«Спасаем исторические двери, окна, печи. Возвращаем им былое величие и даём новую жизнь», – так гласит описание проекта «Двери с помоек».
Он появился в Санкт-Петербурге четыре года назад. Организовали его Александр Артемьев, Валентина Манн и Андрей Трошков. Они познакомились на фестивале «Том Сойер Фест» и решили вместе спасать историческое наследие любимого города. За время существования проекта удалось сохранить сотни дверей и окон.
Сегодня «Двери с помоек» – полноценная мастерская. Свою миссию организаторы видят в том, чтобы привить людям интерес к истории, к старым домам и тому наследию, которое, возможно, не так известно, но от этого не менее ценно.
– Наш мир несовершенен, и вы наверняка без труда вспомните массу случаев, когда человек что-нибудь портил. Может быть, даже это были вы сами. Но есть среди нас и те, кто умеет испорченное восстанавливать. Сегодня я хочу поговорить с Валентиной Манн. Валентина – это человек из города Петербурга, правозащитник, реставратор и сооснователь проекта с экзотическим, может быть, для слуха названием, но это ламповый, тёплый проект – «Двери с помоек». Если почитать о вас в интернете, у вас есть девиз или не девиз, но вы так пишете про себя: «Спасаем исторические двери, окна, печи, возвращаем им былое величие и даём новую жизнь». Насколько, как вам кажется, именно это должно быть отправной точкой для возвращения новой жизни? Почему окна, двери и печи?
– Потому что это та самая фраза, которую я использую во всяких выступлениях. Дьявол кроется всегда в мелочах. То есть наша жизнь состоит из этих деталей, которые нас окружают каждый день, которые мы видим каждый день, которых мы касаемся и с которыми взаимодействуем. Поэтому нужно начинать с малого, мне кажется. И это то, что действительно окружает человека. Немаловажный аспект – почему мы начали вообще заниматься именно дверьми. Потому что это самый незащищённый элемент наследия. Такой маленький вроде. Хотя на самом деле они совершенно не маленькие, но в масштабе города, масштабе здания это, казалось бы, не самое главное. На эти детали многие как бы закрывают глаза. И поэтому нам хотелось, наверное, обратить внимание от общего к более частному, от большого к более маленькому. Потому что это всё очень важно. Общее состоит вот из этих маленьких деталей, нюансов, которые создают вообще атмосферу и общее впечатление.
– Вы живёте и трудитесь в Санкт-Петербурге. Для тех, кто в теме, в принципе этот вопрос избыточен, а вот для широкой аудитории расскажите. Ведь Петербург – это же почти город-музей, город-памятник, там и так всё защищено, там все очень ценят и любят наследие. Неужели там так нуждаются в защите двери?
– Ситуация такая, что двери и окна, вообще любые другие архитектурные детали, находящиеся внутри помещения, внутри квартиры, выкидываются с большой скоростью. Каждый день что-нибудь да выкинут. И это только то, что попадает под наше внимание. Масштабы на самом деле очень большие. Если говорить языком цифр, за 4 года нашего существования мы смогли спасти около полутора тысяч дверей и окон. Мы уже не считаем, их очень много. Но, я думаю, это примерно сопоставимые цифры. И это лишь, мне кажется, пятая часть того, что вообще выкидывается. Поэтому выводы делайте сами – много это или мало.
– Подскажите, сколько сейчас у вас в мастерской трудится народу?
– Наш коллектив основной – это трое основателей и четверо работников. То есть наш коллектив – это 7 человек, такой постоянный костяк.
– И объем, который вы сейчас обрисовали, – это труд семи человек, правильно я понимаю?
– Нет, полторы тысячи – это то, что мы за последнее время спасли и то, что у нас хранится на складе, что мы можем руками отреставрировать. Вот мы реставрируем и таким образом обеспечиваем жизнь своего проекта. Мы, конечно, сделали в разы меньше. Может, 150 дверей. А полторы тысячи дверей – это просто «спасёныши», которые хранятся. Главное – не выкинуть. А что с ними будет – мы уже решим когда-нибудь. Главное – что они есть.
– А вы ещё где-то работаете?
– Нет, это основная наша деятельность. Нас семеро, и мы только тут работаем.
– То есть можно сказать, что вы не только спасаете эти элементы интерьера, но ещё и как-то изловчились спасённые пристраивать и таким образом зарабатывать себе на жизнь?
– Изначально у нас была такая концепция, чтобы не быть зависимыми от инвесторов, скажем так, крупных или грантов. Мы пошли на такую рисковую историю самообеспечения. Это, конечно, очень трудный путь. Если кто-то нас послушает и решит, что это просто, то это совершенно не просто. Если вы захотите, то вы подумайте десять раз. Но – да, это была наша концепция, чтобы мы смогли делать это хорошо и так, как мы хотим, как мы видим вообще этот процесс восстановления. Мы должны сами по себе существовать, сами себя обеспечивать и делать так, как мы считаем правильным.
Фото: предоставлено проектом «Двери с помоек»– Есть ли у вас какие-то социальные замеры или просто наблюдения за всё время существования проекта? Что-то меняется в вашем окружении? Вот вы сталкиваетесь с людьми, которые выкидывают или которые у вас собирают отреставрированные двери и окна. Что-то меняется у людей в сознании по отношению к наследию?
– Это, конечно, вопрос для меня сложный, потому что я существую в данной роли только 4 года и наблюдаю за этим только это небольшое время, и что было десять лет назад или пятнадцать лет назад – мне сказать трудно. И сравнить с тем временем мне трудно. Но, по моим субъективным ощущениям от этих 4 лет, мне кажется, что у людей возникает хотя бы вопрос: «Хочу ли я это уничтожить либо я пытаюсь это сохранить и как?». Это уже какой-то хотя бы диалог. И мы получаем такую обратную связь от людей, которые к нам обращаются за реставрацией или к которым мы обращаемся после лекций каких-нибудь. Я часто слышу: «Вот я в 2005-м делал ремонт у себя в квартире, я, конечно, это всё выкинул, а сейчас, конечно, очень жаль. Если бы я знал, но я не знал». Это достаточно частая обратная связь. Ещё я получала обратную связь от реставратора, который занимается лепкой, потолками. Он работник музея, но занимается и частными заказами. И он своим видением поделился. Сказал, что, если раньше люди хотели восстановить только потолки, потому что для многих людей потолки – это вот прям красиво, а всё остальное можно снести и делать новодельное. То есть если раньше люди хотели сохранить только потолки и печи красивые, то сейчас уже задумываются о том, как бы сохранить окна, двери. То есть это мнение человека, который работает дольше, чем мы. И мне хочется верить, что наша деятельность – это не только какой-то общий фон, но мы говорим ещё и о ценности подлинных архитектурных деталей, из которых, собственно, состоит дом, из которых состоят квартиры и формируется облик. Но всё-таки, мне кажется, что это меняется не так быстро, как хотелось бы. Хотелось бы, чтобы прям завтра все всё поняли и перестали ломать. Но, к сожалению, нет. Так не происходит. Но, кажется, процесс обратный пошёл. То есть небольшие ручейки начали течь обратно.
Фото: предоставлено проектом «Двери с помоек»– Какие лекции и где вы читаете?
– Это всё очень ситуативно. Ну вот мы с вами сейчас разговариваем. Также меня зовут на какие-нибудь мероприятия в библиотеках. У нас очень любят всякие лекции устраивать в Петербурге, на них я хожу. Есть какие-то частные мероприятия или окологосударственная инициатива. Туда зовут рассказать про нашу деятельность, про наш опыт, про то, почему важно сохранение именно этой части наследия. Недавно мне писали из Тобольска. Там каждый год для студентов технического колледжа проводят какие-то такие мероприятия и приглашают спикеров. Но, к сожалению, у меня не получилось туда поехать. Ну а так – куда позовут, туда и ходим. Стараемся пользоваться возможностью поговорить с людьми, потому что самое важное – это обратиться адресно и рассказать о своём опыте. Потому что это такая, знаете, ошибка новичка, когда тебе кажется, что это очевидно, что все об этом знают. А потом, когда больше общаешься с людьми, задаёшь вопросы наводящие, понимаешь, что, хоть и кажется, что из каждого утюга рассказывают про ценность наследия, всё равно не до каждого это доходит либо доходит очень испорченным телефоном. Поэтому пользуемся возможностью поговорить с кем-нибудь – не с нашей аудиторией, а с какой-то новой.
– Вы уже много раз сказали это чарующее слово «наследие». И я хочу у вас вот что уточнить: смотрите, прекрасная питерская архитектура, причём разных периодов, старинные двери – это наше наследие. Но грязные дворы и выкинутые окна – это, к сожалению, тоже наше наследие. Это нам досталось. Как вы различаете, что является подлинным наследием, то есть тем, что нужно брать с собой куда-то в будущее, а что – нет? Что такое подлинное наследие, на ваш взгляд?
Волонтёры проекта «Двери с помоек» и фонда «Внимание» приводят в порядок фацетную фрамугу и плитку в доме Барановской. Фото: «Двери с помоек» / vk.com– Ох, мы с вами вступаем на сложную дорожку философских разговоров. Я как-то слушала лекцию про то, что пустота – это тоже ценность для кого-то. И нарушать эту пустоту – тоже нарушение естественного порядка вещей. В общем, это сложный дискуссионный вопрос. Что есть наследие? Это то, что достаточно вечное, и то, что, наверное, приносит позитивные эмоции и имеет связь с чем-то хорошим из прошлого. Я часто рассказываю на лекциях про находки и надписи на дверях, а они попадаются довольно часто. Например, у нас есть очень хорошая фотография, как на двери мастер подписался. Он написал: «Иван-столяр». Вот здесь был Ваня, условно говоря, но дореволюционный. И в такие моменты ощущаешь некую связь с прошлым, такой вот привет оттуда, но не пугающий. Потому что в нашей истории много моментов, много периодов достаточно страшных. И этих приветов тоже достаточно много. И вот хотелось бы сохранять то, что не только вгоняет нас немножко в состояние грустной задумчивости, но и наоборот – чего-то позитивного. То есть хочется этим восхититься, хочется это сохранить. Просто потому, что это классно. Я не знаю ещё как это объяснить. Такого больше не будет, но понятно, что будет много чего ещё. И хорошее хотелось бы забрать с собой и понести дальше. Плохое и так как бы есть, негативные эмоции намного более сильные, чем позитивные.
Поэтому хотелось бы сохранить то, что рассказывает нам о людях из прошлого, связывает нас с ними. Не хотелось бы, чтобы у нас вот эта пропасть была, которая, на мой взгляд, у нас сейчас есть: что были какие-то люди, которые жили до 1917 года, потом с 1917-го по 1991 год жили другие люди. И между нами, особенно с теми, кто жил до 17-го года, какая-то яма огромная по некоторым историческим причинам. Хотелось бы иметь какую-то связь, чтобы не было прерывания линии, наверное. В общем, хочется, чтобы то, что люди старались, строили, делали – не важно, для себя, для города, для кого-то ещё, – чтобы это сохранялось. Потому что в это вкладывалось что-то созидательное. Хочется это созидательное дальше унести с собой, не разрушать то, над чем старались, а дальше нести и переосмыслять, пересобирать, в том числе наш какой-то текст исторический, пересобирать нас как людей. Ну не то чтобы пересобирать – просто переосмыслять какие-то вещи. Потому что я сама проходила и прохожу этот путь от незнания вообще ничего в бытовом плане – в таком, знаете, утилитарном: как жили люди до революции. И когда узнаёшь чуть больше – чувствуешь, что они такие же, как мы, мы такие же, как они. И они старались, а иногда не старались. И сейчас так происходит. И в этом очень много человеческого. И, опять же, с точки зрения более утилитарной: если это было построено больше 100–120 лет назад и до сих пор живёт, функционирует хорошо, то, значит, это проверенное временем качество, которое доказало, что оно имеет право на существование. Почему бы нам не сохранить это и самим не ориентироваться на это?
– У меня есть коллега выпускающий редактор. Она помимо своей профессиональной деятельности тоже ходит в мастерскую в Твери и реставрирует там стулья. Причём стулья она, как и вы, подбирает на помойках. И у неё родился такой термин: «антропология помойки». Она обнаружила, что в одних местах один мусор, в других местах – другой мусор. И иногда она шокирующие вещи обнаруживала: люди выкидывают семейные архивы, фотографии, дневники, книги, мебель в том числе. Как вы думаете: помойки действительно являются маркером человеческой культуры?
Фото: t.me/dveri_s_pomoek– Ну конечно. Это, знаете, как в археологии есть культурный слой, так и здесь тоже такой культурный помоечный слой. Я очень хорошо её понимаю, потому что сама такой же посетитель помоек. И мне очень нравится изучать через помойки историю расселения людей из центра на окраины. Вот ты ходишь, например, в районе проспекта Просвещения, где панельки уже хрущёвские, и находишь там дореволюционный шкаф, или альбом, или ещё что-то. Поначалу это вызывало у меня какой-то когнитивный диссонанс: откуда оно здесь? А потом, немножко подумав, я поняла, почему это так. Потому что центр же расселяли, в коммуналках люди стояли в очереди, потом начали строиться новые районы, и их переселяли из комнат в квартиры. И вот так миграция происходила.
И ещё такое занимательное умозаключение у меня появилась, что, опять же, 1917 год, блокада, много чего произошло, и от петербуржцев коренных (не побоюсь этого слова в данном контексте) вообще мало чего осталось. Я с точки зрения математики прикинула: получается, что люди, которые жили в центре (а это какие-то более-менее коренные жители, которые жили ещё до революции), все теперь на окраине как раз. А в центре живут те, кто потом попал в эти комнаты, кто приехал на учёбу, приехал на работу в Петербург. И они сначала попадали в коммуналки, а потом, может быть, могли претендовать на какую-то квартиру. То есть действительно такая антропология. Ты просто по помойке можешь изучить волны миграции людей из различных районов. И – да, на самом деле помойка – это такая немного грустная история. Потому что и я тоже находила фотографии, альбомы.
Мы очень часто присутствуем, когда квартиру демонтируют полностью, как говорится, под котёл, и часто видим, что человек только умер, а его наследники практически всю обстановку вот просто в момент, когда получают наследство, выносят. Мне рассказывал знакомый реставратор, как выносили квартиру какого-то учёного-геолога с регалиями. У него там были и образцы пород, и дневники, и вот это всё просто выносилось. И, конечно, на это мне достаточно больно смотреть. Потому что у меня самой от моих предков практически ничего не осталось. У меня семья постоянно кочевала, у меня нет корней. Я петербуржец в первом поколении, я не знаю, кто ещё есть в каком поколении. Прабабушки и прадедушки где-то жили, а потом они по причинам, на которые никак не могли повлиять (как и у многих других семей), были вынуждены уходить из тех мест, где они родились. Это я к тому, что у меня нет у самой ни альбомов семейных, ни фотографий, ни мебели, ничего вообще. А у кого-то целая квартира замерла на 17-м году, конечно, попозже, но с этими остатками дореволюционных вещей. Как жили люди, так и остались в этой квартире. Меня, конечно, поражает, как спокойно от этого избавляются. Надо об этом подумать.
Восстановленные двери на Боткинской, 1. Фото: t.me/dveri_s_pomoek– Это развивающаяся тенденция, кстати. Обратите внимание, что большинство людей покупают себе небольшую стартовую жилплощадь. Соответственно, там либо дешёвая мебель, которую никто не будет потом передавать по наследству, либо встроенная, потому что это экономит площади, и её тоже никуда с собой потом не повезёшь, она там так и останется, а следующие жильцы, естественно, будут всё перестраивать под себя. Старая мебель полетит на помойку и не будет представлять вообще никакого интереса. Такой парадокс, на таком витке времени мы сейчас живём. Но я ещё вот напоследок о чём хотел спросить: ваше окружение – родные, друзья, кто там есть вокруг – не говорят вам: «Валентина, а не хватит ли вам шастать по помойкам?».
– Они устали уже это говорить. Они поняли, что это не имеет никакого эффекта. Но в основном это, конечно, родители, родственники более старшего поколения, не мои друзья. Мои друзья в принципе либо появились вследствие этой деятельности, либо, скажем так, из прошлой жизни, но интересуются, поддерживают. Мы поддерживаем связь без какого-либо осуждения, порицания. А старшие родственники просто уже смирились.
– Вы говорили, как у человека есть черты лица, так и у дома или квартиры тоже есть такие черты. Это как раз интерьер, окна и двери в частности. Это то, что придаёт уникальные черты. Вы можете описать дом в чертах его лица, в котором вы хотели бы жить или желали, чтобы люди жили в таких домах?
– Если мы говорим про Петербург, то это лицо повидавшего виды, пережившего несколько смен режимов старого петербургского интеллигента. Не обязательно из аристократии, но вот такая питерская интеллигенция. Есть устойчивые архетипы, и вот это он, наверное. Такой немножко потрёпанный жизнью, немножко с грустью, с печалью, но, несмотря на это, с выправкой, с осанкой, с грамотно поставленной речью. Но это не в чертах лица. Скорее просто общее ощущение, создающееся от петербуржских домов. Это что-то такое с достоинством. Что-то припорошенное пылью, очень сильное, но немножко побитенькое и с достоинством, с таким архитектурным благородством. Но это я про Петербург сейчас говорю. Потому что Москва – это немножко другое. И другие города России, условный Ярославль, Владимир, – это вообще другой характер. Но Петербург – это вот что-то такое в годах, но с выправкой и достоинством. Пожалуй, так.
***
Этот текст – литературная расшифровка передачи «Хранители маяка», совместного проекта радио «Культура» и премии «Жить вместе». Послушать выпуск можно тут.
