Текст и фото: Дмитрий ЕрмаковЕщё в первой половине ХХ века вокруг Петрограда (после 1924 года Ленинграда), а также на широкой территории вокруг него наряду с русскими жили финские народы. Ближе к городу – ингерманландские финны, севернее и восточнее – карелы и вепсы, на запад в сторону эстонской границы – ижора и водь. В отдельных пригородах (например, Токсово) финского населения было до 80 %. По крайне мере так утверждали местные.
Конфирмация в Хиетамяки, Ленинградская область, в 1931 году. Из личного альбома пастора Селима Ялмари Лаурикалла[/caption] Однако после системных советских репрессий, связанных поначалу с участием ингерманландцев в Белом движении, а потом с Зимней войной СССР против Финляндии, почти всё коренное население было депортировано, тысячи людей погибли в ГУЛАГе. Те, кто остались, в войну очутились по другую линию фронта. Некоторые из них смогли остаться и выжить, другие бежали и добрались до Финляндии, но многие встретили смерть от болезней в гитлеровских концлагерях. Немцы хотя и были союзниками финнов, не всегда церемонились с деревенскими жителями, особенно из России.
После смерти Сталина репрессированные ингерманландцы получили свободу. Поначалу им не разрешали селиться в Ленинградской области, однако многие смогли найти жильё в соседних регионах и прибалтийских республиках. С хрущёвской «оттепелью» они стали возвращаться на историческую родину. Большинство из них постепенно «обрусели», другие массово уехали в Финляндию в 90-е, когда финское правительство давало ингерманландцам такую возможность. Многие из них пустили корни в Прибалтике.
Вернувшиеся объяснили свой выбор тем, что историческая родина одна и она находится всё же в России. А для финнов и родственных народов родовая память и преданность корням – такая же ключевая часть жизненной философии, как для буддиста – медитация.
Мне удалось пообщаться с теми людьми из этих народов, которые живут в Петербурге или рядом. Всем им на момент интервью не было ещё сорока лет. Важно, что собеседники были достаточно молоды, а значит, депортация не коснулась их лично. Меня интересовала их самоидентификация в наше время, когда глобализация стирает все этнические и культурные границы, а память о Второй мировой войне становится предметом всё более запутанных дискуссий. Я задавал два вопроса: кто вы и что для вас место, где вы живёте?
***
Ингерманландия – историческая область на Северо-Западе России (предположительно от финского inkeri maa – «прекрасная земля»). Первоначально это название использовалось в более широком контексте, чем ореол проживания на этой территории финских народов, но в настоящее время употребляется именно в этом значении.
Существует сепаратистское движение «За свободную Ингрию», но к ингерманландской диаспоре оно никакого отношения не имеет. Более того, некоторые ингерманландцы утверждают, что участники движения не этнические финны, а популисты. Я не стал разбираться в этом вопросе, но любых явных экстремистов в материал принципиально не включал. Да и не встречал.
Сусанна Парккинен. Ингерманландская финка, живёт в Санкт-Петербурге
– Я работаю дизайнером и параллельно занимаюсь изучением нашей истории. Меня очень волнует вопрос репрессий, ведь это коснулось моей семьи. До депортации ингерманландцев было 140 тысяч. В Колтушском приходе, куда входит моя родная деревня, было 9 тысяч прихожан. Из папиного рода с фамилией Парккинен было арестовано 37 человек, из них бо́́льшая часть умерла в тюрьме, 5 человек были расстреляны. Ингерманландские финны относятся к одному из 11 народов СССР, которые были полностью выселены. В этой истории есть все составляющие геноцида.
Меня также задевает в этой связи, что нас часто называют фашистами и оправдывают депортацию тем, что мы якобы поддерживали Гитлера. Но мы его не поддерживали! Финны ингерманландские, будучи гражданами СССР, за немцев не воевали, а финны Суоми хотели получить, что потеряли. Говорят, что они держали Ленинград в блокаде. Но на самом-то деле Маннергейм не повёл войска на Ленинград и этим его спас. Я знаю финнов, и я их не идеализирую. Но уверена, что у Маннергейма никогда не было цели уничтожать русских людей и тем более Петербург, в котором он провёл столько лет своей жизни. Если бы не было революции, финский маршал продолжал бы служить России.
Что касается Петербурга и Ленобласти, я пришла к выводу, что здесь ещё до Петра жили в основном не русские, а ижора и карелы. Ингерманландские финны пришли сюда в XVII веке. Карелы же ушли, потому что были православными, а по сути даже двоеверцами со следами язычества, и не хотели жить под шведами-лютеранами. Вот такая финно-угорская ротация народов.
Сейчас, чтобы противостоять глобализации, человеку главное сохранять престиж, понимать, что он не второсортный. Но есть большая проблема – утрата родного языка. Мало где в пригородах Петербурга можно выучить финский, я уже не говорю ингерманландский. И если бы, например, в местах, где исконно проживали финны, висели бы таблички на двух языках, то люди, может, задумались бы: да, мы финны, это наше народное достояние наряду с русскими. Но, к сожалению, не все потомки репрессированных понимают, почему у них финская фамилия. Нет ничего дурного в том, чтобы быть русским, это принадлежность к большой культуре. Но если ты финн, помни это.
Тойво Пумалайнен. Ингерманландский финн, живёт в Санкт-Петербурге
– У тебя ведь нет выбора, кем родиться. Это как дышать. Ты же не выбираешь, дышать или нет. Я родился ингерманландцем, финнов из Суоми видел с детства, которое совпало с периодом духовного и национального подъёма Ингерманландии. Бывает, люди «тыкают» на финскую фамилию. Но проблем из-за этого никогда не было, я ни с кем не дрался, бывали только всякие весёлые моменты.
С Петербургом у меня сложные отношения. Я его люблю, но вижу его как умирающий город. Остались только стены, которые когда-нибудь упадут. Какое отношение это всё имеет к старому Петербургу? Едешь ты в соседние столицы – Таллин, Стокгольм, Хельсинки, где тот же климат, и видишь, как города живут, развиваются, а здесь вся эта былая красота – как будто из иллюзорной жизни. И семьи людей, которые создавали историю города, тут больше не живут.
Здесь нет общих ценностей, нет вектора развития, все думают об индивидуальном благе. Возьми Финляндию… Там есть и понятие личного счастья, и общего. А у нас в городе и стране главное – у себя дома порядок, а выходишь в парадную – и там чего только не увидишь. Многие люди приезжают из других мест и селятся в условном Парнасе (новый спальный район Петербурга), который ничем не отличается от того города, откуда они родом, только здесь зарплата выше. Они редко бывают в центре, который им неинтересен, они никак не ощущают свою причастность к Петербургу, их жизнь происходит только в материальном плане.
Ольга Кугаппи. Мокшанка, муж – ингерманландский финн, живёт в Колбино, Ленинградская область
– До того как вышла замуж, об этом практически не думала: что я финно-угорская женщина, мордовка, важно это или не важно. В понимании мной своих корней роль сыграл даже не этот город, а нахождение вне моего родного города, в отстранении от своего народа. Я прожила в Мордовии большой период времени, и там остались мои друзья, как русские, так и мордва (эрзя и мокша), и родители. Здесь я поэтому скучаю. Стала больше слушать мордовскую музыку, больше интересоваться мокшанской культурой. Именно в Питере пришло ощущение того, что я мокшанка и что мои дети должны говорить на мокшанском языке наряду с русским и финским. Причём мой муж поддерживает меня, он понимает, что это истоки.
Петербург хороший, но слишком грустный, мне не хватает зажигательности мордвы и движухи, которая там всегда бывает. Конечно, когда я встретила мужа, я не думала о том, какой он национальности и где мы будем жить. Это скорее для него имело значение, какая у меня национальность. Он хотел себе финку, но получается, что взял финно-угорку. Когда услышал несколько мокшанских слов, похожих на финские, он, видимо, поставил себе галочку: ну, это близко, это одна кровь.
Антон Пукконен. Ингерманландский финн, живёт в Хирвости, Ленинградская область
– Колтушский приход, куда входит моя деревня, до революции считался самым богатым среди ингерманландских. Один финский путешественник в те годы ездил по Ингерманландии на велосипеде. Колтуши описывались им как зажиточная деревня, которая была визуально богаче, чем окружающие. Вообще финны пусть и не был аристократами, но зачастую были более образованными, чем русские, потому что они были лютеранами и проходили обязательное конфирмационное обучение.
Во время репрессий погибли многие, в некоторых семьях вообще большинство. После депортаций моя семья вернулась в деревню, дом наш сохранился, но там жили другие люди. У них получилось отсудить его обратно. Другие финны тоже старались возвращаться обратно и объединяться со своими родственниками после разлуки. Думаю, что я бы так же вернулся в свой дом, это понятная мне тяга к своим близким людям, деревне, народу. Это место, к которому я привязан скорее сердцем, чем сознанием.
На самом деле ингерманландцев в Ленобласти довольно много, но не все они себя идентифицируют и интересуются своей культурой. Многие люди, которые живут в этих краях сегодня, приехали из других частей России и СНГ и не знают, что здесь жили финны. Приходится им объяснять, почему я финн. Спрашивают: «А чё не переедешь?» Если жизнь заставит так, что станет вообще тяжело, я подумаю. Но не хочется уезжать с земель, где жили родители и прародители. Мне кажется, что если бы даже я уехал, то всё равно бы возвращался, хотя и место уже изменилось, уже не так красиво, недалеко промзона, и люди не те, что 100 лет назад, финнов человек десять осталось на всю деревню. Многие, кто уехал отсюда, периодически приезжают в гости к родственникам или друзьям. А моя тетя переехала в Финляндию, но пару лет назад решила вернуться обратно, выкупила дом, где раньше жили её родственники, построила новый дом.
Лиза Еремеева. Ингерманландская финка, живёт в Санкт-Петербурге
– Однажды мы все задаём себе вопрос: кем я хочу быть? Если раньше в моей семье цели ставили конкретно чуть ли не с самого детства, то сегодня всё иначе. Изобилие возможностей путает мечты и стремления, ты пытаешься быть везде и сразу и в итоге не понимаешь, кто ты. Поступая в университет, я столкнулась с этим вопросом впервые. Потом долго об этом думала. Этот вопрос гораздо шире, чем национальная самоидентификация, но для меня корни стали тем, что помогает мне стоять в жизни.
На финском я говорила до семи лет. Дома на языке говорили мало, чаще у родственников в Финляндии. В первый класс я пошла в финскую школу в Петербурге. Потом меня перевели в обычную школу. Ещё я помню прабабушку и не перестаю восхищаться её трудолюбием, ясностью мысли, вниманием к мелочам. Именно поэтому меня заинтересовала возможность пройти курсы ингерманландской вышивки, заняться прикладным творчеством, познать хитрости народной кухни и многое другое, что, к сожалению, она не успела мне передать.
Петербург – моя сокровищница. Здесь я имею возможности изучать родную культуру, учить язык и самореализовываться, Это именно то, во что я верю и чем я занимаюсь сейчас в ингерманландской общине Inkerin Liitto. Но самое большое сокровище – люди, которых я встречаю благодаря этим занятиям. Эти встречи неустанно вдохновляют.
Айна Яккола. Ингерманландская финка, живёт в Санкт-Петербурге
– Мой прадедушка был из Финляндии. Он приехал в Петербург в начале ХХ века строить Финляндскую железную дорогу. Прабабушка, его жена, была финка-ингерманландка. У меня есть их фотографии, и никто из них в народных одеждах не ходил, они были городскими.
Отец моей прабабушки устраивал петушиные бои. Телевизоров не было, развлекались проще и жёстче. Кто кого обидел, так по уху дал – и всё нормально: конфликт разрешён, никто в суд не жалуется. Вот этого сейчас людям не хватает. Я не про драки, а скорее про внутренний стержень.
По другой линии мои предки – карелы из Тверской области. Не факт, что чистые карелы: наверняка кто-то и русский был, но мы этого не выясним, т.к. в 40-е годы там тоже были этнические репрессии. Поэтому сейчас тверские карелы, когда родную речь слышат, уши закрывают и говорят: мы ничего не слышали и ничего не знаем.
Когда ходишь по Петербургу, видишь много похожих людей, которые напоминают финнов или карел. Говорят, что в Петербурге, несмотря на все репрессии, очень большой процент финно-угорской, карело-финской крови. И об этом нужно говорить. Почему мы знаем о Рюрике, а о тех, с кем он жил, c кем общался, нам не рассказывают? Если честно, уроки истории у нас смешные. Мы проходим не историю России и даже не историю государства Российского, а историю Дома Романовых. Это, конечно, интересно, но не отражает всей сути. Почему мы изучаем, что было на Щековой горе, а то, что было в это же время в Сибири, например, не знаем? Там же люди жили, не одни медведи ходили. Вообще история России интересна, но так выходит, что этой науке нас учит не школа, а сама жизнь.
Надя Павлова. Карелка, Живёт в Санкт-Петербурге
– Моя бабушка была из Тверской Карелии, а будучи 11 лет от роду, она попала в Ленинград вместе со своими родителями. Здесь она пережила блокаду и в конце 1943 года встретилась с моим дедушкой, который по случайности тоже оказался тверским карелом. Как выяснилось, они даже жили в соседних деревнях. И несмотря на то что бабушка жила в большом городе Ленинграде, ходила в театры, музеи, всё равно какое-то наследство за плечами оставалось. Например, дома всегда были иконы, прабабушка была староверкой, потому что карелы бежали в Тверскую область до раскола.
Потом, когда родилась моя мама, наступили такие времена, когда было опасно говорить, что ты карел, вепс, ижор. Это было после смерти Сталина, но старались скрывать, как бы чего не случилось. Поэтому мама совершенно не имела понятия о своём происхождении. Когда мне было лет пять, папа (донской казак) стал возить меня на Карельский перешеек, и у меня почему-то возникло ощущение, что я дома. Он возил меня на природу, думал, что я там буду бегать, прыгать и радоваться. А я залезала на большой камень на берегу большой воды и сидела, смотрела, уходила куда-то в себя. Родители даже хотели показать меня врачу. А мне там было хорошо, я прирастала к этому камню, и мне никуда не хотелось уходить.
И только значительно позже я поняла, откуда это всё. Незадолго до смерти моей бабушки я заинтересовалась историей семьи, мне это было нужно для работы (гидом по Петербургу и Северо-Западу), и когда я до всего докопалась, я сказала: «Бабушка, так ты что же – карелка?» Она сказала: «Ну, да».
Коль скоро так долго это вытравливалось, моя задача всё это восстановить и объяснить своим детям. Я стараюсь заниматься сейчас карельским языком.
Петербург – это начало пути на самый Северо-Запад. И здесь всё равно ощущается прошлое, достаточно только где-нибудь на большом камне у воды встать. Все последующие наслоения легко разглядеть.
Владимир Лехтинен. Финн, живёт в Санкт-Петербурге
– Я вырос в Волгоградской области. В школе мне казалось, что я там чужой. Дед по отцу мало говорил о своём детстве, но он изучал финский язык, непонятно зачем нужный ему в Волгоградской области. Потом я узнал, что он был финном из-под Выборга. Сначала я связывал его скорее с карелами и себя тоже называл карелом, но теперь знаю, что под Выборгом у меня есть финские родственники, и получается, что я всё-таки финн.
Во мне есть и кровь поволжских финно-угорских народов: мокши, марийцев и, возможно, удмуртов. Но об этом не было принято говорить: бабушка боялась, что к нам постучатся даже после падения СССР, так как за дедом в силу его происхождения могли наблюдать. Однако я видел местные традиции тех же мокшан, которые, например, кладут монеты на глаза покойнику и зовут специальную бабушку его отпевать, хотя у православных так не принято. И я начал изучать, кто такие финно-угры, и быстро узнал, что славяне приходили на разные земли, и там закреплялся русский язык, но коренное население – не русское.
Потом я начал играть музыку, услышал у финно-угров какие-то совершенно неевропейские лады, не лежащие в натуральном миноре или пентатонике, и стал их использовать. А когда услышал финский «тяжеляк», понял, что там есть сюжеты из Калевалы, и так через увлечение тяжёлой музыкой и историей смог узнать больше о самом себе.
В 2012 году я окончательно осознал: в Волгоградской области мне не место. Там многие люди не хотят работать и ждут подарка от судьбы, а меня с детства учили, что если ты сам не сделаешь, то ничего и не будет. Европейский подход. Я уехал в Питер. Здесь нормальная погода, нет жары, и я почти не болею. Петербуржцы общительные, но умеют быть негромкими, молчаливыми и не лезут куда не надо. Это показатель воспитанности. Они размеренные, что говорит об уверенности в себе, и достаточно упёртые. И мне нравится близость города к Финляндии. В Центральной России москвичи не тянутся так к Западу, как петербуржцы, которые близки к Северной Европе, так же как когда-то Великий Новгород. Мне здесь хорошо, я приехал домой.
Чтобы переехать в Финляндию, по моему убеждению, нужно владеть языком на литературном уровне. Поэтому я укоренился здесь. Моя жена русская, хотя с финно-угорскими корнями, но прекрасно меня понимает, и конфликтов нет.
Но в то же время хочу сказать про разницу. В Питере финскость есть, а когда ты приезжаешь на бывшие финские места, её нет. Сортавала, Зеленогорск… Выборг вообще полуразрушенный город. Мне грустно.
Оля Уйманен. Ингерманландская финка, живёт в Санкт-Петербурге
– Мои предки жили на территории Ленинградской области уже много-много лет. Нескольких деревень, где по соседству жили финны, уже нет. Большая часть из них объединилась с русским поселением. В Яльгелево есть старое финское кладбище, там похоронена часть моих предков.
То, что я ингерманландская финка, знала с самого детства. Мой папа не скрывал, что мы не русские, и в первом паспорте, когда ещё была графа «Национальность», стояло «Финка». С детства ходила в лютеранскую воскресную школу, получала детское церковное образование, ходила в хор и далее. Линия моего отца – вся из этих краёв.
Когда я стала интересоваться историей семьи, у меня уже не было бабушек и дедушек, могла спрашивать только папу. Он в силу возраста знал не всё. Только когда его не стало, я смогла узнать с помощью Тойво Пумалайнена, который мне помог с поиском в архивах, что мои родственники были из деревень Эртелево и Яльгелево. И, конечно, я очень рада, что знаю, кто мои предки, где они похоронены и кто из нынешних финнов мои родственники.
Мы с Сусанной Паркинен делали выставку «Женские образы», и первая экспозиция проходила в Сестрорецке, прямо в парке, где любой мог посмотреть на эти фотографии. К нам подошла женщина и спросила: «А вы не знаете, кто на этой фотографии?» Там были не только современные снимки, но и архивные. И она сказала, что у неё дома есть такая же фотография. Оказалось, что она ингерманландка, моя родственница и живёт в Финляндии. Теперь мы с ней переписываемся. Наверное, ради этого я делала выставку – чтобы узнать хоть что-то о моей потерянной родне. Я что-то дорогое обрела для себя.
Юля Идрисова. Ингерманландская финка, живёт в Колбино, Ленинградская область
– Я замужем за татарином, а бабушка хотела бы видеть меня за финном. Если бы муж был русским, она точно была бы против. Семья моей бабушки сильно пострадала от Сталина, её отца отправили в Сибирь, она долгое время не знала, что с ним. Поэтому их семья была настроена против России – точнее, против властей, с которыми Россию ассоциировали. Бабушка потом уехала в Финляндию. Но я со своей стороны считаю, что эти земли – моя родина, именно эти территории, на которых мы жили изначально и живём сейчас. Здесь наша приходская лютеранская церковь, здесь старое финское кладбище, которое мы постепенно восстанавливаем.
Вообще, на мой взгляд, финнов здесь довольно много, но становится меньше: кто-то уехал в Финляндию, кто-то перебрался в город. Есть люди, которые возвращаются, даже прожив долго в Финляндии. Для финнов мы всё-таки русские, и не все там приживаются, не все хотят или могут изучать язык, например, в силу возраста.
Я лингвист, правда, не финский, а английский. Моя дипломная работа была по топонимике допетровского Петербурга, и так интересно это было изучать! Сначала я вообще не знала, какую тему выбрать, и когда увидела в списке эту, то сразу поняла, что беру, ведь она связана с финнами, ингерманландцами. Часто говорят, что Петербург построен на болоте, что здесь ничего не было. На самом деле деревень было очень много.
Юра Коробко. Ингерманландский финн, живёт в Санкт-Петербурге
– Фамилия по матери у меня Тойвонен. Я родился в Гатчинском районе и переехал в Питер из-за учёбы. Моя семья жила в тех краях с 1940-х годов, сейчас у нас там дача. Переехали они из Выборга после Зимней войны и присоединения части Финляндии к СССР. Почему они поехали именно в Гатчинский район, а не в Финляндию, например, сейчас уже сложно сказать. В любом случае, деревня оставалась финской. Даже после Зимней войны и депортаций никого оттуда не выселяли и не расстреливали.
В войну у нас были немцы, но тоже никого не тронули, включая русских. Возможно, потому, что оставались только женщины и дети. Все мужчины, и финские тоже, были призваны в Красную армию.
Мой прадед не вернулся с фронта. В советских архивах было указано, что он пропал без вести. А потом появилась другая отметка: отмена пропажи. Что с ним произошло дальше, мы не знаем. У прабабушки были мысли, что он ушёл в Финляндию или остался в России, но с другой семьёй.
В общем, после войны все наши финны продолжали жить дальше, но большинство постепенно обрусели. Молодёжь, как правило, остаётся на родине предков, как это принято у ингерманландцев.
Мне кажется, многие ингерманландцы отличаются высоким уровнем самосознания. Я, например, считаю себя больше финном, нежели русским. В моём кругу общения немало людей, которые знают, что имеют финские корни и гордятся ими. Но если и есть какое-то национальное единение, то больше по религиозной части, так как финны лютеране. Не думаю, что все из них глубоко верующие люди. Скорее, это наследование традиции. В будущем нас ждёт дальнейшее смешение и ассимиляция.
Таня Пугонен. Ингерманландская финка, живёт в Санкт-Петербурге
– Моя фамилия на самом деле должна быть Пукконен, но поскольку в СССР было очень плохо с паспортистками, то она преобразовалась в Пугонен. Я горжусь тем, что у меня финская фамилия и что люди это понимают. Жаль, что я не знаю языка. Но так вышло, что мои родители меня не учили финскому, хотя бабушки и дедушки его знали.
Если человек, ингерманландец или китаец, причастен к традициям своего народа, то это происходит через праздники, национальную одежду и язык. Я не могу сказать, что полностью соответствую такой картине. Мне следует лучше знать историю, у меня пока нет национального костюма. Поэтому для меня быть ингерманландкой – значит помнить об этом. Делиться пусть небольшими, но знаниями. Нужно сохранять память, чтобы она не утратилась в этом мире, потому что бывают народы, которые исчезают с земли, и мне грустно, что у нас по статистике в Ленинградской области 49 ингерманландцев. Это те люди, которые на переписи населения сказали: «Я ингерманландец». На самом деле их гораздо больше. Я хочу это хранить, я чувствую гордость, что у меня есть такие корни, такие предки, что я сама такая.
Петербург я очень люблю за его контрасты, за атмосферу, за то, что сохранилось в архитектуре. В нём есть свой дух. Не хочу променять этот город ни на какой другой. Но в то же время сожалею, что мама не перебралась и не увезла меня в Финляндию, когда была такая возможность в 2000 году. Возможно, у меня было бы сейчас другое образование, я бы добилась чего-то получше и знала был родной язык. Но я туда часто езжу, там живут мои родственники, и, несмотря на сказанное о Петербурге, я тоже хотела бы там жить.
