30 октября – день памяти жертв политических репрессий. А как передается память? Через семью и школу. Про семью понятно – тут уж кому как повезет. У системы образования охват больше, и на везение тут вроде бы полагаться нельзя. Никто и не полагается, проведение всевозможных памятных мероприятий – одна из воспитательных функций современной школы. Недели не проходит, чтобы в школе не вспоминали какую-нибудь дату, не говорили на классных часах, линейках или специальных радиовключених о каком-нибудь историческом событии. Но вот репрессии вспоминать перестали. Эта тема робко ушла из официальной повестки. Видимо, политический террор – это то, что помнить не нужно.
Дня памяти жертв политических репрессий нет ни в списках мероприятий от Минпросвещения, ни в программе «Разговоров о важном». И отнюдь не потому, что дата эта выпадает на каникулы. Школьная практика такова, что тематические классные часы, посвященные историческим событиям, обычно проходят если не день установленной даты, то на пару-тройку дней раньше. Но в этом году на более раннее время в школах перенесли мероприятия, приуроченные к Дню народного единства. А ещё раньше школьникам рассказали о Дне спецназа.
К слову, на классном часе, прошедшем 23 октября, официальные методички предписывали рассказать подросткам, что «предшественницей спецназа была отдельная мотострелковая бригада НКВД, бойцы которой уничтожили свыше 130 тысяч бойцов противника и свыше двух тысяч шпионов и предателей». А следующая беседа, которая про единство и победу над врагом, по традиции, видится сценаристами как радостный хоровод в духе «возьмёмся за руки друзья, у нас 190 народностей, 277 языков и диалектов, с нами Минин, Пожарский и Расул Гамзатов» (не спрашивайте). Действительно, между первым и вторым, между предателями, с которыми не покладая рук боролись доблестные НКВД-шники и незумутненно-счастливыми «мы разные, но мы вместе» трудно вклинился с разговором о репрессиях, с разговором об исторической трагедии.
Тема исторической трагедии сегодня в школе поднимается только в контексте героизма, подвига. Поэтому так много мероприятий посвящено событиям Великой Отечественной войны. Чуть ли ни не каждую неделю напоминают школьникам то о блокаде Ленинграда, то о партизанах, то о Нюрнберге. Дело важное, помнить необходимо. Но с такой частотой ощущение уже такое, будто говорят не о прошлом, а о настоящем. Да и подача такая грубо-агитационная, словно этот ужас сегодня с нами происходит, и каждый, в том числе каждый школьник, должен броситься на борьбу с мировым злом, а если надо, то и жизнью пожертвовать – записаться в спецназ или пойти в добровольцы, как Зоя Космодемьянская.
Репрессии же – это трагедия без подвига. Никакой пафос тут невозможен. Ни террором, ни гибелью от него никто никого никогда не мог победить. Говорить об этом историческом опыте невероятно сложно. На самом деле, и о войне сложно. Правда. Очень-очень трудно объяснять то жуткое время из дня сегодняшнего. Тяжело говорить о войне, если говорить о ней честно и без штампов, если не отмахиваться от страшных вопросов. Но методические материалы именно что все состоят из клише. К ним все давно привыкли в рутине школьной жизни. Не так с тридцатыми годами.
Тут все же не скажешь с безучастным пафосом, что «жертвы были не напрасны» – даже у самого последнего лицемера такие слова в горле застрянут. И от вопросов, что это было и зачем оно было, запросто не отделаешься. Но и не объяснишь толком на фоне всего остального. В эпоху тотального упрощения и обессмысливания всего. И вот тему репрессий решили просто тихонько отодвинуть на официальном уровне. Так-то и запрета вроде бы тоже нет – уже ведь не получится вычеркнуть из прошлого целый период, отразившийся в литературе, кино, науке, все же запечатлённый в учебниках истории, сколько бы и кем бы они ни переписывались. Но и особых галочек относительно необходимости разговора о политическом терроре ни в каких утвержденных календарях, планах, списках – нет тоже. Как и никаких рекомендаций.
Отдавать или нет долг памяти жертвам репрессий – это теперь выбор отдельных школ, или даже частная инициатива отдельных педагогов. В итоге, может даже сложиться удивительная ситуация, когда дети одного класса, быстренько порадовавшись чудесному спасению от польских интервентов, едут себе радоваться дальше – куда-нибудь на картинг или на лазертаг, потому что каникулы ещё ведь, и зачем все усложнять, а дети другого класса, но той же школы едут к каким-то странным мемориалам и слушают не менее странные для подростков, кажущиеся им на фоне всего такими неуместными скорбные речи.
И вот вопрос: как все организовать, как говорить с детьми о трудной памяти, когда отношение к этой памяти вновь становится в обществе таким различным, когда вообще в обществе все снова смешалось? Такие вопросы я совсем недавно вновь задавала самой себе. Я видела и то, как мучают они и других взрослых, тех, кто в общем-то привык говорить о сложных исторических временах по долгу службы.
В конце прошлой недели я ездила со своими учениками в музей-квартиру Зощенко на экскурсию «История писательского дома». Стоит ли говорить, что репрессии коснулись этого дома не по касательной – прошили насквозь. Писатели заселили петербургский дом на Малой Конюшенной в 1934 году, а через три года многие из «счастливчиков» начали исчезать. Для Бориса Корнилова, Николая Олейникова, Валентина Стенича – этот адрес стал последним в их жизни. Николаю Заболоцкому повезло больше, он избежал расстрела и выжил в лагерях. Михаил Зощенко столкнулся с репрессиями позже и не в самой страшной форме, хотя невозможность публиковаться для писателя – это тоже, в общем, подобно смерти. И вот я увидела, что для музейных работников рассказывать о репрессиях детям – дело тоже совсем непростое. Важно выбрать тон, найти слова, нужно быть готовым отвечать на вопросы. Невозможно рассказывать о терроре, как о чем-то просто случившемся, когда самое неотвязчивое, что сверлит сознание – это вопрос «почему» и ответа нет.
– Власти казалось, что литераторы в своих стихах и произведениях критиковали власть.
– Ну и что, разве ее нельзя критиковать?
– Было подозрение, что писатели организовали заговор, якобы они хотели убить Сталина.
– Чем? Словом?
– Нет, не было никаких доказательств, и вообще люди не были ни в чем виноваты, но это было такое время...
Такое время. Ведь, действительно, все объяснения выглядят абсурдными, слова «логика» и «смысл» в контекст вовсе не вписываются, или же выглядят жуткой насмешкой, кощунством. А ещё и пафос не пришьешь. Тяжело.
Но нельзя же эту тему просто взять и вытеснить? Мы же все понимаем чем чревато отрицание прошлого? Но, видно, такое время…
