная» область. Познание об античной жизни должно быть комплексным, иначе ты просто не понимаешь читаемого текста. Ф.Ф. Зелинский в книге, на которую я очень люблю ссылаться, пишет: «Наука об античности не есть специальность наряду с другими специальностями, замкнутыми в себе и самодовлеющими; это предмет энциклопедический, постоянно сближающий своего представителя с другими областями знания, поддерживающий в нём сознание единства науки и уважение к отдельным её отраслям и всем этим сообщающий ему такую широту горизонта, какой не может сообщить никакая специальная наука. „Филологу всё пригодится“ (“Еin Philologe kann alles brauchen”) было любимым изречением моего учителя, ныне покойного Риббека, который и сам был одним из образованнейших и просвещеннейших людей своего времени».
Второе – из области воспоминаний. Тридцать лет тому назад, будучи молодым преподавателем РГГУ, я прослушал курс лекций превосходного лингвиста С.А. Старостина по введению в индоевропеистику. Без ложной скромности скажу, что я не самый плохой ученик; курс был прослушан добровольно; он не так и далёк от моей специализации и ею интенсивно поддерживается: греческий и латынь – языки, имеющие первостепенную важность для индоевропейских реконструкций. Все обстоятельства говорили в пользу хорошего усвоения; но сейчас я помню от него только одно впечатление – что слова индоевропейских реконструкций непроизносимы. Прямо, кстати, это сказано не было, и от содержания не осталось, таким образом, ничего. Только впечатление. Но школьную математику, которую никогда после школы не употреблял ни для каких практических целей, я помню до сих пор.
2. Несколько слов о философии
В заслуженно знаменитой «Миссии университета» Х. Ортеги-и-Гассета есть очень проницательное наблюдение: «если мы возьмём увеличительное стекло и посмотрим сквозь него на учебные планы, то обнаружим, что практически всегда от студента требуется нечто сверх его профессионального обучения и исследований: посещение курсов общего характера – философии, истории. Не нужно сильно напрягать зрение, чтобы разглядеть в этом требовании последний и жалкий остаток чего-то более значительного и важного. Признаком того, что это „нечто“ является остатком – как в истории, так и в биологии, – является неясность, почему оно находится здесь. Таким, каким это „нечто“ возникло первоначально, оно уже ничему не служит, и поэтому необходимо вернуться на другую стадию развития, где то, что сегодня является лишь обрубком и остатком, представлено во всей своей полноте и действенности». Сравнение приводит испанского философа к выводу, что современный университет не передаёт – в отличие от средневекового – культуру, и мы живём в мире, населённом новыми варварами; но нас интересует не миссия университета в его представлении, а реализуемость обозначенной выше задачи. Впрочем, и культура в представлении испанского философа содержит такие области знания, как физика, биология, история, социология и философия (план мироздания).
Хосе Ортега-и-Гассет. Фото: общественное достояниеФилософия здесь – как реликт прежнего – очень важный пункт. Реликт чего?
Вспомним, что философский факультет в средневековом университете был подготовительным. И ещё о том, что иезуитская образовательная модель рассматривала философию как нижний этаж своей высшей ступени (венчало всё здание богословие, которое было специальным предметом). Занимал такой философский курс в нормальном случае, без гениальности и тупости, три года.
Взглянем (я заранее прошу прощения у читателя за слишком, быть может, подробный обзор одной книги; надеюсь, это будет небезынтересно) на относительно поздний философский учебник, предназначенный для курсов такого типа, уже эпохи рационализма, – «Наставления в вольфианской философии» Иоганна Генриха Винклера (экземпляр, которым я пользуюсь, – их очень много, и разница между ними в нашем случае непринципиальна, – Institutiones philosophiae Wolfianae utriusque contemplativae et activae, usibus academicis accomodatae a M. Io. Henr. Wincklero. Lipsiae: MDCCXXXV). Учебник написан на грамматически простой латыни, но для современного читателя содержит множество языковых и понятийных ловушек. Из чего он состоит? Первая его часть – «созерцательная», это ещё античное деление, – содержит главу «О философии вообще» и начинается определением: философия – наука о сущностях (scientia rationum). Первая часть отведена метафизике («философии первичного»). В метафизике первое место занимает онтология, затем – естественное богословие (theologia naturalis), которое силами разума доказывает, «что в Боге и что ему подобает», третья часть – космология («знание о мире»), четвертая – психология («душа – мыслящая созданная субстанция или та, которая воспринимает различие вещей»). Вторая часть созерцательной философии – логика. Третья – физика. «Физика есть философия тел сделанного мира» (я не мог перевести «созданного», поскольку это было бы mundi creati, а не effecti; понимать следует «получившегося таким, каков он есть»). Автор призывает не путать физику с естественной историей; это важное замечание, оно нам впоследствии понадобится. Нас не удивит, конечно, что этот философский учебник именно в физической главе содержит большую цитату из Лукреция. Впрочем, пролистывая физические страницы, мы обнаруживаем и главы De planetis, De stellis fixis (о неподвижных звёздах), и некоторые другие в том же духе, что в рамках наших школьных представлений относится к другому предмету, да и к другой эпохе. Четвёртая глава физики – «О живых телах», где есть разделы о растениях и о животных, об органах чувств, о питании, движении, о жизни и смерти животных.
Вторая часть – «деятельная» философия. Она передает «наставления о стремлении, отвращении и действии». Первая её глава – учение о нравах в общем. Затем – «естественное право» (ius naturae), представляющее собой «познание естественных законов, которые обязывают людей». Человек рассматривается в естественном и в общественном статусе, заходит речь и о формах правления. Далее следует этика («знание правил, которые показывают путь и способ подчинения закону природы»). Ещё одна часть деятельной философии – политика («наука, научающая принципу и способу жизни вместе с другими»); у неё есть ещё одно название – гражданская философия (что, впрочем, представляет собой простой перевод с греческого на латынь). 1034 страницы, 3046 параграфов.
Мы видим, что это совсем не то, что привычная для нас философия. Это как раз и есть общая культура той эпохи. С другой стороны, физика и психология – извлечём оттуда современные названия наук – как части философии совсем не тождественны физике и психологии как отдельным наукам. Математика занимает особое место; зоологическая, ботаническая и минералогическая номенклатура, способные переобременить любую память, относятся к естественной истории (historia naturalis) и в рамки общей культуры не входят, в отличие от основополагающих знаний о неживых и живых телах.
3. Старый коллегиум и классическая гимназия
Г.Ю. Любарский в книге «Образование будущего. Университетский миф и структура мнений об образовании XXI века» (М.: 2020. С. 112) тонко подмечает: роль средневекового философского факультета стала играть классическая гимназия (есть определённые нюансы в датировке, возьмём расплывчато – XIX в.). Отметим параллелизм: философский факультет – первая ступень университетского образования, философский класс – низшая ступень иезуитской (или любой другой того же типа) академии. И это место, где даётся общая культура. Коллегиум и академия – это уже не Средневековье, это Новое время. Во Франции коллегиум был единственным типом привилегированного среднего образования при Ancien Régime.
Что меняет классическая гимназия? Если в старом коллегиуме изучение латыни предшествовало философии (три языковых класса, поэтика, риторика – всё это знакомство с латынью и с авторами, при этом могут приобретаться, например, исторические познания, но это побочный эффект), то сейчас прежняя философская часть (вместе с математикой) несколько сдвигается к более раннему возрасту. Естественная история так и остаётся внешкольной сферой: физика в гимназии – не основной, но отдельный предмет, а естествоведение прячется на задворках и служит для развлечения и отдыха между основными интеллектуальными трудами. Как расцвет классической гимназии в XIX в. связан с расцветом естественных наук, я рассуждать сейчас не буду, несмотря на очевидный соблазн; я убеждён, что для успешного занятия ими в зрелом возрасте совершенно не нужно сколько-нибудь подробно знакомиться с ними в школе, но, боюсь, уже и без этой мысли написанного мною вполне достаточно, чтобы быть навсегда погребённым под градом брошенных в меня тапок; ограничусь одной мыслью: в рамках развития европейской культуры и науки этот сдвиг был весьма плодотворным.
Но, в свою очередь, бурный расцвет естественных наук вызвал резкие изменения в общей культуре. Одни только копья, сломанные в боях за теорию эволюции, чего стоят. И главное тут не в увеличении количества материала, нужного для усвоения специалисту, а в том, что прежние дисциплины перестали быть частью философии и стали отдельными науками; таково же было свойство и прибавившихся к ним новых (биология условно вмещалась в естественную историю, химия – уже никак). И когда Ортега-и-Гассет развивает свою концепцию общей культуры, он невольно хочет загнать эти науки в прежнее стойло.
Фото: Dr. Marcus Gossler/Wikipedia4. Несколько слов о современной ситуации
Догматическое преподавание обесценилось. Знание имеет смысл тогда, когда вместе с ним передаётся путь его приобретения. При переводе на педагогический язык это значит, что мы должны отвести на преподавание естественнонаучного предмета достаточно времени и оборудовать лабораторию.
Вновь обратимся к книге Г.Ю. Любарского. «Прежде университет обладал особым качеством, давал общее образование и производил учёных, в отличие от институтов, которые могли дать только узкую специализацию. Это различие было потеряно. Теперь университет отличается разве что соседскими связями, разные специалисты сидят рядом за разными дверями по одному коридору, но вряд ли это сильно сказывается на междисциплинарных связях. Однако, по сути, эти соседские связи – всё, что осталось от прежнего университета. В нём, может быть, легче друг друга найти и общаться специалистам разных направлений, и в нём студенты разных специальностей находится рядом друг с другом. Это рудимент научного сообщества. Содержательные связи по получаемому совместно общему образованию заменены на соседские связи рядом расположенных департаментов. Учитывая, что всё растущая доля коммуникаций происходит онлайн, это соседство оказывается всё более бессодержательным» (с. 134). И ещё: «Основная причина изменения университета – резкое увеличение спроса на образование при провале среднего образования» (с. 135).
Трудности специализации действительно увеличились многократно. Потому университет, если будет сопротивляться этой тенденции (например, вводя общеобразовательные курсы, как МФК в МГУ), «широты кругозора» не добьётся (хотя студентам может быть интересно, они могут получать от читаемого искреннее удовольствие, и эта деятельность способна подстегнуть к самостоятельным поискам и находкам, так что она вполне осмысленна и заслуживает одобрения). Но, не пуская знания в дело, студенты всё забудут и если с чем останутся, то с впечатлениями (или с закоренелыми предрассудками).
Задача широты кругозора решается, таким образом, на мой взгляд, средней, но не высшей школой. У неё есть для этого педагогические возможности. Она имеет дело с людьми, способными что-нибудь интересное да запомнить прочно. Школы, конечно, адресованной лишь немногим (одному или нескольким процентам детского поголовья), вроде спроектированной здесь, при этом ядром естественнонаучной программы может быть не только физика. А вот надеяться, что соединение под одной крышей разных специализированных вузов даст нужный эффект, на мой взгляд, уже не стоит. Имя университета будет жить, но дело его мертво.
