Смена гендерных ролей не отменяет проблемы пола

Изнутри дом тоже такой, будто это перевалочный пункт. Однако здесь живёт женщина. И не просто женщина – известный писатель. Зритель застаёт её в момент интервью. Да, на интервью к ней приезжают прямо в этот медвежий угол. Беседы, впрочем, не получается. В доме до абсурдного громко играет музыка. Какой-то совершенно дикий мотив. Причём всё оглушительнее. Писательница объясняет растерянной студентке, что это муж, он так привык, ему так нравится, под этот грохот он ремонтирует чердак. Нет, она не удаляется ни на минуту, чтобы попросить это самого мужа самовыражаться скромнее (ну вдруг он не заметил, что в доме гости), стало быть, здесь так принято. Или, что вероятнее, всё уже настолько плохо, что, «если нужно объяснять, то не нужно объяснять». И предчувствие, что будет ещё хуже. И хуже, конечно же, становится: мы наконец видим этого мужа, этого ужасного человека, подвергавшего домашних (и ни в чём не повинных зрителей, заметим в скобках) звуковой пытке. Муж этот лежит на снегу под балконом дома с проломленной головой.

Дальше почти всё действие фильма происходит в зале суда. Идёт разбирательство на предмет того, кто же повинен в гибели странного меломана. Вариантов немного: супруга, сам покойник, окно… Йети. Любители экзотики также могут заподозрить слепого 11-летнего мальчика или его собаку.

Фото: Auvergne Rhône-Alpes Cinéma

Главная подозреваемая, понятно, жена погибшего. И прокурор давит на неё катком. Занятно то, что давит он на неё, записывая её же в жертвы. Не то чтобы он её сильно жалеет, а так довольно разнузданно провоцирует, жонглируя деталями семейной жизни. Да ладно, дескать, муж терроризировал вас этим похабным музоном, и вы не хотели его убить? Серьёзно? Да все бы хотели, а вы не такая? А вот сын ваш ослеп из-за нерасторопности супруга, неужели в вас это не вызвало гнева? Когда становится очевидным, что укатать подсудимую в жертвы, дабы она расплакалась и раскаялась, всё же не получается, прокурор ловко перемещает обвиняемую уже в абьюзеры. И вольность, с которой он обращается с реальностью, поистине шокирует. Он и свидетельницу, ту самую студентку, приезжавшую к писательнице на интервью, пытается убедить, что подсудимая ею жёстко манипулировала, склоняла к эээ... развратным действиям назло мужу, но муж мешал и, следовательно, должен был быть устранён. А ещё государственный обвинитель бросает в бой психоаналитика покойного мужа. И так строит допрос, что доктор, наплевав на всякую профессиональную этику, вполне заключает, что жена мужа, пожалуй, и правда угнетала и вообще, образно говоря, кастрировала.

Смотришь на такое – и хочется провалиться сквозь землю. Невозможно же видеть, что творят люди, как они не просто деформируют реальность, что чёрные дыры пространство, но переворачивают вообще всё с ног на голову. И прокурора, и его свидетелей, и ещё разных служащих (например, тех, кто защищает ребёнка от собственной матери) хочется взять и как следует потрясти: ребята, вы совсем поехали на своей новой этике, вам везде мерещатся абьюз, газлайтинг и прочая, прочая, но...

Чем глубже зритель погружается в историю семьи, тем всё становится неоднозначнее. Нет, подсудимая не превращается в исчадие ада, как и муж её не становится невинным агнцем, но оба они предстают всё более покорёженными и оттого страшно несчастными. Выясняется, например, что муж тоже писатель, но он из тех писателей, что ничего не являют миру. Он тот художник, что вечно в творческом кризисе. Творческий кризис приводит к финансовому – семья в долгах и апатии. И переезд, вероятно, был очередной попыткой поправить дела: жить в доме, оставшемся от родителей, дешевле, чем снимать квартиру в городе. Пожалуй, у мужчины была ещё надежда, что родные стены, земля, природа придадут душевных сил, и он с энтузиазмом берётся за ремонт. Но ремонт этот длится, длится, длится, и ничего не меняется.

Женщина, последовавшая за мужчиной, смиряется с неустроенным бытом, безденежьем, оторванностью от цивилизации, она никого ни в чём не упрекает, а просто берёт, как сейчас говорят, ответственность за свою жизнь –  работает, снова работает, «оптимизирует» быт, полностью себя от него избавляя, а разные душевные метания и естественные потребности тела глушит теми способами, какие считает для себя самыми неразорительными:  немного вина, немного секса на стороне (по договоренности, между прочим, с «понимающим и прогрессивным» мужем). И кто осудит? Мы живём в современном мире, люди договариваются между собой, как им удобно.

Фото: Auvergne Rhône-Alpes Cinéma

Но муж и осуждает, не выдерживая никаких договорённостей. По собственной воле взяв на себя не только заботу о сыне, но и всю боль за случившееся с ним, включившись в хозяйство и, очевидно, не справившись, он укоряет в своей неудачливости и экзистенциальном кризисе супругу. «Мне тяжело, – кричит он, – я зашиваюсь, а тебе всё равно, ты ничего не видишь, и от тебя никакой помощи, а я хочу писать». Вот он – перевёртыш. Неизбывность быта, незаметность усилий по его укрощению, невозможность с близким разделить страх за детей, неспособность расправить крылья – это ведь коллективный плач всех несчастных жён. И что бедняги часто видят и слышат в ответ? Пожатие плечами, непонимание: сама ведь затеялась, сама этого хотела. И вот в роли такой несчастной жены внезапно муж. И в ответ то же равнодушие, то же холодное рационализаторство. «Ты хочешь писать – так иди прямо сейчас и пиши, вместо того чтобы тратить время на никому не нужное выяснение отношений», – отвечает жена, успешный писатель. И ей нечего возразить: сама она так и делает, работает в любых условиях. Муж предаётся депрессии под жуткую музыку – она берёт беруши, садится за ноутбук и пишет романы, готовит переводы. У неё тоже душевные кризисы и тоска, но она задвигает их куда подальше и делает то, что должно. Ей зачем-то должно быть в этой семье мужем.

И, кажется, прав психотерапевт: самим таким своим устройством эта сильная женщина действительно кастрирует мужа. Да и не только мужа. Есть ещё адвокат. Тоже интересный персонаж. Когда-то он был в героиню отчаянно влюблён. Да и сейчас «любовь ещё быть может». И душа героини после всего с ней случившегося и, слава богу, закончившегося даже устремляется к нему с благодарностью, но... До чего же потерянным выглядит в этот момент мужчина, он не способен откликнуться на порыв некогда любимой женщины, он вдруг осознаёт: с этой женщиной ему не совладать, от неё веет каким-то древним проклятием.

Это проклятие пола. Оно тяготеет над человеком, обрекая его на вечную раздвоенность и неспособность при этом обрести цельность с другим, в другом за невозможностью этого другого постичь. Мы все страдаем от этого проклятья и вечно ищем спасения. Иногда и через отрицание. Убеждаем себя, что никакого пола нет, а гендерное – социальные выдумки. Человек сам решает, по каким правилам жить. Но, решая за себя, пусть и под давлением обстоятельств, человек всегда влияет на того, кто рядом: выходя за границы своей территории, он вынуждает близкого тесниться и перестраиваться. Можно пересмотреть гендерные роли, можно всё перевернуть, но сама человеческая разность никуда не исчезает. И никакая гармония невозможна, пока ты не способен принять эту разность.