– О! Мой летний детский лагерь случился у меня единственный раз в жизни. И мне там очень понравилось. Потому что там было всё, что 14-летнему пацану дома недоступно. Единственное, чего я там не делал, – я не курил. Хотя сигарет хватало. Да, и не глотал «колёса». Хотя у местного парня по прозвищу «Директор прачки» можно было достать. Некоторых из нашего отряда он посадил на эту дрянь. Водка, драки, случайные связи – это были основные аттракционы лагерного Диснейленда. А в свободное время уже спортивные игры, конкурсы и вечером – предел мечтаний – дискотека.
Я не знаю, как я там вообще оказался, откуда взялась путёвка и как моим родителям пришла в голову светлая мысль отправить детей в лагерь. Мой младший брат был тогда в соседней «Искре». Не могу сказать, что творилось у них на смене, помню, что многие там отравились просроченным яблочным соком, а с их старшими ребятами у нас была битва после дискотеки. Но ядро нашего отряда – Толян, Фомич, Мишган Большой и Мишган Маленький – быстро сколотили из нас банду, запретили где-либо появляться по одному и – невероятно – путём переговоров уладили вопрос.
Фото: Клодин ДариМне выпало тогда стать главным романистом нашей палаты. Каждый вечер я пересказывал на память что-то из общего курса истории. Это были сказания о князе Святославе и его походах, о Декабристском восстании, о расстреле царской семьи. У зеков это называет «тискать рОманы». Меня за это ценили.
Больше всего мы ненавидели ночные дежурства. Тем, кто заступал в него, ничего не нужно было делать, кроме того как поутру вынести корыто – наш аналог ночной вазы. Если у ребят вечер был бурный, корыто переполнялось и расплёскивалось на ноги и по рукам – невероятно тошно.
Зато мы… вот и не придумаешь сразу, чем положительным то корыто в памяти перевесить.
Короче говоря, родители, которые хотят избавить детей от влияния двора и отправить его в лагерь, – подумайте, чего на самом деле вы хотите. Да, сейчас есть кампусы с круглосуточным повсеместным видеонаблюдением, приличными условиями жизни и отличным питанием. И, может быть, у вас даже есть на это деньги. Но поверьте, там, в моём единственном летнем лагере в жизни, вожатые тоже думали, что они за нами приглядывают. Чего уж говорить о провинциальных лагерях, где кислотно-сосновая атмосфера законсервирована на долгие годы.
Софья Рудакова:
– В летнем лагере я была один раз в жизни, после третьего класса школы. Это было на излёте Советского Союза. Пробыла я в лагере полсмены, все две недели прорыдала и мечтала, чтобы меня забрали домой. Помню, как во время завтрака в столовой я сидела над щербатой тарелкой с голубыми цветочками, полной каши. В кашу капали слёзы, и она постепенно покрывалась противной плёнкой.
Ещё с лагерем связан страх последующих 6 лет моей жизни. Вечером, после отбоя, девочки в палате рассказали пророчество: Горбачёв (который тогда был генсеком) будет править 10 лет, потом будет ядерная война и все умрут. Последующие 6 лет я жила в постоянном страхе, пока к власти не пришел Ельцин. Только тут я смогла выдохнуть.
А ещё в лагере я на несколько секунд умерла. Как мне тогда казалось, по-настоящему. Кто-то из старших отрядов рассказал, что, если глубоко вдохнуть и в этот момент тебе сильно нажать на грудную клетку, то можно увидеть «глюки». Мы решили поэкспериментировать. Происходило это на лестничном пролёте между первым и вторым этажом нашего корпуса. Я решилась быть первой. Встала у стены. Глубокий вдох, мне нажимают на грудную клетку. У меня начинает перед глазами все плыть, я теряю сознание и вот так, аккуратным столбиком, падаю на лестницу вниз головой. Никто из присутствующих даже не успел среагировать. Слава Богу, всё обошлось и все отделались лёгким испугом. Но в памяти это осталось на всю жизнь.
Фото: Клодин ДариЕщё помню, как в родительский день приезжала мама и кормила меня чёрной смородиной из стеклянной банки. Банка из-за жары и свежевымытой ягоды запотела и пахла дачей. Мы сидели где-то в кустах за территорией лагеря, и мне казалось, что жизнь начинает налаживаться… Но когда смородина закончилась и мама засобиралась уезжать, я вцепилась в неё со словами: «Я с тобой». Больше в лагеря я не ездила.
Ксения Цветкова:
– Я в лагере ни разу не была. Меня родители просто отправляли к бабушке на огород. Речка, фрукты, солнце – всё было здорово, если не считать ежевоскресных походов в лес за ягодами. Там была жёсткая норма: пока три литра не наберёшь, домой не просись. Тоска по лагерю обычно просыпалась осенью, когда большинство одноклассников рассказывали, как они провели лето, и в рассказах были две неравные части: лето у бабушек-дедушек и лето лагерное. Последнее, как казалось, было интереснее.
Свою лепту в моё сокрушение о безлагерном детстве вносили и старые фильмы о счастливых советских детях, проводивших свои каникулы в лагере. Если верить сценаристам, то за время смены хулиганы становились ангелами, тихони-неудачники превращались в лидеров, а злобная вожатая непременно получала по заслугам. Лагерь казался утопией, где сбываются все мечты. Ну и, конечно, там можно было биться подушками во время тихого часа. Мне же это было неведомо: ни бабушку, ни дедушки, ни даже тётю сподвигнуть на это было невозможно. А попытки просто побить кого-то из родных подушкой натыкались на лёгкое недоумение и тяжёлую руку.
Фото: Клодин ДариПару лет моё переживание усугублялось тем, что буквально в нескольких километрах от дома – между нами было несколько домов, небольшое поле и кладбище – находился такой детский лагерь. До того там был, кажется, санаторий для туберкулёзных больных, а после – дом престарелых. Но два или три года это было местом летней ссылки детей. Серые покошенные бараки, сеточный забор (за которым как раз и было кладбище), летняя кухня под сомнительным навесом, эмалированная посуда, тихий час каждый день и подъём под звуки «Пионерской зорьки» (Союз к тому времени уже несколько лет как развалился) – всё это заставляло меня в слезах обращаться к родителям с вопросом: «Когда же? Когда я поеду в лагерь?». Пару лет меня кормили «завтраками», но так никуда и не отправили. Потом я смирилась, а затем и вовсе забыла. Так что лагеря прошли мимо, и это хорошо. А подушками у меня была возможность побиться позже: вначале в больнице, а потом в общаге. Но это уже другая история.
Алина Гарбузняк:
– В лагере была два раза: в Крыму, когда он был ещё не наш, в 2002-м и 2003-м годах, кажется. Ездила с одноклассниками, а сопровождали нас наши же учителя. Наверное, потому и поехала, потому и отпустили. Отдыхали оба раза в Евпатории, зато с экскурсиями объездили весь Крым: Ялта, Бахчисарай, Керчь. Покупали за гривны обалденную недорогую черешню. Наблюдали за страстным романом одноклассницы Яны с одноклассником Максимом, которые не стеснялись часами целоваться в нашем, девчачьем, номере (или как там помещения назывались?). Это у них тихий час такой был. А в следующий наш заезд у Яны уже, кажется, был роман с вожатым… Янк, прости, если меня подводит память!
А ещё, помню, нас обворовали. Причём вора я видела, но не поняла, что это вор, по милости наших старших. Чтобы мы не бегали и не болтали во время тихого часа, нас постоянно пугали тем, что по лагерю ходит проверка и могут заглянуть в любую комнату. И вот однажды в комнату действительно зашёл какой-то мужик. Я одна не спала (или проснулась, когда он вошёл). Этот господин невозмутимо жестом показал мне, чтобы я продолжала спать, прошёлся по комнате и вышел. К вечеру выяснилось, что в лагере пропало несколько ценных вещей, в частности портативный магнитофон моей одноклассницы, который был в коридоре. Если бы не миф о проверяющих, я бы могла поднять тревогу. Эх...
Да, были традиционные слёзы в конце заезда: прощание с вожатыми, «спасибо нашим поварам за наш последний ужин». Прощание с украинским Крымом. Какое счастье, что я там побывала! До всех этих событий.
Олег Глаголев:
– Мой лагерный опыт небольшой – две смены. Гадость редкая – понял я в первые минуты своего прибытия в «Юный нефтяник» под Домодедово после окончания 4-го класса. И своего мнения не изменил. Видимо, всё это отражалось на моём лице, и мальчишкам – соседям по комнате – я не понравился. Они смеялись надо мной и обзывали «Глагол».
Фото: Клодин ДариНе помню, что я отвечал, но меня всё время собирались отлупить. Интересно, что называли они это «обновить». «Надо его завтра обновить», – говорили они друг другу при мне. Но то ли они поняли, что обновлять – это бесполезно, то ли просто руки у ребят до меня не дошли: линейки, походы на завтрак, обед и ужин, театральный и авиамодельный кружки, вечерние костры, военная игра «Зарница», дерзкие вылазки за территорию лагеря, чтобы за 10 минут искупаться в речке и вернуться незамеченными, ночные походы в чужие комнаты с битвой подушками и обязательным перемазыванием спящих зубной пастой. Так агрессивно на меня никогда не нагнетали тоску, как в лагере. Самое трудное было каждую минуту понимать, что лето, которое ждёшь весь год, можно так бездарно угробить!
Обычно я проводил каникулы в деревне Носово у бабушки. Меня привозили, я снимал рубашку и сандалии и забывал о них, пока за мной не приедут, чтобы увезти в город. Я мчался к брату или друзьям, и лето захватывало нас властно и безраздельно: лес, речка, кино в деревенском клубе пару раз в неделю, катание на лошадях, помощь на огороде. Мой дядя был пастух, и пас он не коров, а тёлок одно-двухлеток. Это самый беспокойный возраст: чтобы большое стадо не разбежалось, им надо управлять, «заворачивать». Тут наскачешься. Мы с братом много времени проводили на выпасах и иногда целые дни не вылезали из сёдел. Всего не перескажешь, потому что уникальны и не похожи каждая рыбалка и каждый поход в лес, на ферму, на конюшню, на покос с дедом, на двор старой сельхозтехники или на огромный колхозный сеновал.
Второй срок в пионерлагере я мотал после 6-го класса. Бабушка умерла, и хотя я ныл, что могу жить у одной тёти или у другой, в семье брата, у троюродной сестры, мне сказали, что таким ленивым непослушным неучам одно место – лагерь. На это раз название было другое – «Солнечный», а тоска такая же, хотя там меня не обзывали и не хотели обновлять. Всё же одно преимущество я скажу: вкус свободы и настоящего детского лета усиливается на контрасте.
