– Любовь Фридриховна, как продвигается ваше исследование?
– Я общаюсь и со «старыми» своими респондентами, с которыми начала общаться ещё весной и осенью 2022 года, но появились и новые. За это время набралось уже около 300 интервью.
– За это время образ вашего собеседника поменялся?
– Нет, у меня ведь узкая группа – образованная часть эмиграции. Преимущественно это люди 25–45 лет, хотя некоторые изменения всё же есть. Весной прошлого года среди респондентов было немало релокантов, уезжавших со своими фирмами. Преимущественно это были айтишники. Потом их число сократилось, уезжают уже преимущественно самостоятельно. Расширяется круг профессий. Сейчас среди респондентов профессиональное разнообразие очень велико.
– География продолжает расширяться?
– Продолжает, в частности, за счёт Южной Америки – не только Аргентины. В Китай и Индию поехало очень мало россиян, но у меня появилась респондентка из Индии, а другой участник живёт в Индонезии, где тоже мало русских. Довольно многие мои респонденты переехали в Европу из стран, которые первоначально они для себя обозначили как временные, ведь Европа – место, куда большинство и хочет поехать. По моим наблюдениям, прибавилось число людей в Германии, Голландии, Англии, а также в США.
– Есть какая-то тенденция по интенсивности отъездов?
– Об этом ничего сказать не могу, поскольку нет никакой точной статистики. Могу только сказать, что пики отъездов пришлись на конец февраля – начало марта прошлого года и на конец сентября, когда объявили частичную мобилизацию. Интенсивность отъездов чётко коррелирует с ценами на билеты, которые я время от времени мониторю. Это самый чуткий показатель того, появился ли новый пик, какова интенсивность отъездов в конкретные периоды времени. Когда появилась новость о возможности мобилизации через Госуслуги, особого взлёта цен на билеты не произошло. Видимо, ресурс спонтанной эмиграции исчерпан. Думаю, что больше их не будет. Хотя подготовленные отъезды будут продолжаться, но более равномерно и без больших взлётов
– Изучали ли вы специально настроения тех, кто вернулся?
– Специально – нет, но среди моих респондентов есть те, кто уехали прошлой весной, но уже осенью снова оказались в России. Или те, кто уезжали осенью, но потом вернулись. Таких людей, судя по всему, немало, хоть мы и не знаем настоящих масштабов этого явления.
Фото: Alexander Nrjwolf / Unsplash– Почему они вернулись?
– В основном по экономическим причинам. Они уезжали панически, не имея работы и договорённостей о работе, без финансовой подушки. Когда ресурсы исчерпывались, а работа не находилась, происходил возврат. Но были и другие мотивы: кто-то почувствовал, что не хочет жить в чужой среде, другой стране, среди чужих людей, кто-то тосковал по дому или переживал из-за оставленных родственников, которые заболели. У одного респондента умерла бабушка, мама осталась одна, и для него мамино одиночество было невыносимо. Он вернулся, потому что был очень нужен матери. Кто-то в брак собрался вступать, а девушка, например, не хотела уезжать. Ещё один респондент уехал на время – у него в России интересная работа. Прожив в другой стране несколько месяцев, он вернулся. Огромный разброс причин, но всё-таки главная – отсутствие средств на жизнь.
– Почему они не нашли работу? Европа переполнена или условия не подошли?
– Понимаете, в чём дело: нынешняя эмиграция отличается от всех предыдущих волн в значительной степени тем, что уезжают люди обеспеченные, хорошо образованные, привыкшие к высокому стандарту жизни. Они готовы несколько снизить свои профессиональные претензии, но всё-таки не очень сильно. Когда люди уезжают от разрухи, бедности, им гораздо проще согласиться на неквалифицированный и тяжёлый труд. Сейчас ситуация другая: люди не готовы начинать с нуля, хотят заниматься квалифицированной работой. Например, учёные хотят продолжать заниматься исключительно наукой.
– Лучше всего устраиваются айтишники?
– Да, хотя ситуация меняется по сравнению с ситуацией двухлетней давности, и вот почему. Во время пандемии ковида резко везде вырос IT-сектор, появилось много новых рабочих мест, но затем он перегрелся, во многих крупных компаниях уже идут сокращения.
– Как себя ощущают ваши респонденты творческих профессий?
– У меня есть семья, поставившая в Париже оперу в театре. У них всё хорошо. Есть постоянная респондентка, очень известная молодая художница с выставками по всему миру, она не привязана работой ни к одной стране, не думает о возвращении. Но есть и артисты без знания языка, им очень сложно. Непросто и тем, кто уехал в среднеазиатские страны: даже если они нашли работу, то очень низкооплачиваемую. Ситуация осложняется тем, что они не могут работать удалённо. А всё-таки большинство эмигрантов в этих странах всё ещё работают удалённо.
– Что они говорят об отмене русской культуры в Европе?
– Ничего. Скорее, переживают за сложности с работой и хотят заниматься творчеством.
– Какой процент ваших респондентов вернулся?
– Я бы не стала при таком небольшом количестве говорить про проценты. Из первых 60 моих респондентов, уехавших весной прошлого года, осенью вернулось 12. Но 9 из них уже снова уехали, подкопив денег, найдя работу. Вернулись и несколько человек из уехавших осенью.
– Есть те, кто решил остаться в России навсегда?
– У ребёнка одного респондента из-за переезда начались серьёзные проблемы со здоровьем, пришлось отказаться от планов. А вообще сейчас очень мало кто использует слово «навсегда» – слишком турбулентной стала их жизнь.
– Как вернувшиеся люди рефлексируют над своим возвращением?
– От ситуации зависит. Парень, который вернулся к больной маме, никак не переживает, считает своё решение верным, единственно возможным. Пожалуй, ни у кого нет философского осмысления ситуации – только поиск дальнейших вариантов. Но люди, у которых закончились скромные запасы денег, воспринимают своё возвращение с горечью, хотя и не как потерю жизненных ориентиров. У многих есть чувство обиды на европейские страны, которые воспринимались как свои в ценностном плане. Но оказалось, что там отказывают людям с российскими паспортами. Например, приехали люди в Латвию, где было заранее куплено жильё, но вдруг жить там стало нельзя, нужно уезжать, отчего появлялась большая обида и растерянность. Куда теперь ехать? В Турции массово перестали продлевать ВНЖ. Мои собеседники ощущают себя людьми европейских ценностей, им обидно оказаться в Европе чужими среди своих. Ты же свой по всему, твои взгляды соответствуют, а тебя воспринимают иначе.
Фото: Denis Volkov / Unsplash– Ещё полгода назад они не хотели называть себя эмигрантами, в ходу было слово «релоканты». Что-то изменилось?
– Действительно, слово «эмигранты» казалось тогда очень многим слишком фатальным, полным обрывом корней. Поэтому тогда немногие решались его употреблять. Сейчас их стало больше. Это люди, которые приняли твёрдое решение не возвращаться. Прошлой весной и прошлой осенью было популярно обозначение себя релокантами. Причём так называли себя не только люди, уехавшие с фирмами, но и те, кто уехал самостоятельно, но без уверенности, что это надолго или навсегда. Сейчас этот термин гораздо реже используют, он уходит. Термин «экспаты», популярный среди моих респондентов пять лет назад, вообще не прижился. Когда я спрашиваю, как они себя называют, чаще всего получаю ответ «никак».
– Никак – страшно звучит.
– Не страшно. Это скорее звучит как «я еще не уверен в будущем, поэтому не понимаю, кто я сейчас». Есть «поуехавшие», «понаехавшие», «русские, живущие за рубежом», разные определения. Но везде присутствует не очень понятное ощущение, кто они теперь.
– Они хотят навсегда поселиться в новой стране?
– Есть те, кто по-прежнему мечется из страны в страну, ещё не определился с длительным местом жительства, их состояние нервное. Есть несколько молодых людей, которые воспринимают эмиграцию как интересное приключение, длительный отпуск. Но уже большинству хочется испытать пусть временное, но всё-таки чувства дома, где можно осесть и прожить какую-то часть жизни. Людей, которые твёрдо уверены, что будут всю оставшуюся жизнь находиться в одной стране, нет. Они говорят, что, живя в России, были в этом уверены, но смотрите, где теперь находятся.
– Они потеряли корни?
– Да, это многими тяжело переживается. Впрочем, мало у кого есть отрыв от культуры, языка, большинство живёт в странах, куда приехало много новых русских. Это комфортно, приятно, но несколько мешает интеграции.
– Как изменилась Россия в восприятии темы эмиграции?
– По опросам Левада-центра (признан иноагентом), около половины россиян относятся к эмигрантам равнодушно – ну уехали и уехали. Есть те, кто поддерживает, а процентов 30 считают их предателями. Но нам, людям, конечно, важнее ближний круг, чем какие-то неизвестные люди.
– А вы какую позицию занимаете в дискуссии уехавших-оставшихся?
– Мои респонденты – люди, уехавшие недавно. Я к ним отношусь с большим сочувствием и симпатией, как бы ни сложилась их жизнь. И к остающимся – также с сочувствием и симпатией. Ценно и важно проявлять больше понимания и принятия в сложной ситуации. Почти половина моих собеседников, уехав, обращалась за помощью к психологам и психотерапевтам. Людям тяжело, им требуется помощь, а укоры и негативное отношение только усиливают стресс и переживания. Если людям сложно, их надо максимально поддерживать. Это моё твёрдое убеждение, я и пытаюсь это делать.
