На вопросы «Стола» ответил психолог центра социально-психологической помощи подросткам и их окружению «Перекресток» Кирилл Хломов, кандидат психологических наук, старший научный сотрудник лаборатории когнитивных исследований РАНХиГС.
– Наш центр «Перекрёсток» выиграл грант на оказание психологической помощи подросткам, чьи родители задействованы в СВО: мобилизованные, контрактники, волонтёры и специалисты, работающие в зоне военной операции. Проект называется «Рука помощи» и реализуется при поддержке правительства города Москвы. Теперь у нас есть возможность провести порядка 400 бесплатных индивидуальных консультаций для московских подростков 12–17 лет.
Проект запустился и идёт, но всё ещё остаются свободные места: с одной стороны, очевидно, что есть потребность в такой помощи, с другой – есть факторы, которые выступают как барьеры для её распространения. Во-первых, это повышенная уязвимость: люди сейчас стали более настороженно относиться к любым контактам, им нужно время, чтобы появилось доверие. Свою роль играет и не самое высокое доверие к психологам в принципе. Бывает, имеет значение и негативный опыт.
В то же время ситуация непростая, могут быть и тревоги, и напряжение (и у подростков тоже). Наши специалисты стараются помочь семьям, которые оказались в этой особенной ситуации: ведь и в этой новой жизненной ситуации могут стать особенно актуальными «обычные» подростковые темы, а это та зона, в которой мы являемся экспертами: за последние два с половиной десятилетия в «Перекрёстке» накоплен большой опыт разрешения трудностей, с которыми сталкиваются дети и их родители.
Кирилл Хломов. Фото: ranepa.ruНадо сказать, что большая часть вопросов, с которыми сейчас к нам обращаются дети участников СВО, часто очень похожи на то, с чем обращаются подростки в обычной жизни: отношения, эмоциональное состояние, учёба и так далее. Психологические консультации помогают улучшить качество жизни подростка в целом: оказывают поддержку, дают возможность найти опору и ресурсы, в том числе уменьшают психологическое напряжение в семьях, которые оказались в сложной ситуации.
Несмотря на то что многие из тех, кто сегодня участвуют в СВО, – военнослужащие или так или иначе связаны с военным делом, такой активной вовлечённости и такого напряжения раньше могло не быть в жизни их детей. Например, могло не быть давления, связанного с долгим отсутствием одного из родителей и с соответственно увеличившейся нагрузкой на второго родителя. Не было актуального риска для жизни или получения травмы. Всё это, естественно, может влиять на условия, в которых обычные ситуации в семье могут становиться более напряжёнными и субъективно переноситься сложнее, чем обычно. Хотя в целом многие члены семьи справляются и стараются поддерживать друг друга, иногда бывает, что нужна дополнительная поддержка. Подростки могут чувствовать перепады настроения, истощение, усталость, изменение эмоционального фона.
Важно, что это касается не только тех, чьи родители сейчас участвуют в военной операции. В жизни многих подростков разных стран сейчас возникло много новых ситуаций, которые нужно научиться преодолеть.
– Как дети справляются с этим? Кажется, многим взрослым сейчас психологически очень непросто.
– Подростки в целом переносят реальность, в который мы живём уже полтора года, может быть, даже лучше, чем взрослые – они больше сосредоточены на отношениях со сверстниками, вовлечены в общение друг с другом. В этом возрасте иной раз важнее обстановки в семье становится та поддержка, которую они могут черпать в своей подростковой среде, друг у друга. Сейчас подростки больше, чем раньше, сосредоточены на себе, своих задачах, делах и интересах, меньше уделяют внимания общественной жизни. Нынешнее поколение более индивидуалистическое, как мне кажется, чем коллективистское, и при этом больше ориентированное на поддержку сверстников.
По нашим впечатлениям, подростки, конечно, следят за политическими событиями, но не слишком сильно в них вовлечены. Их может интересовать, как устроена жизнь в обществе, но интересы к музыке, к учёбе, к влюблённости и другим юношеским важным вещам всё ещё остаются в приоритете.
– То есть в мире подростков не произошло такого разлада, как у взрослых, когда мы видим, что семьи и многолетние дружеские связи рушатся из-за того, что люди находятся на разных позициях?
– Есть и споры, и разногласия, но они больше атрибутируются взрослыми. Подростки же острее переживают из-за потери друзей – например, тех, кто уехал за границу. Это поколение выросло в мире: ведь почти двадцать лет – между чеченской и СВО – прошли относительно благополучно.
Фото: Дмитрий Духанин/Коммерсантъ– Действительно, многие сегодняшние дети росли даже без военных игрушек – родители запрещали держать их в доме. И вдруг так резко они окунулись в военную риторику, патриотические лозунги, слово «мир» стало едва ли не запрещённым. Как подростки на это реагируют?
– Да, милитаристская риторика, лингвистика возвращается. Я вспоминаю своё советское детство, когда военная тема была неотъемлемой частью жизни – через рассказы очевидцев, а не как сказки и выдумки.
Сначала у многих детей это вызывало тревогу и отторжение, а сейчас, мне кажется, есть привыкание. Дети, как и все люди, адаптируются и делают это даже быстрее, чем взрослые. Я не вижу активного протеста среди детей, но и вовлечения, сильной страсти не вижу. Я бы сказал, что скорее идёт медленное принятие того, что всё это теперь является частью нашей жизни, и видна готовность иметь дело и жить в данных обстоятельствах.
– Стали ли подростки на этом фоне более агрессивными? Появились ли новые воинственные субкультуры, как когда-то были нацболы, например?
– Различия и напряжения между субкультурами остались: есть офники – футбольные фанатские группировки, которые скорее не про футбол, а про драку, есть рэп – знаю, что подростки следят за баттлами между музыкантами, есть стендаперы. Но это всё скорее культурное противостояние, чем реальные повсеместные криминальные бои.
Я не вижу экстенсивного роста реальной подростковой агрессии. Мне кажется, подростки не стремятся к тому, чтобы стать более жёсткими. Есть некоторый небольшой рост по правонарушениям, но он пока незначительный. Однозначно нельзя оценить причины, с которыми он связан. Я бы скорее фиксировал рост тревожности, опасений и напряжений – но, опять же, не катастрофический, не так сильно, как это бывало, когда были другие общественные кризисы.
– Насколько опасно для психики состояние, когда горизонты будущего настолько урезаны, когда никто, даже родители, которые обычно «всё знают», не понимают, что будет завтра, не могут планировать жизнь семьи?
– Линия будущего – это то, на что люди опираются, то, что помогает им снизить тревогу, даёт почувствовать, что они контролируют свою обыденную жизнь, и помогает принимать решение здесь и сейчас. Потому что, имея ясную перспективу, можно выбрать наиболее выгодную стратегию, траекторию пути, в том числе профессионального. Это даёт ощущение надёжности, ясности, предсказуемости.
Основное напряжение сегодня, на мой взгляд, связано с регулярными изменениями, бесконечными переменами в жизни, в том числе и у детей. Всё это затрудняет прогнозирование будущего, ориентацию, понимание, как строить свою жизнь, карьеру, траекторию: если раньше подростки могли представлять себе перспективы на пять-семь лет вперёд, то сейчас и дети, и взрослые ограничиваются полутора – максимум двумя годами.
Фото: Виктор Коротаев/Коммерсантъ– Как родители могут поддержать своих подростков в это трудное время? Ведь взрослые должны быть стеной, а если они сами шатаются и не понимают, что делать?
– Я думаю, что жёсткой и неподвижной стеной сейчас быть опасно – можно разбиться о такую стену в меняющемся мире. Лучше быть чем-то прочным, надёжным, но эластичным. Быть в диалоге, приглашать к возможности вместе искать опоры. И, возможно, поменять концепцию: хорошо, если взрослый будет готов не только служить опорой для ребёнка, но и быть готовым опираться на него.
Очень важно сегодня сохранять связанность, верность и устойчивость отношений внутри семьи. Хорошо, когда есть возможность обсуждать идеи, отношения, не спорить, не доказывать правоту, но попытаться прояснить, кто что про это думает и как ситуацию видит. Но это возможно только при условии, что ваши позиции не кардинально противоположные и эмоциональное состояние позволяет вести диалог. Потому что в некоторых случаях вести диалог невозможно, и тогда совершенно нормально не вести разговоры на больную тему, ввести мораторий, табу и воздерживаться от обсуждения.
Также решение – это работа с психологом. Обсуждение с ним тревог, напряжений – это возможность хотя бы небольшую часть своего беспокойства разместить не внутри семьи, увеличивая тем самым нагрузку на семейную систему и отношения, а отдать её специалистам, которые найдут способ утешить, поддержать. Особенно если речь идёт о семьях, где есть участники военной операции: здесь ко всему добавляется тревога за жизнь и здоровье родных, скучание и другие сложные эмоции, в которых психологи помогут разобраться и снизить избыточное напряжение.
