Профессор Григорий ЮдинИллюзии о Германии
– В последние годы конфликты, связанные с общим для нашей страны трудным прошлым, приводят к увеличению агрессии, уровня напряжения в обществе. И до сих пор было непонятно, что с этим делать. Все устали от исторических войн, есть общественный запрос на решение этой проблемы. Поэтому нам нужно найти способ проработать наше общее прошлое, чтобы наконец можно было смотреть в будущее. Для этого мы исследуем модели работы с трудным прошлым, которые использовались в других странах в течение ХХ века. Россия ведь не единственная страна с трудным прошлым.
– Чей опыт вы изучали?
– Есть опыт Аргентины, Испании, Южной Африки, США. Пока мы систематизируем эти модели и пытаемся понять, какие из них ближе россиянам. В августе сможем представить первые результаты, а в октябре начнём разрабатывать конкретные предложения для России.
Подходов много, они отличаются ключевыми параметрами: откуда исходит инициатива и активная деятельность по проработке истории – сверху или снизу; происходит ли это формальными, юридически закреплёнными способами или неформальными, на уровне договорённостей; требуются ли для этого судебные решения или, наоборот, общество избегает юридизации всего.
Мировая история знает разные способы справляться с трудным прошлым. Часто обсуждают опыт Германии, связанный с денацификацией. В России много мифов об этом опыте. Не факт, что его стоит имитировать, что он так уж успешен, как у нас говорят.
Немки из Нойнбург-форм-Вальда несут из леса тела погибших на марше смерти евреев для захоронения на городском кладбище. Одной из форм денацификации было принудительное перезахоронение жертв нацизма– В чем заключаются заблуждения?
– Есть несколько классических ошибок. Порой считают, что Германия осуществила политику денацификации по собственной инициативе. Это не так. Денацификация была навязана Германии извне, что сразу явно отличается от нашей ситуации: мы не проигрывали никакую войну и никто не может нам навязывать внутреннюю политику.
То, что это было навязано, создало почву для проблем. Длительная политика денацификации сегодня начинает поворачиваться обратной стороной: поднимает голову крайне правое движение, и не очень понятно, что сейчас могло бы остановить их «праведный гнев». В этом тоже есть опасность.
Потом у нас часто думают, что Германия сразу после войны немедленно признала свою глубокую вину и начала оплакивать холокост – это тоже не так. В Германии по большому счёту причастность к холокосту была осознана в начале 80-х годов, после пары публичных инцидентов, которые заставили Германию переосмыслить этот вопрос.
Иными словами, когда говорят, что сразу после войны в Германии был осуществлён высокий благородный жест самообвинения и покаяния, то это, во-первых, упрощение и, во-вторых, преувеличение эффективности такого рода вещей.
Поэтому мы рассматриваем опыт Германии в качестве примера, но идея, что в российских условиях достаточно просто поступить как Германия, не очень продуктивная и, может быть, даже небезопасная.
«Первая память» vs «вторая память»
– После долгого периода, когда семейные истории было принято забывать из соображений безопасности, теперь в России популярны исследования собственной родословной. Кроме того, упростился доступ к прежде закрытой архивной информации...
– Пару лет назад по заказу Вольного исторического общества мы делали исследование российской исторической памяти. Тогда обнаружилось то, что получило название «второй памяти». «Первая память» центрирована на государстве и насаждается государством сверху, она обычно довольно конфликтная и ультимативная. А вот снизу возникает, возможно, не очень организованное, но тем не менее масштабное движение по восстановлению памяти, центрированной скорей на истории семьи, чем на истории государства. Такая память часто собирается людьми по одиночке, сетевым образом, в том числе и с помощью разных архивов, переведённых в цифровой формат. Действительно, раньше считалось неправильным и даже опасным углубляться в историю своей семьи, а сегодня не знать её – это уже даже немного не комильфо.
Генеалогическое древо Фото: Wikimedia Commons– Знания такого рода порождают личную ответственность. Все помнят, как внучка члена расстрельной команды НКВД извинилась перед блогером Денисом Карагодиным за то, что её дед казнил его прадеда. Но далеко не все согласны такую ответственность на себя принять.
– Прежде всего эти знания приводят к рефлексии, к попыткам уложить для себя сложные моменты нашей истории. Сегодня государственная политика нацелена не на преодоление этих противоречивых моментов, а на усугубление противоречий. Очевидно, что исторические войны развязываются сверху. На деле же в одной семье порой оказываются потомки тех, кто сидел за решёткой, и тех, кто их охранял. Понятно, что у обеих сторон есть своя правда, и война между ними ни к чему не приведёт. Поэтому сегодня есть спрос на новые менее конфликтные механизмы работы с таким прошлым.
Покаяние за своих родственников – это тактика, не такая уж очевидная для всех людей. Есть аргумент, что дети не отвечают за родителей. Наша задача – понять, насколько приемлем в России такой способ работы с прошлым и сможет ли он сработать на поиск общей истории.
– Вы говорите, что государство действует дестабилизирующе. В чём это выражается?
– Государствоцентричная историческая политика приводит к тому, что из российской истории вымарываются любые другие субъекты, кроме государства. Причём имеется в виду государство-фантом, как будто возникшее при Владимире Мономахе и с тех пор всегда существовавшее. Исторически это не выдерживает никакой критики. Понятно, что на этой территории было множество разных политических образований, которые не имеют друг с другом ничего общего. Так же как мало общего между Российской империей, Советским Союзом и современной Российской Федерацией.
На практике это означает размежевание: ты либо за государство, либо против него. Множество историй из этого нарратива просто выбрасывается, и огромное количество людей, исследующих сейчас свои семьи, чувствуют, что им нет места в этой системе, что она слишком воинственная, не покрывает того разнообразия и сложности, которые можно найти в любой семье.
В эту политику вкладываются довольно большие средства, есть разные способы её формирования – через кино, выставки, разного рода культурные институции. Понятно, что, желая породить вражду внутри общества и имея для этого большие ресурсы, определённого успеха легко добиться. Но при этом мы видим сегодня запрос общества на то, чтобы заканчивать воевать.
Фото: pixabay– Разногласия внутри общества – это осознанный заказ?
– А какие в этом могут быть сомнения? Последние десять лет мы видим историческую политику, которая направлена на стравливание людей друг с другом. Любая историческая политика преследует текущие задачи государства. В теперешних условиях задача в том, чтобы засесть в осаждённой крепости и попытаться мобилизовать вокруг неё как можно больше людей, объявив остальных предателями и вынеся их за периметр. Это самое простое разделение, которое можно устроить среди людей. Патриотизм, сплочённый вокруг государства, против всех остальных. Это очень удобно, потому что позволяет людям прибиваться к государству, вместо того чтобы кооперироваться друг с другом.
Один из самых интересных моментов «второй памяти» состоит в том, что она произрастает снизу, и в ней мы видим формы коммуникации людей друг с другом, а не с государством. Люди ищут общий язык, восстанавливают исторические факты, которые им интересны. В них больше разнообразия и самоорганизации, а разнообразие и самоорганизация – это ровно то, чего российские власти не хотят допустить.
– То есть «вторая память» противоречит идее одобряемого государством патриотизма?
– Россия, во-первых, самая большая страна в мире; во-вторых, это страна с очень большим внутренним разнообразием и, разумеется, с очень разнообразной историей. Настоящий патриотизм всегда идёт из глубинного понимания, как ты произрастаешь из этой страны со всеми её противоречиями. На самом деле поиски «второй памяти», которые мы сегодня видим, – это попытка впервые описать народную историю.
Конечно, народная история не может быть историей вечного триумфа одной силы, она предполагает множество разнообразных точек зрения. В России были конфликты, гражданские войны, разные группы, как в любой другой стране. У каждой из них есть своя история, и все они вместе дают историю страны. Патриотизм – это не позиция победивших по отношению к проигравшим. «Вторая память» предлагает гораздо более сильную, разнообразную и честную модель патриотизма.
Фото: pixabayВ поисках культурного образца
– Как узнавание собственного трудного прошлого сказывается на людях?
– Познание любой правды – всегда травматичный процесс, но он травматичен по-хорошему. Ведь, узнавая правду, мы получаем возможность развития, изменения себя. В России до последнего времени ситуация была отравлена тем, что нужно было занимать чью-то сторону. Если ты за государство, значит, должен всё на свете отрицать, закрыть глаза руками и не пытаться ничего анализировать. И напротив, если ты во всём против государства, то должен немедленно начать биться головой об пол и продолжать каяться всю жизнь. И то и другое, конечно, тяжёлая истерическая реакция, которую человеку трудно пережить.
В российском культурном арсенале сегодня не так много способов справляться с такими ситуациями. Те способы, которые предлагаются, только усугубляют травму. Нам нужно выйти из войны и отдать должное тому, что наша история разнообразна, в ней есть много всего. Чтобы понять, откуда мы растём, нужно лучше понимать последствия действий, совершённых разными людьми, часто нашими родственниками.
В принципе, это нормальная историческая установка – пытаться понимать действия людей в тех или иных условиях. Но для того, чтобы каждый конкретный человек мог это сделать, ему нужны какие-то культурные образцы, формы, в которых он мог бы это переживать, не бросаясь ни вытеснять это, ни, наоборот, съедать себя по этому поводу.
Разработке и предложению таких культурных образцов будет посвящена вторая большая часть нашего проекта, которую поддерживает Фонд президентских грантов: мы будем организовывать дискуссии в разных регионах страны, будем сводить вместе людей с разным семейным прошлым, чтобы они могли подумать о способах справиться с этой ситуацией в соответствии с принципами взаимного уважения.
– Известны две модели проработки трудного прошлого в России. Для верующей части общества выходом становится совместная молитва как о жертвах, так и об агрессорах, – такой примиряющий и очищающий акт. Для неверующих людей, по словам Натальи Солженицыной, было бы достаточно простого признания трагичности нашего недавнего прошлого. При этом многие люди напряжённо относятся вообще к воскрешению трудной памяти, не хотят приобщаться к тому, в чём они лично не принимали участия.
– Молитва действительно снимает часть общественного напряжения, но достаточно ли её? Никуда не девается вопрос об ответственности за твои дальнейшие действия. Приводит ли идея о всепрощении к пониманию сложности истории, из которой ты произрастаешь? Приводит ли это к пониманию того, что ты сам как индивид сформирован в противоречащих друг другу тенденциях? Возможно, одного молитвенного покаяния недостаточно. Мы можем легко представить ситуацию, когда на уровне молитвы человек всех прощает, но не может понять причин поведения людей рядом с собой и даже причин своих собственных действий.
Часто тема покаяния воспринимается в обществе как призыв найти в собственной истории чудовищную пропасть преступлений и всю жизнь в них каяться. Такая перспектива близка далеко не всем. Поэтому наша задача – понять, как сформулировать этот проект, чтобы люди чувствовали в нём потенциал скорее освобождения и примирения, чем бесконечной муки, пытки и схимы.
Фото: pixabay– Почему люди часто не хотят «ворошить прошлое»?
– Опасаются, что из-за раскрытия информации о прошлом снова вернутся войны, которые уже были преодолены. Их можно понять. Ситуация изменится, как только культура предложит варианты, позволяющие прорабатывать прошлое иначе.
Основная цель исследования прошлого – понимание культуры, из которой ты растёшь, понимание, какие в ней есть риски, какие склонности, на что здесь можно опираться. Причём речь идёт не только о негативных моментах. Нужно понимание, какие здесь есть культурные ресурсы, чтобы из них строить что-то дальше.
– Как будет меняться отношение общества к трудной памяти своей страны?
– Не нужно прятаться от истории, но и не стоит выносить немедленных приговоров. Мы сегодня приближаемся к пониманию того, что должна быть нормальная интеллектуальная историческая пауза между фиксацией фактов и их оценкой. Многие исторические активисты сегодня предпочитают то, что моя коллега Дарья Хлевнюк назвала «нейтральной памятью», предлагают просто фиксировать события, а дальше люди сами разберутся. Конечно, это немного наивно, ведь любой методолог знает, что безоценочной истории не бывает: какие бы факты ты ни устанавливал, в них уже есть определённая перспектива. Но сегодня для России такая отчасти наивная позиция может быть целительной: в ней есть стремление занять менее воинственную и радикальную, более взвешенную и уважительную позицию. В ближайшее время мы пойдём в этом направлении – если, конечно, у государства не получится развязать ещё какую-нибудь войну.
