Об этом мы побеседовали с экспертом «Стола», катехизатором и преподавателем этики Андреем Ошариным.
– Евгений Шварц пишет сатиру на тоталитарный строй, олицетворением которого у него является дракон, казалось бы, глава государства. Но, вчитываясь, видишь, что это сатира не на тоталитарную власть как таковую и не на конкретного её представителя, это сатира на тех, кто ей подчиняется. Из этого неминуемо следует вопрос: виноват ли дракон, что он дракон? Как вы считаете?
– Прежде всего хочу сказать, что «Дракон» Шварца и, например, «Убить дракона» Марка Захарова, – даже больше – сценарий Григория Горина (по которому Захаров снимал фильм) – мне показались совершенно разными произведениями. Особенно фильм и пьеса.
– Они и на мой вопрос по-разному отвечают?
– Думаю, да. Но самое главное даже не в этом. У них разные выводы и, как мне кажется, разный подход к проблеме.
– Первоисточник здесь всё же пьеса Шварца.
– Да, но, когда я читал пьесу, у меня не было особых эмоций по этому поводу, потому что в голове уже сидел фильм. Шварц написал свою пьесу в Ленинграде, по-моему, даже не столько в Ленинграде, сколько в поезде из Ленинграда: он уехал в эвакуацию в 1943-м. Когда я читал, не мог отделаться от мысли: как ему вообще дали это написать?
– Пьеса была опубликована?
– Нет. Показали её три раза на сцене и тут же прикрыли. Хотя современники считали, что Шварц описывает фашизм. У меня лично никаких ассоциаций с фашизмом не было, когда я читал пьесу. Удивляюсь, почему Шварца не посадили за неё, явная ошибка власти.
– В чём вы увидели существенное различие между фильмом Захарова и пьесой Шварца?
– Ну, прежде всего в том, что у фильма плохой конец, что характерно для творчества Григория Горина и Марка Захарова. У пьесы хороший советский конец, помните? Ланцелот с Эльзой хотят воспитывать нового человека, который убьёт в себе дракона. У Захарова в эту сторону вообще ветер не дует, это прежде всего.
– Напомните, как у Захарова заканчивается.
– У Захарова заканчивается, на мой взгляд, страшно. Ланцелот идёт по снежному полю, на него бежит толпа мальчишек, он расставляет руки, чтобы кого-нибудь поймать – может быть, чтобы поиграть, пошалить, – а они пробегают мимо него, как бы сквозь него. И оказывается, что они тащат на верёвке бумажного змея в форме дракона. И когда Ланцелот их догоняет, то видит, что они окружили самого дракона и виснут у него на руках. И дракон спрашивает: «Ну что, снова начнём? Вот сейчас и начнётся самое интересное. Ну всё-таки, может, не будем? Дети вокруг». Камера уходит, и эта толпа мальчишек, с Ланцелотом и драконом в центре, идёт по снежному полю.
Если не смотреть фильм, то подумаешь, что в окружении детей идут два больших друга. Очевидно совершенно, что дракон занялся воспитанием молодёжи: он будет снова плодить рабов, в этом его призвание. Поэтому он и говорит: «Сейчас самое интересное начинается». К слову говоря, дракон таки воспитал. В своё время, в перестройку, я этого фильма испугался страшно. Я его боюсь, потому что это насквозь правда. И молодёжь дракон воспитал, и нас продолжает воспитывать. И есть у меня подозрение, что Ланцелота мы на горизонте не наблюдаем. Хотя помните, как в фильме один из рабочих достает меч? Как собака, разрывает солому и оттуда достаёт меч: вот, говорит, триста лет лежит, никто не хочет брать, – и отдаёт Ланцелоту. Фильм на удивление антропологичен, он показывает, во что нас хотят превратить или уже давно превратили, и мы не можем из этого вырваться. Идея убить в себе дракона колоколом звучит в голове.
– Кто, по-вашему, больше виноват: тот, кто воспитал, научил, или тот, кто научился? В пьесе есть слова: «Всех учили! Зачем же ты, скотина, был первым учеником?» Вы согласны с такой постановкой вопроса?
– Не знаю. Я думаю, что, конечно, дракон: не было бы дракона – нас бы так не учили. С другой стороны, помните, когда идёт борьба на небе, Шарлемань спрашивает прохожих: «У меня плохо с глазами, что там происходит?» И ему кто-то очень хорошо отвечает: «Эээ, нет, сегодня каждый сам за себя решает, что видеть». Гениальность пьесы и гениальность постановки вопроса Шварцем не в том, что он показал нашу природу, нашу нравственность, духовность – корни показать довольно трудно, до них надо додумываться, – но он показал проблему, в которой мы живём.
Я всегда смеялся над анекдотом: когда началась война в Испании, испанские коммунисты прибежали к советским и говорят: «Давайте что-то делать, там что-то началось!». Те им в ответ: «А что делать? А что началось?» – «Ну как же, война в Испании! У вас же есть какое-то мнение по этому поводу?» – «Нет, ещё „Правда“ не вышла». Это же страшно. И обратите внимание, что первое говорит Ланцелот людям, когда убил дракона: «Не бойтесь, теперь можно быть нормальными людьми, думать можно, трудно, непривычно, но можно, надо только начать». Не повторять чужую чушь по вполне определённым причинам, не слушать сплетни, глупости или прямую ложь, которыми тебя кормят. Самим думать. Мы ведь живём тем, что нам говорят другие, причём выбираем то, что нам выгодней.
– В таком случае даже «хорошее» воспитание от Ланцелота не пойдёт им на пользу, если любой новый дракон может перевоспитать их на свой лад. Мы сами выбираем себе учителей и воспитателей. Интересно, почему не идёт речи о воспитании и перевоспитании Ланцелота? Почему его дракон не смог воспитать? Есть разные категории людей, выходит? Одних нужно воспитывать, и потом в своё оправдание они могут сослаться на плохих воспитателей. А другие без всяких воспитателей знают, что делать, и нет опасности, что их перевоспитает кто-то плохой.
– Меня в этом смысле всегда очень вдохновляет Николай Александрович Бердяев. Он утверждает, что свобода – это всегда усилие, свобода – это всегда страдание, а мы не хотим ни делать усилий, ни страдать. Кто хочет добровольно страдать? Я вообще удивляюсь, как на земле сохранилось христианство – учение, провозглашающее крест основой спасения. Да кому ж такая вера нужна? Нам же надо, чтобы мы жили как можно более комфортно. Это очень трудный вопрос и, на мой взгляд, самый важный – самоопределение человека. То есть как ты понимаешь свою жизнь, зачем ты пришёл на эту землю. Бердяев это называет самосознанием, Булгаков – самоположением. Меня поразило поминальное слово, которое на похоронах Марка Анатольевича Захарова сказал Дмитрий Певцов. Он передал слова священника, который накануне отпевал Марка Анатольевича (он был крещёный человек). Этот священник, сказал, что человек с собой туда уносит только то, что он дал другим. Это значит, утрированно говоря, каждый день думать, что я могу дать какой-нибудь Алине Гарбузняк, нужна мне она сто лет! Мне б самому выжить. Это вещи неимоверно трудные.
– Получается, Ланцелот предлагал им крест свободы?
– Мой друг Саша Кузьмин – он был главным архитектором города Москвы, недавно умер – сказал мне как-то вещь, которую я запомнил. России, по его словам, не нужно христианство, ей нужен ислам: отбарабанил свои намазы – и всё, гурии в твоём распоряжении. Это и понятно, и просто, и законно. А вот что делать с вашей христианской свободой – этого даже умный человек не знает. И потом, зачем же страдать из-за свободы, а стало быть, за правду? Чтобы повторять чужую чушь? Ведь фильм гротескно наполнен этой чушью: идеями, идеологией. Её не так видно, к сожалению, в пьесе, так выпукло не бросается в глаза. Наша страна многослойная, но об этом почему-то не принято говорить. Пьеса Шварца вертикально проходит по всем слоям. И бургомистр, и рабочие, и диссиденты, которые дают ковёр-самолет и шапку-невидимку, – оказывается, и они были. Хотя, на первый взгляд, все стройными рядами шагают в светлое будущее. Но нет, есть и те, и эти. Интересно. Но самый главный, больной для меня вопрос: как люди могут жить, отказавшись от своих глаз, от своего мнения, от думания? У Высоцкого есть замечательная песня «Солдаты группы „Центр“»:
Не надо думать, с нами тот, кто всё за нас решит.
Весёлые и хмурые, вернёмся по домам.
Невесты белокурые наградой будут нам.
Страшно, когда вот эта стая – с разными красивыми словами, естественно, – держит за глотку людей, которые умеют и хотят думать. Мало того что в стае люди, которые ходят строем, – они же и ни на что не способны. Об этом Солженицын хорошо пишет. Их основная цель и смысл жизни – травить других. Потому что иначе как ты себя оправдаешь? А когда ты в стае, у тебя есть власть травить других, и ты вроде как при делах. Солженицын рассказывает о Твардовском, что Александр Трифонович задыхался, когда какой-нибудь дурак ему писал: «Не в ногу вы идёте, товарищ Твардовский, с рабочим классом». Что этот слесарь понимает в литературе? Полудурок диктует ему, что делать. Но самое главное не в этом. Александр Исаевич (Солженицын – А.Г.) писал, как даже на мелких партсобраниях о нём распускались гадкие слухи. Как потом ты сталкиваешься со стеной лжи и даже не понимаешь, что это за ложь и откуда она идёт. Представляете, как жить в таком? Это и есть страдание, это и есть боль. Для этого нужно мужество и – самое главное – усилие это преодолевать.
– По сути, Шварц нам показывает, что люди отказываются от свободы даже не в обмен на какие-то материальные блага, единственная награда – это освобождение от обязанности думать.
– Да, потому что думать – это страдать, а страдать человек не хочет. Я как-то раз долго думал, почему у нас даже мысли не появляется о национальном покаянии, и пришёл к трём не очень утешительным для себя выводам. Во-первых, мы разучились (собственно, это и показывает Шварц) отличать добро от зла, ложь от правды, порядочность от непорядочности, ну и так далее. Во-вторых, мы «великая страна, которая много страдала», нам уже надо отдохнуть и повеселиться, не надо нам никакого покаяния. И третье, мы настолько уверены в том, что мы народ-богоносец, нравственно чистая нация, что нам даже каяться не в чем. Я много раз сталкивался с такими аргументами в разговорах. Вырваться из этого очень трудно… То, что детей уводит всё-таки дракон, а не Ланцелот, меня очень пригнуло к земле в своё время.
– Как вы видите, упомянутые вами авторы – Шварц, Горин, Захаров – дают ответ на вопрос, как вернуть людям свободу?
– Шварц не даёт ответа, он даёт лозунг: сэр Ланцелот приведёт людей к счастью. Непонятно, как приведёт, но приведёт. Такой «хэппи энд». Я думаю, что это скорее всего литературный ход и не его даже мысль, потому что это 1943 год. Ещё непонятно, выиграем ли мы войну. Но в людях нужно оставить надежду. У Захарова с Гориным другая ситуация. Мне кажется, что ответа «как» у них нет. Есть мысль, которую человек может применить к себе либо не применять. Надо убить дракона в себе. Да, надо. Что при этом будет – никто не говорит, но тем не менее воспитывать детей уводит дракон – у Марка Анатольевича. Ланцелот к этой толпе мальчишек присоединяется. Явно, что авторитета там у него нет. Авторитет есть как раз у дракона, и это довольно пессимистичный вывод.
Ведь почему люди себя так ведут? Потому что боятся. Я тоже много за что боюсь, и здесь нет, мне кажется, большого греха бояться, это естественно для человека – бояться за свою семью, за свою жену, за своих детей, за своих близких, друзей. Но надо при этом знать, кто сильней в этом мире. У Марка Захарова, я ему за это благодарен, есть в фильме такая довольно незаметная фразочка: «Никто не умеет молиться, потому что не знает, кому». Мы с вами помним апостола Павла: «Если Бог за нас, то кто против нас?» Если представить себе Творца, который всё это создал, неужели какие-то шавки вроде дракона для Него представляют опасность? Известно, что в любви нет страха. Если мы верим в Бога как в любящего Отца, которому можно полностью доверяться, тогда мы непобедимы.
– Кажется, последние слова Ланцелота в пьесе примерно о том же: «Я люблю всех вас, друзья мои, иначе чего бы ради я стал возиться с вами. А если уж люблю, то всё будет прелестно. И все мы после долгих забот и мучений будем счастливы, очень счастливы наконец». То есть он заканчивает словами не про воспитание, а про то, что он их всех любит, и поэтому всё будет хорошо.
– После забот и мучений, всё-таки после креста. Да, это и путь, и перспектива. И потом есть ещё одна интересная вещь. Вы не обратили внимание, что у Захарова очень многие сцены фильма проходят в соборе? В католическом готическом соборе. В отдельные моменты там показывают фрески, статуэтку (видимо, «Благовещение»). Это значит, что понимал человек, где выход и какой путь нам предстоит.
– Получается: и у Шварца, и у Захарова есть какой-то намёк на то решение, о котором говорите вы?
– Возможно. У Шварца не могло быть явного намёка, в принципе не могло. Но по этой фразе – «Мы после долгих забот и мучений будем счастливы. Очень счастливы наконец» – всё очень чётко, очень понятно. А у Захарова, я думаю, декорации собора в фильме не просто так, и фрески, и позолоченная фигурка Пречистой. Все важные вещи там происходят в соборе.