Тыл и фронт за два последних года оказались чуть ближе друг к другу – не столько в физическом (хотя и в нём тоже, вспомним Белгород), сколько в общеэмоциональном плане, и реакция на полуголую вечеринку здесь, по-видимому, о многом сигнализировала. Но всё же эти два пространства живут на свой лад. Фронт ведёт бои реальные, тыл – по большей части символические. И вот о символических рубежах обороны или линиях боевого соприкосновения хотелось бы подумать. Объективно, глядя на театр военных действий, их не прочертишь, но спекулятивно обозначить – по-своему хороший способ подвести итог тому, как мы тут провели последние два года. Набросок, повторюсь, очень спекулятивный и требует корректировки.
В начале СВО тыл, раскалываясь на «своих» и «чужих», ещё вёл арьергардные бои за крепость общения, возможность разговора и запрет на баны. У многих сохранялась позиция, что – невзирая на разницу взглядов и политических платформ – и уехавшие, и оставшиеся, и сочувствующие, и возмущённые – все чему-то общему под названием Россия желают блага, а потому пусть в самой отдалённой перспективе смогут договориться, и важно оставаться в позиции диалога, не закрываясь и не отворачиваясь. Но по мере оформления идеологических лагерей – как внутреннего, так и внешнего (включая размещение в реестре иноагентов) – защита указанной крепости стала делом безнадёжным и откровенно болезненным. Баны, размежевание, необщение с теми, кто не понимает, вошли в норму, этот рубеж пройден и забыт.
Кажется, что немногим лучше обстоит дело с другим «укрепрайоном» этики – способностью к сложным объяснениям. Все взгляды прикованы к моменту икс – 24 февраля – и соображению, что иначе было нельзя. А что привело к 24 февраля, почему всё так «склалось и сложилось», за боевыми задачами совершенно вытесняется из зоны обсуждения. Даже в историческом нарративе, представленном господину Карлсону, наиболее сложные и содержательные страницы ХХ века, ставшие прелюдией современным событиям, как то: революция, «коренизация» Украины, создание нацреспублик в СССР, а потом поистине бесславный развал последнего – поминаются мельком, со странным примечанием: «непонятно, что делали большевики». Российская политика в отношении Украины после 1991 года, её прагматичность и мудрость, вообще не является предметом для дискуссии. Эсвэошное время очень многое объясняет и списывает, но сколь бы легальным ни был повод не думать (или откладывать мысль на потом) – сам по себе этот перерыв мышления похож на микроинсульт и вызывает соответствующие разрушения «мозговых клеток» в тылу. Плакаты вдоль дорог констатируют, что пришло «время России», но лица этого времени никто в действительности разгадать не берётся, потому что все качественные оценки «хорошо» и «плохо» распределяются в соответствии с линией фронта и на качественные суждения о самих себе, своей истории и пережитом опыте не остаётся ни запроса, ни сил. А потому, кажется, можно разочаровать тех, кто ожидал, что начало СВО приведёт к обретению национального самосознания и отказу от советского наследия – ростки последних так же затухают в гуле нерефлексивных воинственных кличей, как раньше затухали под бормотание телевизора.
Не стало и такой этической штуки, как уважение к врагу. Она, конечно, принадлежность рыцарских романов, но не только. Хочу заметить, что в том же начале СВО один из первых коршунов операции – Евгений Пригожин – призывал помнить, что с той стороны бьются парни с такими же мужскими характеристиками, как и с этой, воздавая должное драматизму размежевания некогда единого народа, а заодно, конечно, увеличивая в цене свои победы. Видимо, как раз по мере вытеснения из публичной плоскости разговора о цене победы всякий – даже рыночно-шкурный – запрос на уважение к врагу пропал, и тот обернулся не то «исчадием иблиса», не то жалким подневольно мобилизованным.
Вероятно, мы оставили ещё и многое другое из того, что в былые годы представляло ценность: дополнения читателей в комментариях приветствуются.
Что касается актуальных «горячих точек» тыла, я бы указала на такую простую вещь, как борьбу тишины со злорадством. Сегодня промолчать, вовремя остановиться, не хихикнув у могилы названного врага, – уже некоторый признак человеческого, а то и христианского самосознания. Отказ от посмертного осуждения, равно как и от ярости на краю могилы, требует некоторой укоренённости в мире – не том, что рассыпается на части, а том, что созидается внутри. И именно по этому признаку можно сегодня обнаружить некоторую разницу между людьми, расположившимися вроде бы по одну сторону фронта: кто-то молчит при виде чуждого несчастья, а кто-то, кого и смертью не проймёшь, сплёвывает: «Поделом». Или желает смерти другим. Место актуального этического конфликта, на мой взгляд, очерчено этими реакциями – и не хочется думать, кто здесь кого.
